Красно-коричневый - Проханов Александр Андреевич - Страница 42

Вождь тоже смотрел на цветок. Голос его был негромок, слова лишены страсти. Словно и он ожидал совпадения цветка и солнца. Слова о борьбе и победе предназначались для жизни, которую они через мгновение покинут. Оба, обнявшись, пролетят сквозь цветок и пятно горячего света в другую жизнь, где не будет врагов и вождей, и потребуются иные слова и чувства, связанные с красотой и любовью.

– Они очень сильны. У них есть офицеры, разведка, деньги. Они владеют особым оружием, особой истребляющей силой. Это новый тип власти. Я испытал на себе. – Хлопьянов смотрел, как огненно, трепетно движется по траве зрачок солнца. Малое озерцо света поджигало на своем пути травинки, веточки, сухое крыло стрекозы. Подбиралось к цветку. Цветок ждал прикосновения света, розовел в тени, готовый к преображению и чуду.

– Мы не боимся. Победа будет за нами. Есть пророчество старца, иеромонаха отца Филадельфа. Я был у него, и он мне сказал: «Вы – жнецы! Вам – собирать урожай!» Русские люди готовы к жатве. Все, кого вы здесь видите, это жнецы!

Солнце приближалось к цветку, поглощало малое, оставшееся между ними пространство. Хлопьянов замер в ожидании чуда. Ощущал, как становится легче его плоть, глубже и свободней дыхание, готовятся исчезнуть, превратиться в воздух и свет. Оставалось мгновение. Но внезапно над дубом встало большое облако и закрыло солнце. Глубокая прохладная тень погасила горящие травы, стрекозиное крылышко, мерцавшую капельку сока. Хлопьянов, потрясенный, смотрел на цветок, понимая, что облако послано по небу чьей-то властной непреклонной рукой, отнимающей у него чудо, не пускающей в другую жизнь.

Когда через минуту облако медленно отошло, и солнце снова засветило сквозь дуб, – цветок гераньки оставался в тени. Зрачок раскаленного света миновал его. Их встреча не состоялась. Чудо не случилось. Малый прогал в иные миры и пространства, как створки крохотной ракушки, не раскрылся. Хлопьянов сидел на земле, растерянный и печальный. Смотрел, как плывет над полем белое облако, похожее на голову льва.

– Я офицер разведки. У меня есть опыт. Я могу быть полезен, – сказал Хлопьянов.

– Хорошо. Мой начальник штаба познакомится с вами поближе. Взаимодействуйте с нами. К ним приближался упругим шагом сутулый командир. Вождь поднялся ему навстречу, отошел с ним в сторону, о чем-то совещался.

А Хлопьянов остался сидеть у корня дуба, не понимая, что пережил он недавно. Что померещилось ему в солнечном зайчике, в розетке цветка.

Отряд отдохнул и сделал еще один переход. Избегая населенных пунктов, скрытно преодолевал автомобильные трассы, закладывал в безлюдных местах тайники, вскрывал тайники, оставленные предшественниками. К вечеру в сумерках остановились в сухом сосняке. На круглую поляну под первыми водянистыми звездами стали сносить валежник, обломанные ветки и сучья. Выкладывали из них косматую груду. Хлопьянов, наслаждаясь сумерками, смолистыми ароматами, влажными чистыми звездами, работал со всеми. Кидал в груду звонкие суки, волочил шуршащую обломанную вершину, видел вокруг в сосняке мелькающие тени, слышал молодые голоса, смех, команды.

Запалили костер, уселись вокруг, напоминая лесное племя, собравшееся на поляне. Огонь нырнул в глубь решетчатой темной груды, слабо трепетал, озаряя изнутри красноватые сучья. А потом вдруг узко, жарко прянул вверх, увлекая за собой летучие космы, выбрасывая высоко огненные завитки и сыпучие ворохи. Лица вокруг озарились, радостно блестели глаза. И вслед за огнем, сначала слабо, потом все стройней, громогласней, зазвучала песня.

Сидели на земле лицом к огню. Краснели молодые лица, чернели поющие рты, блестели глаза. Огонь бушевал, швырял протуберанцы, взрывался изнутри белыми молниями, и песня сама, как костер, расширялась, накалялась. Вершины сосен мотались, раздвинутые красным светом, будто-то кто-то огромный, могучий, ходил в лесу, шевелил вершины деревьев.

Когда началась песня, Хлопьянов почти испугался – нестройных голосов, непроверенных нарочитых слов. Но с каждым выдохом, с каждым огненным взрывом песня крепла, ширилась, наполнялась мощью и свежестью. Голоса нашли друг друга, сложились в огненное рокочущее единство. Хлопьянов вдруг ощутил крепкий радостный толчок в грудь. Сердце стало увеличиваться, расширяться. И он, не зная слов, одним гудящим звуком, напряжением плеч, зоркостью глаз вторил песне. Был с ними, поющими, в их марше, потоке, полете.

Не было одиночества, уныния, иссякания сил, а была воля, крепость, непреклонная вера. Его душа, еще недавно немощная, горюющая, теперь утвердилась, восстала, сочеталась с другими верящими душами. Их огненная вера была подстать горящей смоле, древним силам леса, высоким звездам, куда улетали завитки и протуберанцы огня. Все они вышли в поход, идут по полям и дубравам. И родные глаза, бессчетное множество глаз, смотрит на них из древесных вершин, из придорожных камней, ржаных и пшеничных колосьев.

И были не страшны грядущие страдания, ибо они за любимую землю. И не страшна смерть, ибо она за Россию. И не будет смерти, ибо их братство скреплено божественным замыслом на земле и на небе. И в этом братстве – те, кто ныне жив, и те, кто пал, но вовеки пребывает в этом радостном пламени, в грозном и чудном хоре. Хлопьянов видел удаленное, по ту сторону костра, лицо Николая. Юноша казался почти прозрачным. Окруженный сиянием, был не из плоти, а из светоносных материй, был любим, храним. Хлопьянов сквозь пламя молился о нем.

Хлопьянов пел, угадывая слова, выхватывал их из хора, из летучего огня. Вдыхал в себя звук, смысл, огненный дух. Его душа росла, возвышалась вместе с гудящим смоляным вихрем, одевалась в красные россыпи искр. Трепетала на вершинах сосен. И вдруг, подхваченная чьей-то могучей дланью, вознеслась над поляной, выше красных огненных сосен, над ночными лесами, дорогами, туманными селами. Паренье и счастье длилось мгновение, и он снова сидел на поляне у костра, среди поющих людей.

Нам не страшны ни пули, ни снаряды, Мы верим в то, что сможем победить. Ведь в мире должен быть один порядок, И он по праву русским должен быть.

Они возвращались поздней ночью к железнодорожной платформе, к которой сквозь черные леса приближался белый пунктир электрички. Хлопьянов, усталый, счастливый, все старался понять, что случилось с ним на лесной поляне, какая сила показала ему землю из неба.

Глава двенадцатая

Хлопьянов двигался по Москве, и его не покидало ощущение, что следом за ним тянется незаметная паутина. Прицепилась за пиджак, прилипла к ворсинке и не отстает, не отпускает, разматывается, следует за ним по пятам, соединенная с невидимым клубочком. Эта паутина не имела веса и натяжения, но он чувствовал себя на тончайшем поводке, который оставался в чьих-то руках. И где бы он ни был, его местонахождение было известно. Он увлекал за собой паутинку, вносил ее в дома, в метро, в транспорт, в людские собрания. Он был на привязи, под наблюдением, и в действиях его, помимо собственной воли, присутствовала чья-то другая, неведомая.