Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 2


2
Изменить размер шрифта:

Моя мать говорила, а мы стояли и смотрели.

Охотники столпились вокруг распростертого на земле молодого человека, но поднял его с земли наш хозяин, который до этого наблюдал за охотой со стороны. Голова юноши откинулась назад, руки бессильно повисли, и лица окружающих сделались очень серьезными. Стояла полная тишина, даже собаки унялись, будто поняли, что случилась беда. Юношу отнесли в дом нашего хозяина. Позднее я узнал, что это был Джордж Гордон, единственный сын нашего помещика, рослый и красивый молодой человек, которым гордилась семья.

Теперь надо было срочно ехать по разным адресам: за доктором, за коновалом, и, разумеется, надо было известить мистера Гордона о гибели сына.

Когда мистер Бонд, коновал, прибыл на место происшествия, он внимательно осмотрел и ощупал вороного коня, стонавшего на траве, поднялся и печально покачал головой – конь сломал себе ногу. Побежали в хозяйский дом, принесли оттуда ружье, раздался громкий хлопок, короткий, но ужасный вскрик – и все затихло. Вороной был недвижим.

Моя мать сильно расстроилась, она сказала, что давно знала этого коня, что его звали Роб-Рой, и был он сильным и отважным конем, который в жизни не сделал ничего дурного.

После того как случилась эта страшная история, моя мать никогда не приближалась к ручью, у которого погиб РобРой.

А несколькими днями спустя мы услышали протяжный звон церковного колокола. Выглянув за ворота, мы увидели старый черный экипаж, обитый черной тканью и запряженный черными лошадьми; за ним двигался другой экипаж, и еще, и еще. Все они были черными, а колокол все звонил и звонил. Молодого Гордона везли хоронить на церковное кладбище. Ему теперь уж не ездить верхом. Что сделали с Роб-Роем, я так никогда и не узнал, но я знаю, что причиной всему стал несчастный маленький заяп.

ГЛАВА III

Мое обучение

Я вырастал в красивого коня, шкура у меня залоснилась, сделалась мягк/эй и упругой. Я был черного цвета с белым как бы чулочком на одной ноге и с очень славной белой звездой во лбу. Окружающие считали меня красавцем, а хозяин говорил, что меня продадут не раньше чем в четыре года. Хозяин сказал:

– Подростки не должны работать как взрослые, и жеребенку нужно дать окрепнуть, а уж потом он может работать как настоящий конь.

Когда мне исполнилось четыре года, на меня приехал взглянуть мистер Гордон. Он внимательно осмотрел мои глаза, рот и ноги, тщательно ощупал меня, потом меня провели перед ним шагом, рысью и заставили проскакать галопом.

Мистер Гордон остался мной доволен и сказал:

– Отличный будет конь, если его как следует объездить.

Хозяин ответил, что сам будет объезжать меня, потому что не хочет, чтобы меня запугивали или били.

Мы не стали терять времени, и уже на другой день началось мое обучение.

Возможно, не всем известно, как объезжают молодых коней, поэтому я опишу это.

Конь должен приучиться ходить в упряжке и под седлом, возя на спине седока: мужчину, женщину или ребенка – именно так, как они пожелают, беспрекословно исполняя все их приказания.

Кроме этого, конь должен привыкнуть к хомуту, шлее и прочей упряжи, стоять смирно, пока его запрягают, привязывая к повозке или коляске, так что он, двинувшись, обязательно потянет ее за собой; будет ли он двигаться медленно или быстро – зависит от воли кучера. Конь не должен шарахаться от неожиданностей, кусаться, лягаться, не должен своевольничать, а должен всегда слушаться хозяина, как бы ни устал или проголодался, и, что труднее всего, когда на него надета сбруя, он больше не может ни взбрыкнуть от радости, ни прилечь от утомления.

