Красно-коричневый - Проханов Александр Андреевич - Страница 50

Ходил по комнате, поглядывая на книжный шкаф, где тускло золотились корешки французских романов, которые мать читала в постели, и он, мальчик, засыпая, сквозь слипающиеся глаза, видел лучик настольной лампы, материнскую белую руку, золотую искорку на корешке развернутой книги.

Он хотел позвонить Кате, уже пошел к телефону, но телефон послал ему навстречу громкую тревожную трель.

Говорил Каретный:

– Нам нужно повидаться!

– Не могу, у меня другие планы на вечер.

– Это очень важно. Для тебя, для меня, для всех!

– Давай в другой раз. У меня назначена встреча.

– У тебя сегодня уже была встреча. Уже встречался со старым другом. Я тоже старый друг. Удели мне, пожалуйста, время!

Каретный посмеивался, шутил. Но в его смешках была едва различимая угроза. Он знал о встрече с Вельможей, и это испугало Хлопьянова. Он был под прицелом. За ним следили. Незримый световод, как паутинка, следовал за ним по пятам. И его дневная встреча, разговоры, лица гостей были известны Каретному.

– Спускайся к подъезду, я буду через двадцать минут, – сказал Каретный и, не дожидаясь согласия, повесил трубку.

Через двадцать минут к тротуару, у которого топтался Хлопьянов, подкатил кофейный «Мерседес», и Каретный, не снимая с руля руку в кожаной беспалой перчатке, в легком костюме и рубашке апаш, открывавшей сильную загорелую шею, радостно приветствовал Хлопьянова:

– Не сердись, что я тебя потревожил! Немного поработаем, а потом развлечемся! – он усадил Хлопьянова рядом с собой на сиденье. Двинул плавно машину, управляя одной рукой, покачивая на запястье золотым браслетом.

Они мчались по остывающей вечерней Москве среди красноватого знойного воздуха. Хлопьянов любил это вечернее освещение огромного, прожившего жаркий день города, в котором на краткий миг проступила загадочная латунь, – в листве деревьев, на фасадах домов, в лицах толпы, перед тем как погаснуть, наполниться фиолетовыми дымными сумерками. Хлопьянов с чутким выжиданием следил за Каретным, слушал его легкомысленную болтовню:

– Ну конечно, ты измотался!.. Столько хлопот, столько встреч… Шутка сказать, с Останкинской башней бодался! Слушать этих красных экзальтированных теток!.. Или бежать марш-бросок, это в наши-то годы, с молодыми тягаться!.. Или стараться понять весь этот бред о мистическом коммунизме и «русском фашизме»!.. Ты совершаешь подвиг… И конечно, устал, и конечно, немного выпил… Ничего, сегодня еще добавим!

Они мчались по Варшавке, похожей на шевелящийся слюдяной поток. Машины напоминали крылатых муравьев, чешуйчатую рать насекомых, готовых стеклянно взлететь. Как те муравьи, выползавшие из глубины муравейника, взлетавшие в густой, пропитанный смолой и спиртом воздух, где их били влет трескучие глазастые стрекозы, подгибая зеленые кольчатые хвосты. Хлопьянов старался угадать, куда они едут, что сулит ему веселая болтовня Каретного.

– Сегодня навестим ночной клуб… Немного развеемся. Отличные танцовщицы, лучший стриптиз в Москве. Не порнуха, эстетика! Балетмейстер из Парижа. Смотришь, и никакой похоти, никакого вожделения, только пластика, красота!

Они миновали ребристое, похожее на огромную губную гармонь здание онкологического центра. Стены были красными, окна слепо, раскаленно отражали солнце. Хлопьянов на мгновение представил и тут же прогнал видение – в палате худой, изъеденный до костей, лежит человек, водит измученными глазами, последний раз в жизни глядит на солнце.

– Вот говорят, «Новый курс», а имеют в виду курс старый. Хотят повернуть на старые ржавые рельсы. Но ведь это для бедных, в прямом и переносном смысле слова. Для анпиловских теток и зюгановских стариков с костылями и пенсионными книжками. Вельможа, как ты его называешь, уже совсем другой человек, не тот, кого мы знали в Кабуле, когда он вместе с Наджибом входил в Гюльхану. У него есть свое дело, свой коммерческий интерес, своя доля в нефти, в торговле металлами, даже в оружии. Он играет сейчас совсем другую игру!

