Наследник - Кулаков Алексей Иванович - Страница 27

Для крепкого хозяина Офанасия вечер поначалу не нес никаких неожиданностей. С утра ворошил зерно, затем забрал и привез с покосов еще один стожок сенца, днем проверил и чуть подновил крышу над конским стойлом, ну а ближе к ночи закончил очередное утепление (жар костей не ломит!) дерном и землей просторного хлева, где стояла кормилица Пеструшка и ее трехмесячный теленок. Хоть и молодая, да спокойная и умная, а уж какая щедрая на молоко – прямо сокровище, а не корова! За привычными хлопотами он даже не сразу и сообразил, с чего это все переполошились, а как поглядел, так невольно и перекрестился. Впрочем, особой боязни не было – чай свои воины, а не (упаси господи!) тати литовские или какой разбойный люд. Грозно шикнув на малышню, чтобы та не отбегала далеко от избы (впрочем, об этом уже позаботилась жена), он с немалым удовольствием поглядел на суету оружных конников, особо отметив небольшой татарский шатер в самой середке воинского стана. Затем погадал, кто есть такой богато одетый и весьма смазливый ликом малец, что его стерегли аж двое воев с саблями?.. А пока гадал, с удивлением понял, что тот идет именно к нему. Шикнув еще раз, только уже на жену, чтобы скрылась с глаз долой, Офанасий на всякий случай подготовился к возможным неприятностям. Вблизи малец оказался еще красивее, а когда он скинул свою богатую шапку на руки подскочившего слуги-ровесника и тряхнул головой, так и вовсе стал похож на юную и весьма пригожую девку. Губы припухлые, ресницы длинные, а уж глазищи-то какие! На сеновале бы такую вот кралю разложить…

– Дай.

Проследив за рукой мальчишки, крестьянин понял, что того интересует заткнутый за опояску топор.

– Зачем это?

Негромкое хмыканье мальчика совпало с тихим шелестом извлекаемой из ножен сабли. Стараясь не косить глазами на шагнувшего ближе правого охранника, крестьянин тут же вытянул вперед свой главный рабочий инструмент. И с тревогой наблюдал, как его вертят в холеных руках, примериваются к топорищу, а потом и вовсе – с помощью богато изукрашенного булатного ножа снимают тоненькую железную стружку с обуха. Только когда имущество вернулось к владельцу, тот облегченно вздохнул. Мужик без топора как без рук! Ни дров поколоть, ни по хозяйству чего справить, да и отмахаться им от лихих людишек тоже можно. При удаче.

– Нож?

Сызнова покосившись на обнаженную саблю, хозяин осторожно ответил:

– В избе.

На что малец, чуть тряхнув своей гривой, приказал:

– Веди!

С ножом повторилась та же история: осмотрел, покрутил в руках, снял тоненькую стружку-волосинку и без интереса вернул. Ничуть не стесняясь ни хозяйки, ни самого хозяина, гость с интересом разглядывал немудреную крестьянскую обстановку и утварь, легко прикасаясь или поглаживая особо понравившиеся предметы. Небольшая самодельная мельничка, аккуратно и с явной любовью вырезанные ложки, потемневший от времени и впитавшегося жира половник, добротная посуда из глины, резное пряслице жены, кожаный мешочек с солью… А на прадедову икону в красном углу перекрестился мимоходом, словно бы и нехотя!

– Какое еще железо у тебя есть?

– Разве только серп?.. Тогда все, боле ничего нету.

Давно уже вернувший изогнутую саблю в ножны охранник вышел обратно в сени, оставив мальца на своего товарища.

– Часто ли голодаете?

Офанасий с достоинством и заслуженной гордостью перекрестился:

– Господь миловал, нечасто. Последний раз было три лета назад, да и то немного, перед самой новью[69].

И с неясной тревогой наблюдал, как более чем странный юный родовитый подошел поближе к его деткам и внимательно разглядывает их. Начал с трех мал мала меньше дочек, затем ненадолго остановился рядом со своим сверстником Ванькой и напоследок мазнул взглядом по старшенькому, Перваку. Кхм, ну то есть Титу во Христе.

– Чем болеет?

