Оренбургский пуховый платок - Уханов Иван Сергеевич - Страница 16

— Жизнь человеку разве надоест? — подумав, говорит Габдрашид. — Моя жизнь — это моя работа… Сперва я тоже не понимал. Молодой был, дурачок был. В город из совхоза уехал. В цехе стою, а сам степь, цветы вижу. Спать лягу — опять степь, отец, отара в глазах. Приехал на побывку зимой. А тут такой буран поднялся! Темно стало. В кошарах козы без питья и еды. Ни клочка сена возле кошар, а к дальним скирдам не пробиться. Тогда чабаны Жемухан Бурашев и Колдыгора Альмугамбетов вспомнили об Атаманской долине. Там с осени оставалось немного сена. В снегу по пояс шли, в плащ, охапку сена заворачивали и назад, к кошарам. Глянул я на них, стыд ожег. Такой молодой, а в стороне сижу. Стал помогать им. Спасли мы тогда отары… Потом директор меня позвал. Сухореченская стоянка, говорит, сиротой осталась. Бросил чабанство Биктунбай Унсаров, в город ушел. Хотим тебе, Габдрашид, отару доверить. Попробую, говорю. Так чабаном стал…

— Надоело мне иль нет, спрашиваете? — помолчав, задумчиво продолжает Габдрашид. — Об этом у меня и с сыновьями бывает разговор. Я их арканом не тащу к отарам. По душам говорю. Поймут — хорошо, рядом со мной встанут, не поймут — в другом деле себя покажут. Они у меня трудолюбивые, но по молодости горячи, как козлята. У одного машины на уме, другой в Арктику хотел бы… Геройства ищут.

— Да, да. — Тажбай кивает. — Сам Габдрашид такой был. В город бежал. Ум пришел — вернулся. Зачем геройство далеко искать? Делай его тут, в родной степи… С волками дрался, корсаки кусали, в полынье тонул — для отары чабан чего жалел?

— Это он о себе, — теплым голосом поясняет Габдрашид. — На пенсии Тажбай, а всегда помочь нам готов. И делом, и словом. Придет и скажет: «Завтра отару не гони далеко». Почему, спросишь, ведь погода хорошая. А он: «Ласточка то вверх, то вниз шныряла — дождь будет». А зимой взглянет на небо и зовет меня: «Габдрашид, кольцо вокруг луны. Буран, большой буран идет». Или дает совет: паси отару против ветра, а при непогоде гони по ветру…

Чабан один на один с природой, делит со своими подопечными все невзгоды и лишения. Круглый год он под открытым небом. Всегда рядом с отарой, весь в заботах о ней. И по тому, как отара слушается пастуха, можно оценить его мастерство.

Габдрашид, как я заметил, не суетится, не бегает, не кричит на животных. Чабанское искусство его проявляется не в умении вовремя дать козам нужную команду, припугнуть их герлыгой или собакой, а в точном, загодя продуманном расчете ритма и участка пастьбы, конкретных возможностей кормящей площади и направления движения отары. Зная это, Габдрашид обычно безошибочно предсказывает, сколько отара пробудет на том или ином участке и куда она пойдет потом, увлекаемая желанием иметь свежий подножный корм.

Пастухи — вечные странники. Пожалуй, никто из людей любой другой профессии за свою жизнь не «накручивает» собственными ногами столько километров, сколько чабан. Некоторые ученые сейчас все больше задумываются над тем, как сократить чабану этот километраж, время присутствия у отары и тем самым облегчить его условия труда и быт.

Интересны попытки внедрить систему биотелеметрического слежения за животными. На козу или оленя навешивают передатчик и с помощью локационных станций наблюдают за ними в пределах 15—20 километров. На некоторых обширных пастбищах начинают применять фотоэлементы. Их расставляют на тропах. Идет животное мимо, фотоэлемент срабатывает, а передатчик тут же сообщает об этом на главный пункт контроля. Ученые-экологи предлагают составить карты пастбищ в соответствии с кормовыми потребностями животных, а для пастухов соорудить диспетчерские вышки, с которых они с помощью приборов будут пасти стада и даже следить за состоянием здоровья животных.

Габдрашид и старый Тажбай, слушая меня, одобрительно улыбаются.

— Хорошо, уй-баяй как хорошо. Но… — Тажбай смолкает и задумывается, почесывая свою редкую бородку.

