Черная часовня - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 4

– Я сама только один раз прочла это письмо, – пробормотала Ирен, бросив на меня странный взгляд из-под черных как вороново крыло бровей. – Могу спотыкаться о неразборчивый почерк.

– Бедняжка Годфри! Писать в поезде – не самое легкое занятие, знаю по собственному опыту. Но он оказался прилежным – составил послание в первый же день путешествия. Оно заслуживает прочтения вслух!

Подруга загадочно улыбнулась, держа в руке письмо, как актриса обычно держит сценарий:

– Приветствие я пропущу, оно слишком цветистое для твоего вкуса.

– От Годфри? Цветистое? Ты меня заинтриговала.

Ирен расправила страницу и начала читать:

– «Моя… дорогая».

Я заметила, что ее взгляд перескочил почти на середину первой страницы, к тому времени как она произнесла «дорогая».

– Ты права, исключительно витиеватое начало для юриста, – вполголоса заметила я наполовину довязанному мной чехлу.

– Это первое его письмо ко мне после женитьбы, – тоже тихо ответила Ирен.

– Если там что-то очень личное, я не хочу слушать дальше.

– Да нет же. – Примадонна отмела мои возражения элегантным взмахом руки.

Мне показалось, в глазах ее при этом появился озорной блеск. При определенном освещении глаза Ирен становились чистого золотого цвета. Одна из крестных-фей наделила ее карие глаза таким теплым оттенком, что сам Мидас мог позавидовать им.

Ирен прочистила горло, привлекая мое внимание: она явно намеревалась превратить чтение письма в театральную декламацию.

– «Моя дорогая, – повторила она, принимаясь за дело. – Хотя я уже проделывал это путешествие раньше, во второй раз дорога кажется мне намного интереснее. Похоже, одиночество является очень наблюдательным, хотя и не слишком веселым попутчиком».

– Очень хорошо сказано, про одиночество.

Ирен подняла взгляд от письма и кивнула в знак согласия.

В течение следующих минут я была погружена в превосходное описание горной местности, лугов и коров, которые я несколько лет назад сама могла наблюдать во время путешествия в Богемию, когда в одиночку отправилась на выручку Ирен.

Повествование Годфри было таким живым и ярким, что я могла, закрыв глаза, легко представить себе описанный им пейзаж.

К сожалению, память также оживила и богемскую эскападу Ирен (о которой я предпочла бы забыть), закончившуюся до появления на сцене Годфри, но приведшую к тому, что король Вильгельм фон Ормштейн преследовал нас с подругой до самого Лондона, где нанял известного сыщика в надежде изъять у примадонны фотоснимок, запечатлевший ее вместе с будущим монархом. Снимок был сувениром, напоминающим о тех днях, когда Вилли был только кронпринцем, а Ирен – звездой оперы. Но прежде всего она была дерзкой американкой, вообразившей себе, что влюбленный правитель европейской страны, пусть даже и крохотной, осмелится жениться на талантливой, умной и энергичной красавице, несмотря на то что она без роду-племени и без гроша за душой.

В тот момент Ирен рассуждала как наивная дурочка, а я – как человек, умудренный опытом, хотя такое распределение ролей мне совсем не по душе.

Одно хорошо: эта история столкнула нас с личностью куда более значительной, чем общепризнанный красавец король: с сыщиком-консультантом Шерлоком Холмсом.

Проницательность Холмса сразу же подсказала ему, что королю Богемии не стоит доверять. Когда Вилли начал стенать, какой Ирен «была бы восхитительной королевой» и как жаль, что «она ему не ровня», Шерлок Холмс оказался достаточно мудр и хитер, чтобы ответить королю: «Из того, что я узнал об этой даме, могу заключить, что вам, ваше величество, она действительно не ровня».

Его реплика навсегда останется в моей памяти, так как я слышала ее из первых уст, когда Вилли с Холмсом пожаловали к Ирен, чтобы попытаться забрать у нее фотокарточку, но нашли дом пустым. Эти слова, хоть и произнесенные при странных обстоятельствах, все равно греют мне сердце. Сколько бы презрения я ни питала к господину, высказавшему похвалу в адрес Ирен, должна признать, что детективных способностей Холмса хватило на то, чтобы разглядеть достоинства моей подруги.

