Кот, который читал справа налево (сборник) - Браун Лилиан Джексон - Страница 72

– Вы – один из тех газетчиков, которые приходили в дом делать снимки, – объявила она на этой точке, прыгая по нему глазами. – Я помню ваши усы. – Она обвела рукой обстановку комнаты: – Вот уж не знала, что репортеры делают такие деньги.

– Разрешите вам подлить, – сказал Квиллер.

– А вы что ж не пьете?

– Язва, – ответил он с видом жалости к себе.

– Боже ж ты мой, я все об этом знаю! – воскликнула миссис Хоукинс. – Я же стряпала этим двум язвенникам с Теплой Топи. Иной раз, когда поблизости не случалось мистера Тейта, она приказывала мне приготовить ей большую тарелку жареного кольцами французского лука, а ведь нет ничего вреднее для язвы, чем жареный французский лук, но я не спорила. Никто с ней спорить не смел. Каждый на цыпочках кругом ходил, и, когда она в колокольчик забрякает, всякий бросал все и кидался посмотреть, чего ей надо. Но я была не против, потому как если уж заколачивать пети-мети – так лучше стряпать на парочку больных, чем на целый дом голодных недоростков. И мне там подсобляли. Паули очень выручал. Он ласковый был мальчик, и это ужас как скверно, что он обернулся воришкой, но ведь так всегда получается с иностранцами. Не пойму я иностранцев. Она тоже была иностранка, хотя уже ох как давно сюда приехала, и только под конец принялась орать на нас всех на своем чужеземном языке. И на мужа – тоже вопила. Боже ж ты мой, ну и терпение было у этого человека – ни дать ни взять как у святого! Конечно, у него была эта мастерская, чтобы быть хоть чуточку счастливее. Он был псих насчет этих камушков!

Однажды целиком купил гору – где-то в Южной Америке. Ей-то уж полагалось быть битком набитой нефритом, да мне кажется, и она мало чего дала. Однажды он предлагал мне большую нефритовую брошку – но я не брала. Я из этого ничего не поимела! – Миссис Хоукинс внушительно повращала глазами. – Он до того разволновался, когда вы пришли снимать его финтифлюшки, что я прямо удивилась, – из-за его отношения к «Дневному прибою». – Она умолкла, осушая стакан. – Вкусно-то как! Еще, что ли, глоточек? И покандёхаю домой.

– А как же мистер Тейт относился к «Прибою»? – словно бы вскользь спросил Квиллер, подливая миссис Хоукинс в стакан.

– Ох, он его мертвецки не терпел. Не желал и в доме иметь. И это был сущий стыд, ведь кто ж не знает, что в «Прибое» лучшие комиксы, но… такой уж он уродился. Мне сдается, у всех у нас есть свои стран… странности… У-у-уй! Кажется, это питье меня достает…

В конце концов она перешла к трактату о своем бывшем муже и недавней операции своих варикозных вен. На этом пункте Квиллер сказал, что даст ей знать о месте домоправительницы, довел ее до такси и вручил пятидолларовую банкноту, чтобы покрыть издержки.

Он вернулся в квартиру, как раз когда Коко выбрался из своего секретного убежища. Кот ступал осторожно и осматривался с опасливостью в глазах и настороженностью в ушах.

– Я чувствую то же самое, – сказал Квиллер. – Давай-ка сыграем и поглядим, не набредешь ли ты на что-нибудь полезное.

Они принялись за словарь, и Коко играл блестяще. Кон за коном он ставил Квиллера в тупик ехидной и ехором, цитоспорозом и цитрином, оолонгом и опалинами.

Как раз в тот момент, когда Квиллер готов был сдаться, ему повезло. Коко впился когтями в начало книги, и страница открылась на доказательстве и документе. А в следующей выигрышной попытке выскочили путы и путь.

Квиллер почувствовал знаменательную вибрацию в усах.

Двадцать

Утром после визита миссис Хоукинс и выдающейся игры Коко со словарем Квиллер проснулся до звонка будильника и выпрыгнул из кровати. Части головоломки начинали складываться.

Тейт наверняка всегда таил злобу против «Прибоя» – со времени репортажа о суде по установлению отцовства. Семья, вероятно, пыталась скрыть этот суд, но «Прибой», естественно, настаивал, что публика имеет право знать. Не упустили ни одной из мучительных деталей. Возможно, «Зыбь» обошлась с Тейтами мягче; она ведь принадлежала Пенниманам, которые входили в клику Теплой Топи.