— …Но как бросишь отару? Отара без чабана — дети без матери, — выручает тестя Габдрашид. — Взять козлят. С ладони его поишь, к соску приучаешь. Бывает, клещи облепят. Нет чабана рядом — пропадет малайка…

— Надо всю отару глазами и руками держать, — добавляет Тажбай. — С какой вышки волка и корсака заметишь? Кто ночью костер зажжет, ободрит отару? Кто в гололед найдет ей дорогу, а в буран напоит?..

Да, конечно же, никакие самые современные биотелеметрические, системы не смогут сполна заменить пастуха, зоркость и доброту его глаза, теплоту и щедрость его рук и человеческого сердца. Техника может стать лишь помощницей в его многотрудном деле. Ведь чабанская наука — это прежде всего наука добра, наука преданной, совестливой любви к животным, особый дар этой любви.

Ныне в совхозе каждый чабан многое знает и может. Он и техник-осеменатор, и лаборант, умело владеющий микроскопом, и своего рода экономист.

— Еще не так давно, — говорит Габдрашид, — в соревновании побеждал тот, у кого в отаре больший приплод козлят и начес пуха. Это — кто спорит? — главное. Но теперь каждому чабану дано хозрасчетное задание: сколько надо получить пуха, его себестоимость, выход козлят, затраты на корма.

Габдрашид вынимает из бокового кармана пиджака и протягивает мне небольшую книжечку. В ней по пунктам расписано хозрасчетное задание и как оно выполняется. По плану чабан должен был получить от каждой сотни коз 120 козлят, начесать с головы 310 граммов пуха. Габдрашид Жаумбаевич получил 145 козлят и начесал 540 граммов пуха. Блестящий результат! Рекорд!

Однако далее хозрасчетная книжка с ревностью дотошного контролера фиксирует, куда и сколько чабан израсходовал кормов, рачительным ли был при этом. Можно лишь порадоваться за старшего чабана коммуниста Халниязова: сверхплановый приплод и пух в отаре получены экономно, с наименьшими затратами. А от дешевой продукции прямая выгода и государству, и чабану. Так, в конце 1974 года за сверхплановую прибыль Габдрашид и Тарбия Халниязовы получили 1800 рублей дополнительной оплаты.

Возвращаю Габдрашиду книжку, и он бережно кладет ее в карман.

Чабан… Нет, ныне это не полусказочный простоватый пастух с герлыгой в руках, идущий за отарой и поющий бесконечную песню о том, что попадается на глаза. Это грамотный работник, в думах и делах которого благодатно слились личные и государственные интересы.

После обеда старый Тажбай проводил меня и Габдрашида до отары, долго, с прищуром смотрел на коз и, уходя, сказал:

— Коза много и жадно ест на вечер. Дождя ждать надо. Дождь придет.

Сказал и ушел, а я тут же забыл о его словах. Стоял и с интересом наблюдал, как козы, будто сотни маленьких косилок, торопливо бреют луговину.

Стадо всего на несколько минут задерживается у светлого ручья и потихоньку метр за метром движется вверх по увалу, ярко расцвеченному крупными золотисто-желтыми «солнышками» горицвета, алыми тюльпанами, дымчато-голубоватыми вихорками ковыля и полыни. Нежно цветет шиповник, в небе несмолкаемо, куплет за куплетом, звонко поет жаворонок. Снотворна густая тяжесть зноя, прян запах кипучего разнотравья…

…К вечеру с запада навалилась иссиня-черная грозовая туча и как бы придавила собой долину. Стало душно. Вдруг резко налетела холодная буря, принесла редкие капли дождя. Козы пригнули головы, сгрудились, тревожно заблеяли.

«Однако верно предсказал ненастье старый Тажбай», — с горьким удовлетворением подумал я.

Габдрашид крикнул что-то своему напарнику и, поглядывая на темнеющее с каждой минутой небо, сказал мне со строгой добротой:

— Беги к кошарам, Сергеич, домой ко мне. Подожди нас там, мы скоро…

Подгоняемый дождем и ветром, я побежал к жилью, чтобы одеться потеплее и вернуться к чабанам с самым искренним желанием хоть чем-нибудь помочь им в трудный час.

8

ЛЮДЯМ НА РАДОСТЬ

На столе директора Оренбургской фабрики пуховых платков Евдокии Егоровны Филатовой — папка с письмами. И всех их роднит содержание.