Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 22

Был ли этот человек близорук или просто легкомыслен, не знаю, но я прошел добрых полмили с камнем в подкове, прежде чем он что-то заметил. К тому времени я уже так хромал от боли, что он наконец обратил на меня внимание и закричал: «Ну и шаг! Кажется, нам подсунули хромую лошадь! Какое безобразие!»

Затем бросил поводья и стал щелкать кнутом, повторяя: «Ну, нечего разыгрывать здесь передо мной ветерана; нам нужно ехать, и бесполезно прикидываться хромым и несчастным!»

Как раз в это время нам повстречался фермер верхом на коренастом коне. Он приподнял шляпу и привстал в стременах.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он, – но с вашей лошадью, кажется, чтото случилось: по тому, как она шагает, похоже, что камень в копыте застрял. Если позволите, я взгляну. Эти разбросанные повсюду камни – сущее наказание для лошадей.

– Я нанял эту лошадь, – ответил мой ездок, – и понятия не имею, что с ней, но это безобразие – сдавать внаем хромых животных.

Фермер спешился и, перекинув вожжи через согнутую в локте руку, сразу же поднял мою переднюю ногу.

– Господи! Хромой? Я так и думал! Сначала он попытался вытащить камень рукой, но поскольку тот успел забиться слишком глубоко, достал из кармана специальный штырь и очень осторожно, не без труда выковырял камень. Подняв его повыше, он сказал:

– Вот этот камень, который ваша лошадь поймала на дороге; удивительно, что она до сих пор не упала и не сломала себе ноги.

– Ну и ну! – воскликнул мой ездок. – Вот это да! Никогда не знал, что лошади могут ловить камни.

– Не знали? – с легким презрением переспросил фермер. – Между тем это с ними случается довольно часто, даже с самыми лучшими из них: на такой дороге, как эта, им просто никуда не деться от камней. И если вы не хотите, чтобы лошадь охромела, следует следить за ней повнимательней и вовремя удалять такие камни. Эта нога у него сильно разбита, – продолжал фермер, осторожно опуская ее на землю и поглаживая меня. – Если позволите дать вам совет, сэр, ведите его очень осторожно, ему больно, и он не сразу перестанет хромать.

Затем, вскочив в седло и приподняв шляпу в приветствии даме, он рысью поскакал своей дорогой.

Когда он скрылся, мой кучер начал трясти и щелкать вожжами, из чего я понял, что должен идти вперед; так я, разумеется, и сделал, испытывая облегчение оттого, что камня в копыте больше нет; но нога все еще сильно болела.

ГЛАВА XXIX

Кокни

Существуют также любители править лошадьми так, словно это паровая машина. Такие ездоки по большей части горожане, у которых никогда не было своей лошади и которые путешествуют в основном по рельсам.

Они, вероятно, думают, что лошадь – тот же паровоз, только поменьше. Во всяком случае, считают, что раз за нее заплачено, она обязана везти такой груз, на такое расстояние и с такой скоростью, как им требуется. Не важно, плоха ли дорога и размыта, или хороша и суха; усыпана ли камнями или гладка как зеркало, идет ли в гору или под гору, – вперед, вперед, вперед, не замедляя шага, не зная отдыха, не рассчитывая на сострадание!

Эти люди и не подумают выйти из экипажа на крутом подъеме. О нет, они заплатили за то, чтобы их везли, – и они будут ехать! Лошадь? Но она же для того и существует. Идти пешком! Недурная шутка, черт возьми. И вот кнут гуляет без передышки, рвутся вожжи от натяжения, и грубый, бранчливый окрик: «Но-о-о, ленивая тварь! Вперед!» – висит в воздухе. И снова удар кнутом, хотя лошадь и так выбивается из сил, тянет безропотно и послушно, несмотря на то, что вконец измучена и упала духом.

Манера править лошадью так, будто это бездушная машина, выматывает больше, чем любая другая. Я предпочитаю пробежать двадцать миль с хорошим, понимающим ездоком, чем десять с одним из этих, – менее утомительно.

