Тарквиний Гордый - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 19

– Справедливо прозвали Тарквиния Гордым[13], – говорил им Турн, больше всех ненавидевший тирана. – Разве это не верх надменности так насмехаться над знатнейшими союзниками? Многим из нас пришлось долго ехать сюда издалека; мы бросили на произвол рабов, наше сельское хозяйство в горячую пору полевых трудов. Тарквиний испытывает меру нашего долготерпения, и если оно не лопнет от таких издевательств, он затянет на наших шеях еще туже ярмо рабства. Латины пока еще считаются союзниками Рима, а Тарквиний хочет совсем поработить нас, чтобы мы выполняли все его приказания и прихоти. Одних он лишает жизни, других ссылает, грабит. Разойдемтесь по домам, латины!.. Покажем Тарквинию, что умеем подражать ему; мы его чуть не целый день прождали; не явился он к нам; можем не явиться и мы к нему. Совет кончен без него; не к чему его дожидаться.

В эту минуту полог палатки распахнулся и на ее пороге явился регент с Руфом, Бибакулом и многими другими знатными римлянами, преданными его интересам.

Его появление было столь неожиданно, что все кинулись приветствовать его, моментально забыв общее недовольство; один Турн остался на своем месте, покинутый слушателями, только что поддакивавшими его смелой речи.

– Возмутитель! – мрачно обратился тиран к нему. – Ты ответишь перед судом за каждое слово твоих вредных внушений.

Один из присутствовавших осмелился возразить нечто в защиту доблестного человека.

– Не Турн, – сказал он, – а ты, префект, прежде должен оправдаться пред собранием этих благородных латинов в том, что протомил их в бесполезном, напрасном ожидании твоего прибытия сюда на совет целый день.

– У меня была тяжба отца с сыном, которые просили меня на форуме рассудить их. – Ответил тиран с холодною усмешкой.

– Это дело всего меньше требовало длинного разбирательства, – возразил Турн. – Ты мог кончить его несколькими словами без всяких стараний о примирении враждующих: сын должен повиноваться отцу или быть казненным.

– Это все равно, – заявил Тарквиний. – Вы все недовольны тем, что я явился поздно; поэтому я вам завтра изложу мои предложения, для которых приехал к вам сюда.

– Как? – вскричал Турн гневно. – Протомивши целый день в безделье, ты и завтра намерен держать нас тут в горячую пору сельскохозяйственных занятий! Нет, мы не останемся, друзья, по приказу этого человека. Латины еще не рабы римлян, а только союзники, единоплеменники по крови.

Турн говорил так оттого, что времена года в Италии совсем не похожи на то, что знает под этим названием Север. Там застой всех работ происходит летом, когда зной грозит смертью от солнечного удара всем трудящимся. Горячая пора всевозможных строек, починок, мощения дорог, копанья огородов, пахоты и т. п., а также приведения в порядок, уборки всего, что выросло с лета, происходит зимою, прохлада которой подобна теплоте лета Севера.

Оттого у древних с зимним временем совпадали праздники Конса и Опсы, Сатурна, и др. божеств плодородия.

Помещики наезжали в деревни зимою чаще, нежели летом, когда там в зной почти нечего делать.

Турн вышел: никто не последовал за ним. Латины остались, в недоумении переглядываясь. Влияние Тарквиния на этих людей всегда и прежде было сильно, а теперь, после назначения его регентом, росло с каждым днем, и недалек казался день, когда он внушит латинам такой же ужас, каким уже успел принудить римлян к безусловному повиновению, едва царь уехал на войну.

– Боги спасли меня! – вскричал он, горделиво выпрямившись в центре собрания. – Теперь я открою вам, почтенные латины, почему я так долго не являлся сюда. До меня дошла молва, будто Турн поджидает меня где-то на дороге, чтобы убить внезапным нападеньем; оттого он так ругает меня. Его злит досада на неудачу злого умысла. Я вам все это докажу; пойдемте немедленно в его поместье; я знаю, слышал, где он зарыл множество оружия для произведения смуты в народе. Честный Тит, лодочник с Неморенского озера, донес мне об этом.