Меня уже давно начали водить шагом по межам и по аллеям, и я знал, что такое недоуздок, однако теперь мне предстояло научиться носить удила и узду. Хозяин, по своему обыкновению, вначале угостил меня овсом, потом, приговаривая ласковые слова, вложил мне в рот мундштук и взнуздал. Как это было противно! Кто не имел дела с мундштуком, тому трудно вообразить, что это за гадкое ощущение: во рту кусок холодной, неподатливой стали толщиной в мужской палец, он лежит на зубах, придавливая язык, а концы торчат из углов рта, они закрепляются ремешками, охватывающими голову, стягивающими морду, не оставляя ни малейшей возможности избавиться от этой отвратительной твердой штуки. Ужасно! Просто ужасно! По меньшей мере, я так воспринял взнуздывание. Однако я знал, что мою мать запрягают с мундштуком, и всех других взрослых лошадей тоже, поэтому и я, при помощи вкусного овса, ласковых поглаживаний, добрых слов и хорошего обхождения хозяина, привык к удилам и узде.

Затем настал черед седла, но это было уже терпимо. Старый Дэниэл придержал меня за голову, а хозяин с большой осторожностью положил седло на мою спину и затянул подпруги, не переставая похлопывать меня и говорить со мной ласковым голосом.

После этого мне дали овса и немного поводили в сбруе; это повторялось день за днем, пока я не привык ожидать и угощения, и оседлывания. Наконец, в одно прекрасное утро хозяин сел в седло, и мы сделали круг по мягкой луговой траве. Ощущение было весьма странное, хотя, с другой стороны, я испытал и некоторую гордость за то, что везу хозяина. Хозяин стал ежедневно выезжать на мне, и скоро я к этому привык.

Нелегко мне далось и первое знакомство с железными подковами: сначала было очень трудно привыкнуть к ним. Хозяин сам отвел меня в кузницу, опасаясь, как бы мне не причинили боль или не напугали. Кузнец поочередно поднимал мои ноги и подчищал копыта. Было это совсем не больно, и я спокойно стоял на трех ногах, пока он работал над четвертой. Покончив с копытами, кузнец взял кусок железа, выгнутый в форме копыта, надел его и прочно прибил гвоздями, чтобы хорошо держалось. Ноги сделались неуклюжими и тяжелыми, но прошло время – и я привык к подковам.

Теперь хозяин решил, что пора приучать меня к упряжке. Сначала, мне надели на шею жесткий и тяжелый хомут, а также уздечку с наглазниками, которые еще называются шорами. Это были действительно наглазники, потому что они закрывали все по сторонам, и я мог смотреть только прямо перед собой. Потом пришел черед седелки с противным жестким ремнем, который пропускали под хвостом; ремень назывался шлея. Шлею я терпеть не мог: когда мой длинный хвост складывали пополам и продевали под шлею, мне становилось почти так же скверно, как от мундштука. Мне сильно хотелось взбрыкнуть, сильней, чем когда бы то ни было, но, конечно, я и помыслить не смел о том, чтобы ударить моего любимого хозяина. Постепенно я привык и научился работать так же хорошо, как моя мать.

Здесь непременно следует упомянуть еще об одном уроке, преподанном мне, который впоследствии оказался чрезвычайно для меня полезен. Хозяин отправил меня на две недели на соседскую ферму, где был большой луг у самой железной дороги. На лугу паслись овцы и коровы, и меня пустили к ним.

Я никогда не забуду первый поезд, увиденный мной. Я спокойно пасся около плетня, которым луг был отгорожен от железнодорожной колеи, когда издалека донесся непонятный звук. Я даже не успел понять,откуда он доносится, как прямо на меня понеслось нечто длинное, черное, пыхтящее, громыхающее, изрыгающее клубы дыма. Понеслось и пронеслось, прежде чем я успел перевести дух. Я бросился прочь и ускакал на самый дальний конец луга, где долго стоял, всхрапывая от изумления и испуга.

За день мимо луга прошло несколько поездов, одни шли очень быстро, другие замедляли ход, а потом вообще останавливались на станции неподалеку, иной раз издавая жуткие крики и стоны, прежде чем замереть. Поезда меня страшно пугали, но коровы продолжали спокойно щипать траву, даже ухом не ведя в сторону черной, оглушительно громыхающей и лязгающей громадины.

В первые дни я от страха просто не мог есть, но когда понял, что ужасная зверюга никогда не забирается на луг и не причиняет мне вреда, я перестал обращать внимание на поезда и стал относиться к ним с тем же безразличием, что овцы и коровы.