Хлопьянов пугался осведомленности Каретного. Незримое око неотступно наблюдало за ним, подмечало все его встречи. Кто мог сообщить Каретному об утреннем визите к Вельможе? Содержание их разговора под соснами? Их беседу на светлой веранде? Может, тот, с седым бобриком генерал МВД. Или администратор района в атласном костюме. Или загорелый банкир. Или интеллигентный молодой депутат. Или маститый писатель. Или сам Вельможа поторопился сообщить о визите к нему Хлопьянова. И все они находились в услужении у Каретного.

В стороне, в пышной зелени, среди маслянистого блеска прудов возникло Царицыно. Розово-белые руины, стрельчатые готические арки, еще в заре, но уже в едва заметном синеватом тумане. И глядя на далекий дворец, вспомнил, как мальчиком вместе с мамой гулял по парку. Входили под липы, спускались к прудам, он кидал в тинистые заросшие воды сухую ветку, и в развалинах, среди душистой крапивы сидел угольно-черный, с красным дышащим зевом вороненок.

– Вельможа едет на Кавказ с правительственным заданием в ранге вице-премьера. Он должен вернуть Кавказу мир и стабильность. Но своим появлением он может потревожить секретные связи. Нарушить скрытые коммуникации, которых не было еще пять лет назад, когда Вельможа делал политику в Советском Союзе. Я говорю о транспортных самолетах, вылетающих из Риги и садящихся в Грозном. О грузе наркотиков из Баку и Гянджи, прибывающих в Назрань и Моздок. Вельможа или будет учитывать эти новые связи, или исчезнет!

Каретный повернул к Хлопьянову дружелюбное белозубое лицо, и Хлопьянов вдруг испугался за Вельможу. Испугался за себя самого и за всех, с кем встречался на минувшей неделе, – такая веселая жестокость промелькнула в лице Каретного.

Они подъехали к кирпичной двухэтажной вилле, выстроенной на недавнем пустыре, где еще виднелся строительный мусор, кучи щебня, воздвигались другие фундаменты. Вилла была окружена высоким забором, по которому пробегала зубастая спираль. На крыше белела антенна космической связи, мерцали глазки видеокамер. При их приближении железные ворота открылись, и они въехали на ухоженный двор. На бетонной площадке, чисто вымытые стояли две иномарки, в открытые двери подземного гаража выглядывала еще одна. Мускулистый охранник в камуфляже и пятнистой кепочке отдал Каретному честь, помог открыть дверцу.

По мраморным ступенькам они вошли под узорный, с вензелями, козырек и оказались на первом этаже виллы, превращенном в спортивный зал. На полу были постелены маты. С потолка свисали боксерские груши и кольца. Вдоль стен стояли низкие лавки, и на них в вольных позах сидели молодые люди, коротко стриженные, иные в спортивных костюмах, другие в легких летних пиджаках. Они напоминали спортивную команду, готовую сбросить легкие одежды, обнажить сильные натренированные мускулы, сцепиться в схватках, рассыпаться по залу в кувырках и прыжках.

– Это наш маленький тренировочный зал. Здесь можно привести себя в форму, – Каретный взмахом приветствовал парней и, не задерживаясь, вбежал по лестнице на второй этаж. Хлопьянов последовал за ним и оказался в гостиной. Коричневая дорогая мебель, мягкие кресла, резной нарядный бар, обитый медью, разноцветные, подсвеченные бутылки.

– А здесь можно поправить настроение, если вдруг стало тоскливо. А там, – Каретный махнул в соседнюю комнату, где виднелись офисные полки с паспарту, белели компьютеры, и кто-то, спиной к дверям, выводил на синем экране ряды электронных таблиц, – там наша картотека, банк данных… Садись, будь как дома!

Хлопьянов сел в кресло, утонул в его кожаной глубине. Сквозь распахнутые шторы виднелась вечерняя розово-лиловая даль, пруды с угасающей зарей, туманные, окутанные сумерками руины Царицыно, автомобильная трасса с бриллиантовыми, нагоняющими друг друга огнями.

– Это вилла номер два, – пояснял Каретный, – а попросту «накопитель». Мы здесь накапливаем подразделения, перед тем как отправиться на выезд. Помнишь, мы обстреляли тебя на Тверской вместе с этим азером-миллионером? Отсюда выезжали и сюда же, когда ты от нас оторвался, вернулись… Алкоголем не угощаю. После завершения выпьем.