Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 48

– Батюшка, он сказал не подходить к нему ближе чем на десять шагов, иначе смерть.

На входе опять загомонили, расчищая во все увеличивающейся толпе дорогу запыхавшемуся от быстрого бега владычному митрополиту Макарию, а Иоанн Васильевич с мукой поглядел на своего первенца, плачущего кровавыми слезами, и с бессильным бешенством обратил взор на иконы святых.

– Не реви, Ванька. Что-нибудь еще сказал?

Шмыгнув носом и еще сильнее размазав рукавом грязь и следы крови на лице, царевич согласно кивнул:

– Сказал не реветь. А еще – что все будет хорошо…

Глава 11

– Великий государь.

Услышав тихий, но вместе с тем радостный голос любимца, Вяземского, Иоанн Васильевич тут же вскочил на ноги, позабыв о недочитанной челобитной в своей руке.

– Ну?!

– Пошевелился, государь, а еще един раз открыл глаза.

Отмахнувшись от подскочившего с епанчой[113] служки, царь быстрым шагом направился в Успенский собор, по пути недовольно поморщившись при виде небольшой толпы, в которой простые москвичи и торговые гости перемешались с боярами-князьями да служилым дворянством. Равнодушно пройдя мимо согнутых спин, он вступил в храмовый придел – и сразу же увидел такое, что позабыл перекреститься на святые образа. Двое царевичевых стражей держали под руки третьего, так и норовившего завалиться навзничь. Полыхающие румянцем щеки, шалый взгляд, подкашивающиеся раз за разом ноги…

Шлеп!

Легкая оплеуха от десятника чуть-чуть помогла: в глазах начала появляться осмысленность, да и ноги перестали подгибаться. Вроде бы.

Шлеп, шлеп!

– Никак хмельного принял?

Увидев великого князя так близко, стражник удивленно округлил глаза, а десятник, на всякий случай выдав еще одну увесистую «плюшку», загородил его своими широкими плечами:

– К Димитрию Ивановичу посунулся, олух царя небесного. Два шага только и прошел, а потом…

– Ох-х, хорошо-то как, радостно! Словно Боженька в душу почеломкал!..

Не отрывая от повелителя верноподданного взора, десятник резко двинул назад локтем.

– Хух!

– Вот так, значится. Мы его живо назад за ноги вытянули – только он уже словно братину[114] меда стоялого[115] в себя опрокинул. А царевич еще два раза шевелился. Вот.

Подойдя к незримой границе, любящий отец оглядел всех грозным взглядом и в наступившей тишине осторожно позвал:

– Митенька?..

Мальчик, сидевший на холодном каменном полу уже пятую ночь подряд, едва заметно повернул голову на родительский голос и медленно открыл веки, явив всем два полыхающих ярким огнем сапфира.

– Господь Вседержитель!

Некоторое время десятилетний отрок всматривался, словно бы не узнавая, а затем слабо улыбнулся.

– Батюшка?..

В глазах царевича разом погас неземной огонь, а сам он неуклюже заворочался на своем каменном ложе, пытаясь встать на ноги. Решительно шагнув вперед, Иоанн Васильевич ощутил, как его словно бы пронизал насквозь незримый ветер, наполняющий тело свежестью и силой, а разуму дающий необыкновенную ясность и покой. Еще шаг, другой, третий – и, окончательно преодолев невеликое расстояние, государь легко, как пушинку, подхватил на руки исхудавшего наследника.

– Государь.

Развернувшись, владетель царства Русского увидел архипастыря Макария и небольшой кубок в его руках:

– Губы смочить и унять первую жажду.

Двинувшись было к митрополиту, великий князь тут же услышал тихое:

– Купель…

И сразу переменил направление в сторону отлитой из серебра большой крестильной купели, наполненной чуть больше своей половины, а владычный митрополит, помедлив, осторожно подошел к месту, где малолетний царевич в полной недвижимости провел последние пять дней. Не откликаясь на имя, не вкушая ни влаги, ни пищи… Присел, внимательно разглядывая расписную штукатурку колонны – а вернее, отпечаток детского плеча и спины, словно бы вплавленный в твердый раствор. Затем склонился еще ниже, разглядывая четкий след небольшой ладони на полу, и недоверчиво ткнул в него пальцем. Каменная плитка, как и ожидалось, оказалась до неприятности твердой.