Тейт восемнадцать лет прожил со злобой, позволив ей перерасти в навязчивую идею. Несмотря на свою мирную внешность, он был человек сильных страстей. Вероятно, он ненавидел «Прибой» столь же горяч, сколь любил нефрит. Его язва была свидетельством внутреннего неблагополучия. А когда «Прибой» предложил дать фотографию его дома, он усмотрел в этом возможность отмщения; он мог инсценировать кражу, спрятать нефрит и обнаружить его после того, как газета взбесится от собственного промаха.

Но зашел ли бы Тейт так далеко ради скучного удовлетворения мщением? Ему был нужен мотив посильнее. Возможно, он был не столь богат, как ему полагалось по положению. Он потерял фабрику; потратился на нефритовую экспедицию, которая мало что принесла; на нем висел большой счет от дизайнера. Не решил ли он получить страховку? Не поспорил ли об этом с женой? Не поссорились ли они в ночь, когда он объявил о краже? Не оказалась ли ссора настолько сильна, что вызвала роковой сердечный приступ?

Квиллер поставил завтрак Коко на пол в кухне, влез в куртку и принялся наполнять карманы. Тут и там собирал он по квартире трубку, кисет с табаком, спички, футляр с визитными карточками, расческу, серебряную мелочь, чековую книжку и чистый носовой платок, но не мог найти зеленую нефритовую пуговицу, обычно бренчавшую среди мелочи у него в кармане – то полном, то отощавшем. Он помнил, что оставил ее на письменном столе.

– Коко, это ты спер мой талисман? – спросил Квиллер.

– ЙЯРРГЛ! – последовал ответ из кухни – вопль, исторгнутый глоткой, набитой телячьими почками, тушенными в сливках.

Квиллер еще раз открыл конверт с фотографиями, которые шел вручать Тейту. Разложил их по всему письменному столу: панорамы великолепных комнат, средних размеров снимки групп дорогой мебели и крупные планы нефрита. Тут были прекрасные кадры – как редкостного белого чайника, так и птицы, усевшейся на спину льва. Оказались тут и черный письменный стол – черное дерево с черным мрамором, которые были густо орнаментированы золоченой бронзой; и стол, поддерживаемый сфинксом; и обтянутые белым шелком стулья, неудобные на вид.

Коко потерся о лодыжки Квиллера.

– Что у тебя на уме? – спросил хозяин. – Я приготовил тебе завтрак. Поди-ка доешь его. Ты вряд ли притронулся к этой вкуснятине!

Кот выгнул спину, вопросительным знаком изогнул хвост и прошелся взад-вперед по репортерским ботинкам.

– Сегодня получишь подружку для игр, – сообщил ему Квиллер. – Маленькую раскосенькую леди-кису. Может, надо бы взять тебя с собой… Хочешь надеть шлейку и поехать на смотрины?

Коко с длинноногим изяществом погарцевал в шлейке, похожей на цифру восемь.

– Но сперва я должен проколоть еще одну дырочку в шлейке.

На кухне не оказалось инструмента для прокалывания дырочек в кожаных ремешках: ни шила, ни ледоруба, ни шестипенсовых гвоздей, ни даже старомодной открывалки для консервов. Квиллер ухитрился проделать означенную операцию острием пилки для ногтей.

– Вот! – заявил он, поискав глазами Коко. – Не дам я тебе снова выскользнуть!.. Ну, где же тебя черт носит?

Раздался влажный, неразборчивый, скребущий звук, и Квиллер резко обернулся. Коко был на письменном столе. Лизал фотографию.

– Брысь! – заорал Квиллер, и Коко, спрыгнув на пол, ускакал, словно кролик.

Репортер осмотрел снимки. Поврежден был только один.

– Мерзкий кот! – сказал он. – Ты разлохматил это прекрасное фото!

Это бидермайеровский шкаф лизнул Коко своим наждачным языком. Поверхность фотографии была еще влажной. С одного угла повреждение казалось едва заметным. Только когда свет определенным образом падал на фотографию, становилась видна тусклая, чуть взъерошенная полоска.

Квиллер разглядел ее поближе и подивился детальности банзеновского фото. Ясно выделялась текстура дерева, и, какое бы освещение ни использовал фотограф, оно придавало шкафу трехмерность.