Пир Валтасара - Шалимов Александр Иванович - Страница 97

— Он пытался оттуда связаться с вами?

— Пытался. Я тогда был в Лондоне. Через секретаря я подтвердил свое приказание. Но у него были еще иные инструкции.

— Были. Он выполнил бы их, если бы не встретил сопротивления.

— Так на что рассчитывали организаторы этой авантюры, не поставив меня о ней в известность? Что там — спортивный лагерь для малолетних? Или пансион для несовершеннолетних девиц?

— А от вас не поступало указаний сопротивляться?

Пэнки развел руками:

— Но это же глупо! Я послал его туда, я… И если бы никто не вмешивался… Нет, я считаю продолжение разговора бессмысленным, генерал.

Он сделал движение, чтобы встать.

— Не торопитесь, — быстро сказал гость, — и не надо волноваться. В нашем возрасте это вредно. У меня к вам еще один, последний вопрос: что, по-вашему, могло случиться с деньгами, которые я лично передал директору Вену су в начале декабря? О них знали вы, я и директор Венус.

— Переадресую этот вопрос вам…

Гость молча поднял левую руку. На безымянном пальце сверкнул перстень с большим черным камнем. Пэнки прикрыл глаза:

— Формальное следствие?

— Нет-нет, — заверил гость, — всего лишь любопытство, которое… должно быть удовлетворено.

— Полагал, что деньги украл Венус…

— Полагали? А теперь?

Тяжкий вздох вырвался из впалой груди Пэнки.

— Вам известно, что японцы предоставляют большой заем?

— Да. Но это не снимает моего вопроса.

— Теперь не знаю… Если Венус побывал в ваших руках и вы не вырвали признания…

— К сожалению, не успели. Он предпочел уйти сам.

— Все-таки сам?

— Да. Нам помешал Интерпол — люди Бриджмена.

— Забавно получается, Рунге. Вам помешал Бриджмен, мне…

Гость предостерегающе поднял руку. Пэнки покачал головой:

— Не буду называть других имен. До сих пор точно не знаю, на кого работал Люц. Подумайте, Рунге, мы все связаны общностью судьбы, замыслов, тайн; мы без конца планируем, контролируем, готовимся. Воскресили ритуалы, которые должны были бы облегчить выполнение нелегких задач и функций, а на деле взаимная подозрительность, соперничество, зависть перечеркивают многие наши начинания. Мы возвели здание, которое грозит похоронить нас же под развалинами.

— Кое в чем вы, вероятно, правы, — помолчав, согласился гость, — и все-таки главное не в этом. Внутри нашего сообщества появился враг — коварный и опасный. Он играет на наших слабостях.

— Агенты Москвы?

— Возможно…

— А вот Бриджмен винит инопланетян…

— Кто бы ни был, надо их найти и обезвредить… Это первоочередная задача всех нас. Кстати, чуть не забыл… Вы недавно ходатайствовали о приобщении Цезаря Фигуранкайна-младшего к рыцарской ложе "V". Пока ваше ходатайство отклонено. Придется подождать. Возникли сомнения…

— Какие именно, вам неизвестно?

— Представьте, друг мой, пока — нет… Но, отключив все простейшие поверхностные связи и сосредоточившись на самых скрытых и глубинных, надеюсь добраться до сути… Тогда поставлю вас в известность. А сейчас — позвольте проститься.

— Может быть, останетесь ужинать… Рунге?

— Я никогда не ужинаю. Помните восточную мудрость? Ужин — врагу. Вот так… Прощайте, друг мой, точнее — до свидания.

Инге терпеливо ждала. Вестей от Стива все не было. Уже четвертый месяц она в Гвадалахаре. Шейкуна привез ее в виллу "Лас Флорес" поздним дождливым вечером. Дверь отворила пожилая женщина в длинном черном платье, невысокая, худощавая, с очень резкими чертами смуглого лица и гладко зачесанными седыми волосами. Инге подумала, что это сеньора Мариана, и действительно Шейкуна назвал ее так, представляя Инге. Затем он вручил записку Стива и добавил, что сеньорину прислал хозяин. Седая женщина молча взяла записку, чуть заметно кивнула Инге и, даже не глянув в записку, негромко позвала:

— Мариэля!

Откуда-то появилась еще одна женщина, тоже в темном, молодая и — как сразу оценила Инге — очень красивая.

Мариана велела провести сеньорину в комнаты для гостей. Мариэля кивнула Инге, но, как и Мариана, "не заметила" протянутой ей руки и молча повела Инге наверх.

