Владыка вод - Шалаев Михаил Васильевич - Страница 11

Тетка совсем запуталась и поняла, что ей одной эта задачка не по силам. Она крикнула было Котелка, но спохватилась и зажала рот полотенцем: муж всю жизнь наставлял ее, чтобы никакие домашние дела не выносились в лавку, на люди. Хвалица кинулась через смежную комнату в торговое помещение, подскочила к мужу, который как раз обслуживал посетителя, и принялась торопливо нашептывать на ухо. Котелок слушал ее с каменным лицом, а как только схватил суть дела, оборвал: «Хорошо, хорошо. Ты иди, я сейчас».

У него были все основания заставить жену замолчать. В спешке она не обратила внимания на посетителя, а напрасно, поскольку это был никто иной, как Собачий Нюх, придворный доброхот-осведомитель. Не было для него большей радости, чем пресечь смуту — раскрыть заговор или уличить в колдовстве. Ради этого Нюх старался изо всех сил — подслушивал, подсматривал, выслеживал. И когда Хвалица нашептывала мужу, осведомитель весь подался вперед, взгляд его стал пронзительным, уши зашевелились.

Но Котелок был непрост. Он выставил жену из лавки и, взвешивая посетителю копченую колбасу, небрежно заметил, что у этих баб всегда что-нибудь не так. Да, согласился с ним Нюх, ничуть, впрочем, не сомневаясь, что баб Котелок приплел для отвода глаз. Однако зацепиться было не за что и пришлось удалиться, причем заботливый хозяин проводил его до двери. Убедившись, что осведомитель-доброхот свернул за угол, Котелок подождал еще немного и запер лавку на замок, после чего не торопясь прошествовал в дом. Он нисколько не сомневался, что Нюх ему не поверил — непременно станет допытываться. Поэтому следовало срочно во всем разобраться и принять надлежащие меры. Будь они неладны, эти бабы!

За то время, пока тетка бегала за мужем, положение изменилось к худшему: племянницы перепутались. Они, видимо, приблизились, чтобы выяснить, кто есть кто, но так как говорили и двигались одновременно, пользы это не принесло, а различить, какая из них пришла раньше, было теперь невозможно. Творилось что-то ужасное: племянницы то начинали разом говорить, то вместе рыдали, то одним движением пытались вцепиться друг другу в волосы и обе в испуге отшатывались, после чего снова принимались рыдать. Уж на что крепок был головой Котелок, и то почувствовал себя неважно, а тетка — та забилась в уголок и тихонько плакала.

Поначалу лавочник вообще не мог соображать. Потом голова его словно разделилась на две части, и каждая стала думать сама по себе. Одна половина была занята вопросом «что же это делается?» — и без конца прокручивала его — настойчиво, но как-то вяло. Зато в другой мысли кипели как в чайнике, когда у него из-под крышки лезут сердитые пузыри. А вдруг Нюх что-нибудь услышал? А вдруг он уже строчит донос доминату? Ведь если кто войдет сейчас — сразу увидит, что дело нечисто. Был бы здесь еще кто-нибудь кроме него и жены — тогда другое дело, было бы на кого свалить. Так ведь нет никого… Можно, конечно, опередить Нюха, явиться к доминату самому. Но опять же — свалить не на кого. А доминат долго разбираться не станет, спицу в ухо — и все разбирательство. Что же делать-то, а, любезные?

Тут в дверь постучали. Нюх, или… или уже стража? Котелок прилип к табурету, на котором сидел. Язык у него отнялся, шея закостенела. Он не смог повернуть голову даже тогда, когда дверь, не дождавшись ответа, толкнули снаружи. Петли заскрипели, и ничего кошмарнее этого звука Котелок в жизни не слышал. Но наступившая потом тишина оказалась еще кошмарнее. Наверное, сердце у лавочника в тот момент и лопнуло бы, не поднимись проклятые племянницы, куклы эти заговоренные, с места. Они разом протянули руки и пошли к двери, говоря одновременно: «Свисток, ну хоть ты скажи, что я — это я!» Тогда шея у лавочника наконец провернулась и он увидел молодого парня, совсем мальчишку — белобрысого, с решительным маленьким ртом и такими наивными глазами, что мысль подставить его приходила в голову сама собой. Из груди Котелка вырвался вздох облегчения. Он отлип от своего табурета, втащил мальчишку в комнату, сделал страшные глаза и приложил палец к губам: «Тс-с!»

