Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна - Страница 16

Он и Джон собирались домой ужинать, когда в конюшню прибежал слуга с сообщением, что хозяин просит Джо немедля зайти к нему в кабинет: какого-то человека привлекают к ответственности за жестокое обращение с лошадьми, и требуются свидетельские показания Джо.

Джо покраснел до самых корней волос, глаза его засверкали.

– Ну, теперь он получит!

– Приведи себя в порядок, – строго сказал ему Джон.

Джо поправил галстук, одернул на себе курточку и побежал.

Наш хозяин был одним из мировых судей в округе, и ему часто приходилось рассматривать дела или давать юридические советы. Мы в конюшне долго не знали, что происходит в хозяйском доме, поскольку все ушли ужинать, но когда, наконец, явился Джо, я сразу понял, что настроение у него отличное.

Он потрепал меня по холке и сказал:

– Больше не будет таких безобразий, верно, Красавчик?

Позднее нам стало известно, что Джо так складно дал свидетельские показания, а лошади были так истерзаны, что возчика предали настоящему суду и, возможно, ему придется провести месяца три в тюрьме.

Эта история поразительным образом изменила Джо. Джон посмеивался над ним и уверял, что тот за неделю вытянулся на целый дюйм. Джо сохранил и доброту, и мягкость, но в его поведении появились решительность и целеустремленность, он будто сразу превратился из мальчика в мужчину.

ГЛАВА XXI

Расставание

Я провел три счастливых года в этой усадьбе, но наступало время печальных перемен. Мы все чаще слышали, что наша хозяйка нездорова, доктор все чаще посещал хозяйский дом, хозяин выглядел встревоженным и хмурым. И вдруг мы узнали, что хозяйке необходимо покинуть имение и уехать на два-три года в теплые края. Это известие прозвучало, как удар похоронного колокола. Всем было жаль хозяйку, а хозяин сразу же стал устраивать дела, с тем чтобы покинуть Англию. Мы слышали в конюшне разговоры об этом – собственно, все разговоры и велись только об этом.

Джон занимался своими делами молча и невесело, Джо почти перестал насвистывать за работой. Мы с Джинджер были очень заняты: в усадьбу все время приезжали и уезжали разные люди.

Сначала уехали мисс Джесси и мисс Флора в сопровождении своей гувернантки. Перед отъездом они пришли проститься с нами. Юные леди обнимали Веселое Копытце, как доброго друга, каковым он и был им на самом деле.

Затем мы услышали о том, какая судьба ожидает нас: хозяин продал нас с Джинджер своему давнишнему другу лорду В., хозяин желал, чтобы мы попали в хорошие руки. Веселое Копытце доставался викарию, который давно хотел пони для миссис Блумфилд, однако хозяин выставил условие: Веселое Копытце не будет продан, а когда он состарится и больше не сможет трудиться, его пристрелят и похоронят.

Для ухода за Веселым Копытцем викарий нанял Джо, он должен был также помогать по дому, так что, подумал я, с нашим пони все в порядке.

Джону предложили несколько хороших мест, но он решил не торопиться и немного оглядеться.

В последний вечер перед отъездом хозяин пришел в конюшню сделать распоряжения и еще раз проститься с лошадьми. Он был в очень подавленном настроении, я догадался об этом по егоголосу. Мне кажется, лошади могут гораздо больше расслышать в человеческом голосе, чем сами люди.

– Вы уже решили, что делать дальше, Джон? – спросил хозяин. – Я узнал, что вы пока не приняли ни одно из предложений, сделанных вам.

– Да, сэр, не принял. Я думаю, мне лучше всего подыскать себе работу на хорошем конезаводе – коней объезжать. Жеребят часто портят запугиванием и дурным обращением, чего может и не быть, если ими займется знающий человек. Я всегда ладил с конями, так что если я смогу помогать жеребятам хорошо вступать в жизнь, я буду считать, что делаю доброе дело. Как вам кажется, сэр?

Хозяин ответил:

– Не знаю другого человека, который больше подойдет для объездки жеребят, чем вы, Джон. Вы понимаете коней, и они каким-то образом понимают вас. Возможно, со временем вы заведете собственное дело, а это, я думаю, будет лучше всего для вас. Если я смогу быть чем-то вам полезен, напишите мне, я поговорю с моим агентом в Лондоне и оставлю ему рекомендательное письмо о вас.

Хозяин попросил Джона записать имя и адрес агента, поблагодарил его за долгую верную службу. Джон не выдержал:

– Не надо, сэр, прошу вас! Вы с хозяйкой столько для меня сделали, что мне жизни не хватит, чтобы отплатить вам. Мы вас никогда не забудем, мы будем молить Бога, чтобы хозяйка поправилась и вернулась домой, ведь никогда нельзя терять надежду, сэр.