И еще – они почти никогда не пользуются тормозным башмаком, сколь крутым ни был бы спуск. Из-за этого иногда случаются нешуточные беды. А если они им и пользуются, то часто забывают убирать, когда спуск окончен; мне не раз приходилось тащить в гору экипаж, у которого на одном колесе продолжал висеть башмак, и я успевал проделать полдороги, прежде чем ездок благоволил об этом вспомнить, – страшная, знаете ли, нагрузка для лошади.

Кроме того, эти кокни, вместо того чтобы трогать легко, как делают джентльмены, обычно рвут с места как безумные, а когда хотят остановиться, сначала хлещут лошадь, а потом натягивают вожжи так неожиданно, что она почти садится на задние ноги и удила едва не разрывают ей рот, что у них называется «остановить лошадь рывком». Если же нужно повернуть, они делают это так резко, будто не существует никаких правил движения.

Отчетливо помню один весенний вечер. Нас с Рори наняли на целый день. (Мы обычно ходили в одной упряжке, когда требовалась пара. Рори был отличным, честным напарником.) Правил нами кучер из нашей конюшни, и, поскольку он был добр и внимателен, день прошел прекрасно. В ранних сумерках мы возвращались домой быстрым, легким шагом; дорога круто сворачивала влево. Мы бежали вдоль самой бровки, для встречного оставалось предостаточно места, и возница не стал нас осаживать на повороте. Но когда мы начали поворачивать за угол, я услышал лошадиный топот и шум быстро катящихся под уклон колес. В следующий же миг мы все попадали друг на друга. Мне повезло, я шел со стороны тротуара, а Рори не защищало даже дышло. Человек, правивший встречным экипажем, летел прямо на нас, и, когда он это увидел, у него уже не оставалось времени отклониться. Вся сила удара пришлась на Рори. Дышло двуколки вошло ему прямо в грудь, отбросив его назад. Никогда не забуду страшного звука, который вырвался из его груди. Встречная лошадь осела на задние ноги, дышло сломалось. Оказалось, что та лошадь тоже из нашей конюшни, она была запряжена в двуколку на высоких колесах – молодые люди обожают такие экипажи. Правил ею один из тех беспечных и невежественных парней, которые не знают даже, по какой стороне улицы положено ездить, а если знают, то пренебрегают правилами. И вот Рори лежал с рваной раной в груди, и кровь лилась на землю. Говорили, что если бы удар пришелся чуточку левее, он бы погиб. Может, и лучше бы для бедняги.

А так рана заживала очень долго, а потом его продали на угольный карьер, а что такое таскать угольную тележку вверх-вниз по крутому склону, только лошадям известно. Мне доводилось видеть, как лошадь спускается с горы с тяжело груженной двухколесной тележкой, к которой даже тормозного башмака нельзя приделать. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами, наполняя сердце печалью.

После того как Рори выбыл из строя, я часто ходил в упряжке с кобылой по имени Пегги, чье стойло находилось рядом с моим. Это было сильное, хорошо сложенное животное красивой мышастой масти в яблоках с темно-коричневой гривой и хвостом. Она не выглядела как высокопородная лошадь, но была очень хороша, старательна и имела удивительно спокойный и приветливый характер. И все же сквозила в ее взгляде какаято тревога, из чего я заключил, что на сердце у нее лежит забота. Когда же нас впервые запрягли вместе, я заметил, что у нее очень неровный аллюр: она шла, перемежая рысь с галопом – три-четыре шага, потом легкий прыжок.

Это очень неудобно для лошади, работающей с ней в упряжке, и я сам стал рядом с ней каким-то суетливым. По возвращении домой я спросил, почему у нее такой странный, неровный шаг.

– Ах, – ответила она огорченно, – я знаю, что это отвратительно, но ничего не могу поделать. Это не моя вина, клянусь, просто у меня очень короткие ноги. Когда мы стоим рядом, я ростом почти с тебя, но ноги от бедра у тебя на добрых три дюйма длиннее моих, – конечно, и шаг у тебя шире, и бежишь ты быстрее. Я ведь не сама себя так устроила. Будь моя воля, я бы удлинила себе ноги, потому что все мои беды – от коротких ног, – подавленно закончила Пегги.

– Какие у тебя могут быть беды? – спросил я. – Ты ведь такая сильная, добродушная, старательная.