Дальше лавочник действовал четко и без колебаний. Тетка Хвалица, не успев даже проморгаться от слез, оказалась у двери с полотенцем через плечо. Она выполняла приказ мужа «никого не впускать, никого не выпускать» и старалась при этом не слышать, как Свисток беспомощно пытается выяснить, что же, собственно, произошло, и как в ответ ему за разом раз звучит двухголосое: «Я сидела, а тут эта пришла…»

Сам же Котелок в это время мерил короткими ногами мощеные булыжником улицы Белой Стены. Он спешил к доминату.

Крючок, наблюдая все это в нефритовом зеркале, тихо веселился. Он жалел только, что к Летающему глазу нет у него еще каких-нибудь, скажем, Порхающих ушей. Колдун живо вообразил себе: этакая большая бабочка, а вместо крыльев — тоненькие, в прожилочках уши.

Впрочем, едва в комнате появился Свисток, веселье колдуна пошло на убыль. Увидев, как ошеломлен и напуган парень, Крючок ощутил даже некоторое смущение, но успокоил себя: «Ничего, дело к ночи. Соберутся спать — снимет Рядица с себя эти бусы, все и обнаружится». Однако длительное отсутствие лавочника и неприступный вид загородившей выход Хвалицы говорили о том, что история принимает новый, наверняка неприятный оборот. Ждать подтверждения пришлось долго. На улице почти стемнело, а тетка все не решалось покинуть свой пост, чтобы зажечь хотя бы свечу.

Наконец дверь, чуть не зашибив хозяйку, резко распахнулась и вошли люди с факелами. Сначала сильный свет ослепил, но как только глаз приноровился, колдун понял, что оправдываются худшие опасения: лавочник привел дворцовых стражников.

…Уже давно отбыли солдаты, прихватив с собою Свистка и одинаковых девиц, уже допивали чай лавочник и его жена, шепчась перед прозрачной свечкою с самым таинственным видом, а Крючок все сидел, уставясь в светлый нефрит, все ругал себя старым дураком, от чего пользы, однако, не было никакой.

Ох, до чего стыдно было Свистку идти между двумя солдатами — будто он какой-то злодей. Солдаты же, как назло, несли факелы высоко над головами и ужасно гремели форменными деревянными башмаками по мостовой, привлекая внимание прохожих. Хорошо еще, людей на улицах было немного — все веселились на ярмарочной площади, куда собирались и Свисток с Рядицей. Да вот — не довелось.

Ворота во дворец оказались заперты, но начальник стражи объяснил сержанту, что доминат перенес допрос на завтрашнее утро. Так что, придется всех троих отвести в тюрьму — пусть там переночуют. Солдаты, недовольно бурча под нос, повели арестованных в тюрьму через площадь, мимо огромной пушки, стоящей на постаменте как памятник.

На месте тоже не обошлось без затруднений: долго не могли разбудить одноглазого Огарка, тюремного сторожа, который по случаю ярмарки перебрал ячменной браги. Он состоял на этой службе уже много лет, помнил еще те времена, когда тюрьма была деревянной и трижды горела. На последнем пожаре Огарок и окривел, после чего стал неожиданно хвастать, что всегда спит только одним глазом — это если кто-то выражал сомнение в его сторожевой состоятельности. Довод был неотразимый: никто ничего возразить не мог.

После третьего пожара деревянные стены развалили, чтобы возвести новые — из несгораемых глиняных кирпичей. Однако предосторожность оказалась излишней: как раз лихие годы пошли на спад. Преступники почти перевелись, тюрьма теперь большей частью стояла пустою — Огарок мог спокойно поглощать отменно любимую им ячменную брагу и спать своим единственным глазом так крепко, как другим не удавалось и двумя.

Он поднялся страшно недовольный, урча и извергая из пасти штормовые волны валящего с ног перегара, нашарил за пазухой связку ключей, отомкнул большой висячий замок. Ходить ему было трудно, колени подгибались. Поэтому Огарок, недолго думая, толкнул первую попавшуюся дверь, впустил всех троих в застенок и задвинул железный засов. Потом запер висячий замок на входе и вновь завалился в своей тесной пристройке, больше похожей на логово, чем на человеческое жилье.