Вдали от Зевса - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 13

Вместо того, чтобы разразиться рыданьем об отце, чего ждал управляющий, Вераний вдруг расхохотался, как сумасшедший.

– Что с тобой? – спросил Грецин, привскочив от изумления.

– Да мне вспомнилось, как твой Ультим отличился сегодня у деревенских на жертвоприношении.

– Придурковат парень!.. А что?..

– Это было на заре. Старшина Камилл впереди стоял жертвоприносителем и пел долго, монотонно, гимн солнцу; чуть не к каждому стиху народ припевал за ним «чудное светило!» Ультим стоял, стоял, соскучился, и начал дурить, а за ним и другие. Ты знаешь, что Камилл высокого роста старик, сухой, костлявый; Ультим глядел, глядел на него, да вдруг вместо «чудное светил» запел «экий ты верзило!»

Грецин усмехнулся.

– И что же? Не треснули его по затылку за это?

– Ближайшие смеялись; дурного ничего не вышло, даже кое-кто подтянул за ним, но только вполголоса, а потом и начали варьировать припевы, вместо хвалы солнцу складывая импровизации на деревенского старшину. Один тянет «Руки точно виллы!», другой гудит «Ты свиное рыло!», вышла полная какофония, только Камилл глуховат, знаешь, не слыхал этого.

Сбитый с толка болтовнёю пустомели, Грецин забыл близкое присутствие грозного господина, подманил проходившую мимо свою жену, велел ей подать кувшин вина и принялся тянуть его с Веранием из одной кружки, впрочем, на сей раз осторожно, маленькими глотками, как бы лишь от скуки, безделья.

Вераний тешил старика анекдотами, до каких тот был страстный охотник, особенно в хмельной час; на этом держалось влияние на него юноши, в котором он не подозревал Вулкация, старшего внука фламина.

Вераний до самого полудня просидел на крыльце со стариком, то обнадеживая его получением всяких благ, то наводя ужас возможностью кончить жизнь в болоте, жертвою сельского праздника.

Грецин внимательно слушал речи краснобая, сидя с ним на лестнице крыльца, не приметив, что у того нет ни малейшей печали от неудачи в спасении «отца», и ничто не навело его на подозрение, что это не раб, а старший внук фламина, подосланный старым жрецом интриговать против Турна, родственника ненавидимого им великого Понтифекса, Скавра.

ГЛАВА XII

Обречение жертвы

Разбитной весельчак-краснобай Вераний был уже несколько лет известен всему округу, где находились поместья Турна и его заклятого врага, фламина Руфа.

Многие приметили, что Вераний иногда ночью возится в помещичьей свинарне у Балвентия, но что он там делает, никто не знал, да и не пытались узнавать, так как он рекомендовался его сыном и свинопас этого не отрицал; из всех поселян только один Тит-лодочник, тоже ходивший к Балвентию по ночам, провожая его сына, при разговорах об этом как-то многозначительно ухмылялся, точно что-то имея на уме.

У Верания водились деньги и он ими даже сорил в деревнях, обольщал красоток, но и этому никто не придавал значения по наивности одичалых жителей; они полагали, что раб ворует деньги у господ.

Тит-лодочник стал богатеть, но его благополучие приписали, как он сам объяснял, выгодному сбыту работы, – продаже сделанных им лодок, рыболовных снастей, перевозу путников за озеро, и ловле рыбы.

Наивный Грецин в своем добродушии верил всем сказкам, какие ему плел Вераний о себе с нередкими противоречиями, в которых самым злополучным пунктом был его возраст, в каком он стал рабом: то таким маленьким, что даже не помнит ни слова из вейентского наречия, отличавшегося от говора латинян, то Люций Тарквиний взял его взрослым при своем недавнем походе, и т. п.

Объявлением своим отцом дряхлого свинопаса понизило его значение в глазах Грецина, мечтавшего получить в нем зятя «из благородных», т. е. такого, который мог бы с помощью влиятельной, богатой родни выкупиться из рабства сам, выкупить жену и тестя с его семьею.

Грецин с этих пор стал холоднее относиться к отсрочкам свадьбы Амальтеи, хоть и не разрывал сватовства, потому что иного жениха не имели в примете.

Он возобновил этот разговор с Веранием на крыльце господского дома по поводу своего удивления к его хохоту в такой день, когда его отца станут обрекать на мучительную смерть.

– Навел ты меня опять на сомнения!..

