Личный лекарь Грозного царя - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 46

Все окружающие повалились на колени и уткнулись лбом в заснеженную землю, и я в том числе. Хотя мне была дана привилегия, как царскому врачу, не становиться перед ним на колени, я предпочитал не выделяться среди прочих и быть как все. С невысокого крыльца церкви царя благословил вышедший митрополит Антоний, и все действующие лица вслед за этой парой начали медленно входить под церковные своды.

Мы с Ириной уже все обсудили не один раз, и вот она дрожащими руками передала младенца царю. Сейчас он, держа его на руках, стоял перед аналоем, рядом с ним стояла Хованская, ее лицо было белым, и мне показалось, что она близка к обмороку, но все же постепенно она успокоилась и ее щеки порозовели.

Митрополит, занявший место попа Михаила, начал свершать чин оглашения и читать запретительные молитвы, направленные против Сатаны.

Наконец он закончил, и тут государь громко и ясно начал читать Символ Веры. В до отказа заполненной церкви стояла мертвая тишина, и в ней громко раздавались размеренно звучащие поставленным голосом царя слова молитвы.

Государь закончил молиться, и митрополит приступил к освящению воды. Он ходил вокруг купели, читал молитву, а я думал, что придется принести теперь эту купель, в которой не один фунт серебра, в дар церкви, – не забирать же ее обратно после крещения.

Потом все тянулось очень медленно, освящение елея, помазывание им нашего сына, и тут наступил главный момент: митрополит взял младенца из рук царя и трижды погрузил его в теплую воду. После этого государь сам надел на шею младенца скромный серебряный крестик на простом волосяном шнурке.

Потом было облачение, миропомазание, затем мы все троекратно обошли вокруг купели, потом мы все читали Апостол и Евангелие, держа в руках горящие свечи.

После чтения Евангелия прошел обряд смывания елея и пострижения.

И последнее – Антоний взял нашего мальчика, одетого в белую крестильную рубашку, и перекрестил им место у входа в храм, затем вход и царские врата. Государь вновь принял ребенка, и они с митрополитом прошли в алтарь, поклонились престолу, прошли горнее место и подошли к иконе.

После этого мы с Ирой трижды поклонились перед амвоном – и наконец-то могли взять на руки нашего малыша, который так ни разу и не вякнул за время прохождения всех процедур, только на его маленьком личике расползалась счастливая улыбка, которую не преминули заметить все присутствующие.

– Душа детская радуется благодати божьей, – раздался вдруг громкий шепот в толпе. И все присутствующие согласно зашумели и заговорили.

Антоний только бросил взгляд с амвона в сторону шума – и шепот сразу стих.

Когда мы вышли из церкви, ожидавшие снаружи люди опять пали на колени.

Я оборотился к царю и, запинаясь, сказал:

– Государь, не почти за дерзость великую, пригласить тебя на пир хочу.

Иоанн Васильевич хитро улыбнулся:

– А пупок не развяжется у тебя царя со свитой принять? Нет, Щепотнев, что же я был бы за государь, если лекаря своего в такие расходы ввел. Ты уж там с родственниками своими да крестной празднуйте. А вечером жду тебя на пиру царском.

Тут он повернулся к Хованскому, молчаливой тенью стоявшему рядом с женой.

– И тебе, князь, тоже надобно прийти, как-никак твоя жена кумой мне нынче стала.

Князь бросился цветисто благодарить царя и потом вместе со мной начал усиленно кланяться за такую честь – самоличное приглашение государя. После десятого поклона я почувствовал, что задыхаюсь, по лицу потек пот, и мне пришлось остановиться – в душе надеялся, что царь понимает причину моего состояния. Андрей же Петрович отвесил двадцать поясных поклонов и даже не запыхался, после чего опытным взглядом обвел окружающих бояр – все ли заметили царское приглашение.

«Вот же тренировка! – поневоле восхитился я такими способностями. – Пожалуй, я и будучи здоровым не смог бы его обогнать».

Тут около царя начали выстраиваться рынды, рядом с которыми неприметными тенями суетились люди Брянцева, тот и сам появился здесь, поздравил меня с выдающимся событием, и вскоре вся процессия двинулась в сторону Кремля.