Хозяин протянул Джону руку, но не сказал ни слова, и они оба вышли из конюшни.

Настал последний печальный день. Громоздкий багаж отослали днем раньше в сопровождении слуги, так что теперь уезжали лишь хозяева и горничная хозяйки.

Мы с Джинджер в последний раз стояли перед крыльцом, запряженные в коляску. Из дома выносили в коляску подушки, пледы и всякие необходимые мелочи, а когда все было приготовлено, хозяин спустился по ступеням, неся на руках хозяйку: я стоял со стороны дома и все хорошо видел. Хозяин осторожно усадил ее. Слуги плакали, обступив коляску.

– Прощайте еще раз, – сказал хозяин, – мы никогда вас не забудем. Трогайте, Джон.

Джо вспрыгнул на козлы, мы легкой рысью двинулись через парк, через Деревню, жители которой ждали у своих домов, чтобы в последний раз взглянуть на отъезжающих и сказать: «Господи, благослови!»

Мне кажется, на железнодорожной станции хозяйка самостоятельно прошла от коляски до зала ожидания. Я слышал, как она сказала своим милым, нежным голосом:

– Прощайте, Джон, благослови вас Господь.

Я почувствовал, как вздрогнули вожжи, но Джон ничего не ответил: возможно, он был не в силах говорить. Джо достал вещи из коляски, Джон сразу же велел ему стоять у коней, пока он пройдет на перрон. Бедный Джо! Он почти прижался к нашим головам, чтобы скрыть слезы.

Вскоре поезд с пыхтением подкатил к станции, через две-три минуты вагонные двери уже закрылись, раздался свисток, поезд уехал, оставив позади клубы белого пара и тяжелые от разлуки сердца.

Джон возвратился, когда поезд совсем исчез из виду.

– Мы больше никогда не увидим ее, – сказал он. – Никогда.

Он собрал в руке вожжи, сел на козлы и вместе с Джо тихо поехал в усадьбу, которая больше не была нашим домом.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА XXII

Эршалл

На другое утро, после завтрака, Джо запряг Веселое Копытце в низкую повозочку хозяйки и приготовился уезжать к викарию, однако перед отъездом он зашел проститься с нами, а Веселое Копытце прощально проржал нам со двора.

Потом Джон оседлал Джинджер и, ведя меня в поводу, отправился с нами за пятнадцать миль в Эршалл Парк, где жил лорд В. Там посреди парка высился прекрасный замок, нас провели под каменной аркой во двор со множеством конюшен. Джон спросил мистера Йорка. Нам пришлось довольно долго дожидаться его. Мистер Йорк оказался представительным человеком средних лет, явно привыкшим к тому, что окружающие повинуются его властному голосу. С Джоном он разговаривал весьма дружелюбно и нас же бросил мимолетный взгляд, приказал конюху развести нас по стойлам, а Джона пригласил на чашку чаю.

Нас препроводили в хорошо освещенную и хорошо проветренную конюшню, поставили в соседние стойла, тщательно обтерли и задали нам корму. Через полчаса Джон и мистер Йорк, которому предстояло быть нашим кучером, пришли осматривать нас.

После весьма дотошного осмотра наш новый кучер сказал:

– Что же, мистер Мэн ли, я не нахожу никаких изъянов в этих лошадях, но, как известно, у каждой лошади и у каждого человека есть свои особенности, которые следует принимать во внимание. Есть ли что-нибудь такое у этих двух, о чем вы хотели бы мне рассказать?

– Думаю, лучшей пары коней не найдется во всей стране, – сказал Джон, – и расставаться с ними мне тяжело, однако вы правы, характер у них неодинаковый. Что касается вороного, то более покладистого коня мне никогда не приходилось встречать, он, видимо, отродясь не знал, что такое грубое слово или пинок, так что сам получает удовольствие от собственного послушания. А вот каурая, та испытала на себе плохое отношение: так и мне кажется, да и барышник предупредил нас об этом. Поначалу она кусалась и неохотно подпускала к себе, но потом поняла, что у нас коней не обижают, и понемногу стала смирнеть. За три года она ни разу не показала мне свой норов: если к ней подходить с лаской, то она на редкость покладиста, но, конечно, она по натуре капризней вороного, и, когда с ней не так обращаются или проявляют к ней несправедливость, она может и постоять за себя. Да вы ведь знаете, как ведут себя лошади хороших кровей.