– В чем? – спросил хохочущий юноша.

– Да во всем... вправду ли тебе «Поросячий ум» отец, или ты это так... нарочно?.. Морочишь?..

– Ты думал, старый филин, что я, может быть, царский сын, и тоже, как Сервий, в цари попаду из невольников, ха, ха, ха!..

– Я слышал, будто молва о полководце Тулле вздор... т. е. будто настоящим отцом Сервия был царь Приск, да уж так только оформили... потому... неловко сына невольницы... у великого понтифекса тоже есть такой сын...

– Да.

– Слыхал я, будто этому Арпину стоит уйти от нас в Самний к матери, и он там князем будет, вождем.

– Арпин никогда не уйдет к самнитам, – возразил Вераний с жаром. – Арпин сердцем и душой римлянин.

– А ты его знаешь?

– Что говорить о том, Грецин, кого я знаю или не знаю!..

– Вот, ты всегда так речь на другое сводишь!..

– Давай лучше чокнемся за спасенье Балв... моего отца.

Они чокнулись и выпили, сидя на лестнице, потом еще и еще, причем Грецин не замечал, что его собеседник не пьет, а лишь представляется пьяным, искусно наводя его на разные неподходящие идеи, выведывая нужное ему; старый толстяк даже забыл грозный окрик господина с приказанием никогда больше не позволять Веранию попадаться ему на глаза в усадьбе; это могло кончиться весьма печально, если бы Турну вздумалось выйти на крыльцо, но он, обуреваемый роем тревожных мыслей про набег этрусков, Туллию, Диркею, уставши шагать из угла в угол по атриуму дома, сел там и точно окаменел у стола, погрузившись в самое мрачное раздумье, пока к нему не пришли деревенские старшины и выбранный в жертву свинопас.

Человек могущественный почти никогда не замечает, что он становится игрушкой ничтожных личностей, если тех искусно направит к нему интриган, кроющийся за спинами своих креатур.

Турн Гердоний нимало не подозревал, что, отдавая Балветия в жертву поселянам, он исполняет не собственную, самостоятельно возникшую у него мысль, вытекающую из экономических соображений римского помещика тех времен, а внушение Вулкация через Тита-лодочника, прозванию которого «Ловкач» он не придавал значения, даже забыл его в те минуты, когда Тит не задолго до этого времени встретился с ним на дороге, будто случайно, привязался с охотничьими указаниями найденной им берлоги кабана, взбудоражил этим главную страсть Турна, гоняться за дикими животными по лесным и болотным трущобам, и ввернул в свою речь фразы о скором прибытии в усадьбу депутации старшин с просьбой дать им жертву из невольников, чтобы не пришлось метать жребий о свободных, перечисляя всех его деревенских слуг, указывал на Балвентия, как на самого дряхлого.

Турн это все забыл и ни о чем не догадался.

Не догадался и Балвентий, что он давно стал игрушкой могущественного Юпитерова фламина, которого никогда не видал, как и тот его.

Это была хитросплетенная, интрига, где главным лицом был старший внук фламина Вулкация, бродивший под именем невольника Верания, а младший, несчастный, Виргиний, любивший Амальтею, юноша слабохарактерный, не знал, к чему клонится странная затея его двоюродного брата; он полагал, что Вулкаций, просто дурачится, потому что ему весело среди рабов и деревенских, без патрицианских стеснений фамильного этикета.

Виргиний даже жалел, зачем он познакомился и сблизился до взаимной любви с Амальтеей при таких обстоятельствах, когда ему нельзя было принять чужое имя, Грецин раньше знал его в лицо.

Виргиний не подозревал, что Вулкаций ведет интригу не ради себя одного, а им руководят дед фламин, царевна Туллия и Люций Тарквиний.

Вулкаций, имевший характер сильный, повиновался своему грозному деду фламину не менее слепо, чем слабый Виргиний. Оба внука боялись Руфа, как мыши кота или зайцы удава, способного прыгнуть и моментально проглотить намеченную жертву. Оба они выполняли разные низкие интриги старого жреца, не понимая их главной сущности, Вулкаций охотно, Виргиний с тоской – оба не понимая и того, что как они без деда обратятся в ничтожество, так и дед без них, и стоило им твердо отказаться интриговать, он не мог бы их заставить, и домашний суд, казнь за непокорность главе рода, одна угроза, которую Руф не может привести в исполнение, чтобы не остаться одиноким.