В коридоре второго этажа она распахнула одну из дверей, включила свет, и Инге увидела небольшую, очень уютную комнатку с голубыми стенами, голубой обивкой мебели и голубыми шторами, заслонявшими окна и дверь на балкон.

— Гардероб в комнате направо, — сказала по-английски Мариэля, — ванная — налево. Где сеньорина пожелает ужинать?

Инге про себя отметила, что голос у Мариэли, несмотря на подчеркнутую сухость тона, очень приятный.

— Спасибо, — ответила Инге, переступая порог. — Я не хочу ужинать. Говорите по-испански, — добавила она, — я понимаю…

— Значит, принесу ужин сюда, — резюмировала Мариэля, переходя на испанский, и вышла, притворив за собой дверь раньше, чем Инге успела возразить.

Так началась ее жизнь в доме Стива. Первое время Инге, еще не окрепшая после болезни и операции, спускалась вниз лишь к обеду да изредка выходила в сад, если проглядывало солнце. Завтрак и ужин Мариэля приносила ей наверх. Обедала Инге вначале тоже в одиночестве в большой столовой первого этажа, отделанной темным дубом. Одну из стен тут занимал бар со множеством бутылок, графинов, фужеров и рюмок. Некоторые бутылки были неполными, и за десертом Инге представляла себе, как Стив орудовал у бара в такие же туманные дни и в долгие вечера, составляя замысловатые коктейли… Сама она решительно отказывалась и от коктейлей, и от терпкого мексиканского вина, стараясь соблюдать диету, о которой твердили врачи в лондонской клинике. Впрочем, обедать в одиночестве в большой столовой Инге вскоре перестала. Узнав, что остальные обитатели "Лас Флорес" в это самое время обедают в кухне, Инге захватила тарелочку с недоеденным куриным паштетом, спустилась в кухню и, пожелав всем приятного аппетита, устроилась на свободном стуле возле кухонного стола, накрытого пестрой домотканой скатертью. Мариана и Мариэля не выразили удивления и не стали возражать, а старый Пако одобрительно крякнул в седые усы. С того дня они всегда обедали вместе, а потом, когда Инге совсем окрепла, стали вместе завтракать и ужинать. Тем не менее, несмотря на попытки Инге сблизиться с ними, они продолжали оставаться на разных полюсах. На одном была Инге с ее одиночеством и тоской, которую пыталась скрыть даже от себя, на другом они все — и Мариана, и Мариэля, и Пако… У них был свой особый мир с их делами и заботами, куда они не допускали Инге. А ее собственный мир, в котором она чувствовала себя такой потерянной, вовсе не интересовал их.

В конце января потеплело. Туманов стало меньше, чаще светило солнце. В саду виллы "Лас Флорес" запестрели первые весенние цветы. Пако, насвистывая, подрезал вечнозеленые кустарники вдоль аллеек. Инге в теплом мохнатом свитере устраивалась где-нибудь поблизости, подолгу следила, как ловко он орудует большими садовыми ножницами. Когда она принималась расспрашивать его о цветах и деревьях, он отвечал охотно и обстоятельно. По его словам, в саду собраны редчайшие представители тропической флоры со всех континентов Земли. Он с удовольствием произносил звучные латинские названия редких растений, которые Инге слышала впервые.

— Хороший сад, хороший, — любил повторять Пако, — но труда требует, большого труда… Помру — быстро захиреет… Кто станет этим заниматься…

По субботам Мариана и Мариэля уходили в собор, который был где-то поблизости. Как-то в феврале Инге сказала, что хотела бы пойти в собор вместе с ними.

Мариана, по обыкновению, промолчала, а Мариэля холодно предупредила, что собор католический.

— Я тоже католичка, — заверила Инге.

В следующую субботу Пако отвез их — всех троих — в собор на машине, а по окончании службы приехал за ними. Собор находился в пяти минутах езды от "Лас Флорес". Это было совсем новое светлое здание в стиле модерн. Привычные колонны внутри отсутствовали. Куполообразный свод был подвешен на цепях к сложной железобетонной конструкции, похожей на портальные краны. Изображения спасителя и святых напоминали современных хиппи. Людей было много. Все в праздничных нарядах — мужчины в черных пиджаках с галстуками и в черных бархатных брюках, расшитых серебром, женщины в светлых платьях и белых кружевных мантильях, прикрепленных к волосам большими черепаховыми гребнями. Большинство пришли семьями, со стайками ребятишек, тоже празднично разодетых, в кружевах, лентах. Старшие дети чинно вели за руки младших. Инге не без удивления насчитала во многих семейных стайках по десять—двенадцать ребятишек; старшим было лет тринадцать—четырнадцать, самых младших везли в колясках или несли на руках.