– М-да.

Меж тем добравшись до купели, Иоанн Васильевич присел на одно колено, правой рукой удерживая сына, а левой зачерпнул святой воды. Ладонь опустела, а затем его первенец привстал, погружая уже свои руки в большую чашу. Окончательно утвердился на ногах и тут же наклонился, отчего часть его гривы, отросшей еще больше и вдобавок покрывшейся словно бы странным пеплом, упала на водную гладь, – затем аккуратно омыл лицо, окончательно убирая с него последние следы засохшей крови, и замер, разглядывая мокрые пряди спутанных волос. Еще не так давно бывшие иссиня-черного цвета, а теперь почти сливающиеся с полированным серебром купели… Легонько ударив рукой по своему отражению, царевич довольно улыбнулся, затем сложил ладошки ковшиком и зачерпнул воды.

– Батюшка.

Осторожно приложившись, великий князь сделал несколько мелких глотков. Влага была вкусна, как самое изысканное вино, согревала и одновременно была прохладна, растекаясь по жилам легким морозным огнем, смывая все тревоги и печали. Удивленно выдохнув, порозовевший Иоанн Васильевич глянул в купель и задумчиво пробормотал:

– Вот она какая, живая вода?

– Владыко.

Митрополит Московский и всея Руси, незаметно вставший позади отца и сына, чуть помедлил, разглядывая заметно посвежевшего великого государя, а затем тоже испил из детских рук. Выпрямился, на глазах начиная розоветь, глубоко вздохнул и несколько раз перекрестился на храмовый алтарь, – а отрок, выждав некоторое время, под его взглядом провел рукой над массивной серебряной чашей. Небрежно, но ОЧЕНЬ характерно.

– Сынок, поведай-ка нам с архипастырем, что с тобой приключилось.

Десятилетний отрок послушно кивнул, открыл было рот и… Опять закрыл, повернув голову на гулкий шепот со стороны охраны:

– Не велено!..

И десятник постельничих сторожей, буквально загривком ощутивший на себе тяжелый царский взгляд, и князь Курбский, напиравший на него с целью проскользнуть поближе к своему господину, как-то резко растеряли свой задор. А потом и вовсе подались в стороны, пропуская великого государя с наследником: владетель царства Московского весьма кстати вспомнил о любопытной толпе снаружи собора, а также о том, что толпа эта имеет свойство увеличиваться. Нет уж, в Теремном дворце как-то оно спокойнее будет, да и важные разговоры там вести заметно сподручнее.

– Расступись! А ну, дорогу!..

Увеличилась не только толпа зевак, но и стража, так что до государевых покоев отец и сын добрались без малейших помех и задержки. Рыкнув стоящим у дверей рындам, чтобы никого не допускали (кроме отца Макария, разумеется), царь развернулся, отошел от двери и опять превратился в любящего родителя.

– Так что с тобой случилось, сыно?

– Я теперь знаю, как скинуть проклятия со всей семьи!

– Тшш!.. О таком тихо надо говорить, сынок.

Прижавшись боком к отцу, его наследник послушно убавил голос:

– С себя и Ваньки уже снял, с Дуньки и Федьки тоже сниму. И с тебя, батюшка, – только не сразу. Сказано было мне, что, если исполню все зароки свои, род наш будет править еще тысячу лет, а государство прирастет многими землями.

Сжав кулаки так, что пальцы побелели от глубоко впившихся в кожу перстней, московский государь очень тихо поинтересовался:

– И сколько еще православных душ надобно для этого спасти?

– Сто тысяч, батюшка.

Иоанну Васильевичу поначалу показалось, что он ослышался. Затем – что он чего-то там недопонял.

– Сколько?!

– Сто тыщ. А кроме того…

Мальчик еще больше приглушил голос и что-то жарко зашептал в отцовское ухо – уж так-то точно никто не подслушает.

– Дело лекарское? Так. Ага. Это верно, иной в самой лютой сече выживет, а вот потом, от ран да иной нужи… Постой-постой. В каждом городе по лечебной избе? Да на то никакой казны не хватит!..