Растерявшись как от самого вопроса, так и от того, что сыновья хворь заинтересовала гостя незваного и негаданного, отец семейства все же ответил:

– Под дождь мы с ним попали… Выстудился.

Вернувшийся в избу охранник принес с собой то, что Офанасий предпочел бы и вовсе не показывать. Недлинную охотничью рогатину с заметно истершимся и даже чуток поржавевшим наконечником.

– Нашел или купил?

– Выменял. По случаю.

История повторилась в третий раз – нож, тоненькая стружка – и полное отсутствие дальнейшего интереса. Спокойно оглядев притихшую хозяйку и детей, мальчик вышел, поманив вслед за собой хозяина.

– Скажи…

Не зная, как обратиться ко второму отроку, чуть задержавшемуся с выходом на свежий воздух, Офанасий выбрал самый безотказный вариант:

– Воин. А кому ты служишь? Как его звать-величать?

Приосанившийся поначалу малец вытаращился на нестарого еще мужчину так, словно увидал вместо него былинную Жар-птицу.

– Государем-наследником.

– Ох ты господи!..

Изрядно пришибленный открывшейся правдой, крестьянин как во сне отвечал на все вопросы Димитрия Иоанновича, показал ему хлеб нового урожая, хлев, коня, укрытую от дождя и прочей непогоды соху, доставшуюся по наследству от отца-покойника, еще какие-то мелочи… А в себя пришел только по возвращении в родную избу (потому как дома и стены помогают), и то наблюдая, как царевич быстро и с изрядной ловкостью делает непонятные записи, разложив на столе поднесенный ему малолетним «воином» лист пергамента и переносную чернильницу.

– Я узнал что хотел, добрый христианин.

Голос будущего великого князя, прежде властно-холодный (а думалось-то, что спесивый!), едва заметно изменился. Самолично свернув записи в свиток и передав слуге, дабы тот надежно упокоил их в специальном кожаном туле, мальчик подошел к приболевшему сыну хозяина. Коротким жестом поднял его на ноги и удивительно плавно провел рукой вдоль груди, прикоснувшись затем ладонью к ее правой половине:

– Сильно ли болит?

Поглядев на отца, старшенький хотел было ответить, но вместо этого невольно закашлялся. Да и потом говорил с едва слышными хрипами:

– Кха-кха!.. Не очень, государь-наследник.

– По воле Его да будет исцелен сей отрок.

Равнодушно отвернувшись, царевич вернулся обратно к столу, провожаемый изумленными взглядами. Затем эти взгляды скрестились на замершем от непонятных ощущений Тите, который вдыхал и выдыхал грудью раз от раза глубже и шире, пытаясь понять – куда исчез изрядно досаждавший последнюю седмицу кашель и неприятная ломота в груди.

– Отче наш, иже еси на небеси…

Дети, хозяйка с хозяином, служка и охранник в полном молчании и некотором обалдении наблюдали, как царственный отрок тихо читает молитву над небольшой плошкой, до середины наполненной обычной колодезной водой. С завершающим словом воду перекрестили, едва-едва коснувшись поверхности кончиками пальцев и крестиком на четках, затем наследник поманил-подозвал хозяина знакомым жестом.

Шлеп!

– Ох!..

– Тятя?!

Совсем не ожидавший столь увесистой плюхи от детской еще руки, Офанасий едва не упал на грубые деревянные плахи пола.

– Это тебе за мысли твои, что думал обо мне в самом начале.

Хоть и не делась никуда красота царевичева лика, но с девицей его перепутать уже было нельзя.

– А это благодарность моя за твое же гостеприимство. Три глотка выпьешь сам, два твоя супруга… Пожалуй, и старшему тоже можно столько же. Остальным и одного хватит. Пей!

Охранники смотрели на происходящее так внимательно, что семейству даже стало как-то нехорошо. А вот потом совсем наоборот – потому что колодезная влага с привычной, едва заметной кислинкой налилась вдруг необычайной свежестью и отчетливым привкусом меда. Морозным холодком прокатилась по языку и гортани, лопнула в животе блаженным теплом, растекаясь затем по всему телу, добавляя детям здорового румянца и задорного блеска глаз, а у их родителей изгоняя прочь все тревоги и накопившуюся усталость.

– Се благодать Господня. Да пребудет милость его на вас.