Некоторые латины, ужаснувшись этих слов, бросились бежать вдогонку за Турном, чтобы предупредить его о грозящей опасности, но большинство последовало за регентом. Отчасти по личным помещичьим дрязгам с Турном, которого люди неряшливые не любили за аккуратность, льстецы – за прямодушие, ленивцы – за деятельный, энергичный характер.

Кое-кто из соседей вели с ним бесконечные тяжбы о пограничных участках и потравах, или задолжали; такие люди очень обрадовались беде, в какую попал этот знаменитый человек.

Все советы догнавших благожелателей, как и вчерашние уговаривания Брута, Турн отверг с непоколебимою решимостью прямолинейного человека, который охотнее ломается, чем гнется, предпочитает дойти до трясины или обрыва пропасти и упасть, нежели свернуть с раз намеченной стези.

Он согласился с доводами своих арицийских приятелей, как соглашался и с доводами Брута, что ему следует немедленно уехать в Этрурию к царю в военный стан, но не хотел отправляться туда из Ариция, а непременно из своей усадьбы, чтобы собрать некоторый багаж нужных вещей, дать управляющему инструкции относительно собранных плодов, починок в доме и т. п., а также намеревался достать на всякий случай договорную грамоту царя Сервия с латинским союзом, хранившуюся у него в доме, как у самого уважаемого из старейшин племени.

Эта грамота, по закону, делала личность Турна неприкосновенною для римлян на территории Лациума, хоть он и считался римским гражданином.

ГЛАВА XIX

Старая нянька

Виргинию не удалось кончить за день всех дел, порученных дедом, и по его собственной нерасторопности, и по распущенности вольнонаемной прислуги, которая без спроса разбежалась бражничать на празднике сбора последних плодов и начала зимних запашек – консуалий.

Не удалось Виргинию и передать свои остережения соседу; он даже не узнал, был ли тут Брут и дома ли Турн, – Стерилла и Диркея отмалчивались на все его приставанья с такими вопросами, переводили разговоры на другие темы.

Не поняв таинственных уверток Тита, впервые невзявшего от него денежный гонорар, молодой человек согласился с его доводами, что ему не следует уходить в эту ночь со своей виллы в виду возможных неприятностей от сторонников Турна среди поселян, особенно от Грецина, подозревавшего, кто любим его дочерью.

Виргиний взобрался на чердак, где при доме была устроена, выступавшая над общим уровнем крыши, altana, – светелка сушильня для ягод, вяленого мяса и рыбы.

Оттуда довольно ясно виднелся вдали почти весь двор усадьбы Турна.

На этом дворе у соседей было темно и глухо, как в будни; ничто не напоминало наступившего веселого праздника Конса и Опсы, но Виргиний глядел туда, не отрывая взоров, в надежде увидеть любимую женщину с ребенком, пока его бывшая нянька Стерилла не отыскала его там.

– Что ты, господин, дитя мое дорогое, тут делаешь? – спросила она удивленно.

– Мне хочется видеть, что происходит у соседей, – отозвался он.

– Там не происходит ровно ничего интересного, дитя мое.

– Мне хочется видеть, как поведут жертву.

– Сегодня никого не поведут; мужики привязались к Турну, чтобы он отдал в жертву Консу и Опсе самого Грецина, в искупление своих грехов, потому что провинился перед богами пожертвованием двух воров. Турн отказал, предлагая каких-то других рабов, но мужики не приняли их, обозлились, ушли от него с бранью.

– Мне Тит сказал.

– А! Тит... ну, ему лучше знать... Только я уверена, что Турн не отдаст Грецина никаким богам на свете, а мужики заладили «давай его или никого».

– Давно ты видела Амальтею, няня?

– Дней семь назад, но она не удостоила меня никаких разговоров, дитя мое, и сказать мне о ней нечего. Меня приглашали тогда к Турну совершать Фералии и Лемурии по его зятю, но с тех пор я ни с кем из тамошних не виделась. Турн после тризны, не знаю куда, уехал, уехала и его жена с детьми; взяли они с собою зачем-то обоих сыновей Грецина.