Народ между тем не расходился, у церкви собралась туча нищих, которым мои люди бросили кошель мелкой монеты. Хованский, увидев это, поиграл скулами, но тоже принял участие в раздаче милостыни.

После чего мы отправились ко мне на подворье: впереди был торжественный обед, после которого надо было собираться на царский пир, и никому не было дела до того, что у меня еще со страшной силой ноет подбитый вражеской пулей бок.

Но ничего не поделаешь, и вскоре я сидел на хозяйском месте у себя дома и привечал дорогих гостей.

Но главному гостю князю Хованскому не сиделось, он был все время как на иголках, и я его вполне понимал: ему надо было еще готовиться к пиру в Кремле, а уйти от меня рано не позволяли обычаи. Мне тоже не хотелось чего-либо говорить гордому князю, мало ли, еще сочтет, что я его выпроваживаю, – и все, враг на оставшуюся жизнь. Поэтому стольник все время подливал вино в его неспешно пустевший кубок.

Тем не менее мы оба прекрасно понимали, что приглашение царя равнозначно приказу, и поэтому вскоре Хованский распростился со мной и, забрав княгиню с женской половины, где она вместе с Ириной ворковала над ребенком, удалился, пообещав продолжить беседу на пиру.

Троица школяров-лекарей сидела в пустой аудитории и обсуждала прошедшее занятие. Когда почти два месяца назад они услышали новость о ранении Щепотнева, в рядах школяров, да и их учителей, начались уныние и разброд. Все хорошо понимали, что пока еще вся школа держится на нем. И если боярина не станет, то их обучение на этом закончится. И поэтому когда вечером архимандрит молился за здравие Сергия Аникитовича, они все так же искренне желали выздоровления боярину.

Видимо, Бог услышал эти молитвы, потому что Щепотневу стало лучше. И все надеялись, что вскоре учеба пойдет в прежнем виде. Но прошел месяц, полтора, а их учителя все не было. И вот сегодня была первая лекция поправившегося боярина. Когда он вошел в класс, было явно видно, что до полного выздоровления ему еще далеко: он резко похудел, был бледен и периодически покашливал. Но лекцию, как всегда, прочитал интересно, и школяры, уже привыкшие за это время к трафаретным выступлениям своих учителей, сразу почувствовали разницу в изложении материала. Уже почти все владели грамотой, и в комнате стояло непрерывное шуршание гусиных перьев по бумаге. Сейчас же трое сыновей дьяков сидели и обсуждали то новое, что узнали сегодня. Остальные школяры уже разошлись по своим кельям и готовились к ужину.

– Ладно, – сказал наконец Никита, – хватит зря керосин жечь, давайте пойдем, а то вскоре нас сторож погонит, да еще нажалуется келарю.

Друзья встали, Мишка закрутил лампу, они вышли в коридор и со свечкой начали спускаться по крутой лестнице. Никита, прихрамывая, шел позади. Он даже не заметил, что ступил на лестницу. Идущие впереди не поняли, что случилось, когда сзади раздался грохот и на них свалился Никита, после чего все кубарем скатились с лестницы на пол.

Первым вскочил Семен и, почесывая наливавшуюся на лбу шишку, завопил:

– Никитка, ты что совсем не смотришь, куда идешь!

На его крик с пола раздался болезненный стон.

Семен и вставший Мишка с тревогой смотрели на белого как полотно Никиту. Тот смотрел на них с пола блестящими от боли глазами и держался за ногу.

– Ребята, у меня, кажется, нога сломана.

В неярком свете свечи школяры задрали штанину у пострадавшего товарища и увидели быстро наливающуюся опухоль на голени.

Они посмотрели друг на друга.

– Действительно, – наконец пробормотал Семка. – Никита, у тебя точно нога сломана, да еще больная. Сейчас я Георгия позову.

И он пулей унесся по коридору. Через несколько минут у лестницы было столпотворение. Но пришедший Георгий быстро нашел всем занятие. На ногу больному был наложен лубок, принесены носилки, и Никиту доставили в его келью, было дано болеутоляющее и снотворное питье, и постепенно сон сморил несчастного, который и во сне периодически всхлипывал и стонал.