– Нелл, ты слушаешь?

Я вздрогнула, вырванная из воспоминаний окликом Ирен, которая, будучи актрисой до мозга костей, не удержалась, чтобы не проверить, какое впечатление оказывает на меня ее чтение.

– Ну конечно. Очень интересно, – пробормотала я. – Продолжай, пожалуйста.

– «Должен сказать, – вновь заговорил Годфри устами Ирен, – что, лишенный роскоши бесед с попутчиками, я поддаюсь странному очарованию окружающей меня сельской местности. Возможно, все дело в нескончаемой извилистой дороге, ведущей все выше, к ослепительным белым вершинах, чуть подкрашенным заходящим солнцем. Чувствуешь себя лилипутом, дерзнувшим взобраться на тело Гулливера, хотя мелькающие за моим окном луга, конечно же, куда плодороднее под мягкой кожей земли, чем кости и сухожилия спящего гиганта».

– Надо же, ну прямо мистер Теннисон[10], – прокомментировала я, размеренно работая крючком.

Разве может быть что-нибудь уютнее домашних посиделок с чтением вслух в теплом свете лампы? Я вздохнула с чувством совершенного умиротворения.

– «Наш поезд, – повествовал Годфри далее, – состоит всего из одиннадцати пассажирских вагонов и паровоза темно-зеленого цвета, украшенного множеством позолоченных завитушек. Этот прилежный механизм тянет состав в гору с упорством быка, атакующего тореадора: опустив упрямую голову так низко, что рога – или, в данном случае, решетка локомотива – касаются путей; мощные легкие (сиречь топка) работают во весь размах, так что мимо окон проносятся клубы пара. Мы слышим шумное дыхание зверя (чух-чух) и не можем сдержать волнения, чувствуя, как он тянет нас все выше и выше, в Альпы. Мы чувствуем, как наши спины вдавливает в обитые плюшем спинки сидений. Мы тяжело дышим, будто двигаем паровоз собственными силами. Каждый мускул напряжен, и вместе с поездом мы поднимаемся вверх, почти вертикально, словно собираемся пронзить само небо…»

– Боже мой, – перебила я. – Я проезжала несколько крутых склонов по пути в Богемию, когда ринулась спасать тебя от вероломного короля, но не могу припомнить, чтобы они привели меня в такое напряжение, как описывает Годфри. У меня сердце колотится от его рассказа.

– Да уж, – пробормотала Ирен, не сводя глаз со страницы. – Возможно, я декламирую слишком драматично.

– Не исключено, – согласилась я, – но не останавливайся! Похоже, этот несчастный паровоз от напряжения может свалиться с горы вместе со всеми своими пассажирами.

Ирен снова начала читать:

– «И вот мы оказываемся в укутанной белой шалью гористой стране. Сверкающий снежный покров кажется мягким и прохладным, как пуховое одеяло, и манит нас скорее достичь вершины. Из окна мы видим розовые отблески заходящего светила на ослепительных вершинах.

Наш паровоз работает изо всех сил, будто стараясь опередить солнце, – стальной таран, полный решимости пробить надменную гору, розовеющую в последних лучах заката.

То ли клубы пара, то ли обычные облака, заплутавшие в горных вершинах, проносятся мимо наших окон. Все, что мы можем слышать, – это монотонный, но неудержимый перестук поршней.

И все же движение вверх замедляется, будто мы зависли над пропастью, не уверенные в том, что у нас достаточно сил, чтобы изменить баланс и перевалить на другую сторону.

А потом длинный стальной таран проходит последнее препятствие: туннель, пробитый в камне и снегах Альп. Тьма окутывает нас, в то время как свисток паровоза заходится в триумфальном кличе. С ревом мчимся мы сквозь толщу сплошного камня, выровнявшись и набирая скорость: все быстрее и быстрее, вниз.

Когда мы показываемся с другой стороны, ослепительная белизна снега и пара кажется отблеском рая, иного мира. Будто лучи закатного солнца, снисходят на пассажиров умиротворенность и спокойствие; из лесистых долин под нами поднимаются сумерки.

Напряжение осталось в прошлом, и мы позволяем себе задремать в мягких креслах, касаясь лбами холодных стекол, безучастные к великолепному пейзажу, разворачивающемуся за окнами подобно декорациям на сцене.