Черный Красавчик - Сьюэлл Анна - Страница 40

— Тут дело такое, мэм, — смущенно ответил Джейкс. — Я-то лично с вами вполне согласен по поводу большей отдачи лошади без мартингала. Но, если я буду все время свободно его запрягать, другие возчики станут смеяться. Мартингал ведь не просто так. Это сейчас самая мода для лошадей.

— Если мода противоречит разуму, ей никак нельзя следовать, — убежденно проговорила леди. — Вы разве не знаете? Даже в высшем обществе перестали запрягать лошадей с мартингалом. У меня этим приспособлением уже лет пятнадцать не пользуются. Поэтому лошади наши долго живут и прекрасно работают. Кроме того, никто не давал людям права мучить животных. Надеюсь, теперь вы сами поймете, что мартингал лошадям совершенно не нужен. Не буду вас больше задерживать. Всего доброго.

С этими словами моя защитница свернула на боковую тропинку и вскоре скрылась за поворотом. Больше нас жизнь с ней пока не сталкивала.

— Вот самая настоящая леди! — торжественно объявил мой возница. — Уж я в таких вещах разбираюсь. Как она со мной вежливо говорила! Будто я сам какой-нибудь джентльмен. Конечно же я ее просьбу исполню. Тем более что ее слова моему душевному ощущению соответствуют. Теперь, Черненький, обещаю: на подъемах будешь ходить безо всякого мартингала. А в других случаях я на тебе не буду его затягивать.

Джейкс свое слово сдержал, работать мне стало намного легче. Если бы еще управляющий понял, что нельзя настолько перегружать лошадей. Но он, к сожалению, не изменился. Вскоре силы мои совсем истощились, и вместо меня поставили другого коня.

Теперь я возил хозяина или легкие грузы. Но тут меня подкарауливала новая неприятность. Прежде я часто слышал от других лошадей, как вредно действуют на глаза и на психику темные денники. Теперь мне пришлось испытать это на собственном опыте. Окошко в конюшне было чересчур маленьким, и мой денник был погружен в почти полную темноту. Это, во-первых, навевало тоску. Кроме того, оказавшись на улице, я в первое время отвратительно видел. Пока глаза не привыкали к свету, я шел почти что на ощупь. Это было опасно. До сих пор не могу понять, как я умудрялся обойтись без аварий. Проживи я еще чуть-чуть в этом деннике, думаю, зрение мое окончательно бы испортилось. Но, так как я большее не мог таскать тяжелых возов, меня продали.

Глава ХLVII

ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА

Купил меня Николас Скиннер. Тот самый Скиннер, который довел до смерти бедного кебмена Сэма. У людей есть пословица: «Увидишь — поверишь». По-моему, она не совсем верна. Потому что поверить по-настоящему можно только после того, как почувствуешь на собственном опыте. К примеру, я видел множество раз измученных лошадей из конюшни Скиннера. Однако пока не попал к нему сам, даже представить себе не мог, сколь ужасен этот хозяин.

Я всегда старался не помнить зла. Тем не менее Скиннера, наверное, не забуду до самой кончины. Он и поныне является мне в самых кошмарных снах. Глаза у него были черные и совершенно непроницаемые. Нос — крючком. Голос звучал резко и неприятно, будто бы кто-то скреб острым ножом по камню. А зубов во рту Скиннера было, казалось, гораздо больше, чем нужно хорошему человеку.

Николас Скиннер держал самые плохие кебы, а работали на него самые бедные кебмены. Хозяин старался выжать из этих несчастных людей все соки, а те, в свою очередь, были вынуждены жестоко эксплуатировать лошадей. В общем, происходило все именно так, как рассказывал Мистеру Губернатору покойный Сэм.

Выходных своим лошадям Скиннер никогда не устраивал. Лето же, как назло, выдалось жаркое, и возить на воскресные увеселения компании джентльменов было особенно трудно. Как правило, кеб на весь выходной день нанимало пять человек. Четверо ехало в кебе, а пятый пристраивался на козлах с кэбменом. Я тащил их миль десять-пятнадцать куда-нибудь за город. Там они устраивали пикник. А нам с кебменом приходилось ждать, чтобы вечером отвезти их обратно в город.

Вполне допускаю, что подобные пассажиры проводили воскресные дни с большой пользой для своего здоровья. Про себя такого сказать не могу. Этим людям даже не приходило в голову вылезти на крутом подъеме из кеба. Я их тащил по жаре, выбиваясь из сил, и к концу дня меня одолевала такая усталость, что я даже почти не мог есть.

С кебменом мне на этот раз тоже не повезло. Своею жестокостью он мог посоперничать с самим Скиннером. Кнут у этого кебмена был снабжен чем-то острым. И так как орудовал он им вовсю, нередко на коже моей выступала кровь. Удары во время поездок сыпались на меня постоянно. По спине, голове, по бокам, животу! Мне было не только больно, но и обидно. Однако, помня рассказ моей бедной Горчицы, я сдерживался. Сопротивление не принесло бы мне ничего, кроме новых побоев. И я из последних сил старался работать как можно лучше. Жизнь моя стала совсем беспросветной и утратила всякий смысл. Прожив еще какое-то время у Скиннера, я вдруг почувствовал полное равнодушие ко всему. Теперь у меня была лишь одна мечта: поскорей умереть за работой.

Однажды мое желание едва не осуществилось. Возле вокзала к моему кебу подошло семейство из четырех человек: шумный мужчина, его жена и двое детей — мальчик и девочка. Багажа у них было просто немыслимое количество. Рессоры кеба просели почти до самой земли, а носильщик все еще клал на крышу новые ящики и чемоданы.

— Папа! Папа! — вдруг закричала девочка. — Посмотри на коня! Он устал и не сможет так далеко нас везти вместе со всеми вещами! Видишь, какой у него вид замученный!

— Нет, мисс, — заискивающе улыбнулся кебмен. — Этот конь только с виду такой. А по правде, сильнее его не сыскать.

— Значит, у него хватит силы нас довезти? — строго взглянул отец семейства на кебмена.

— Без всяких сомнений, сэр, — отвечал тот.

— Папа, найми второй кеб, — не поверила умная девочка. — Иначе мы с этим конем поступим как очень жестокие люди, и после нам будет стыдно.

— Нашла о чем беспокоиться, Грейс! — отмахнулся отец. — Ты только задерживаешь нас своим хныканьем. Не хватает еще бизнесменам вроде меня тратить время на всяких коней в кебах. Раз кебмен сказал, значит, ему виднее. Полезай-ка скорее внутрь!

Девочка со вздохом повиновалась. Кебмен ударил, и я с трудом потащил нагруженный доверху кеб. Тяжело было страшно. В довершение я с утра ничего не ел, и уже полвоскресенья трудился без передышки. Тем не менее я вполне сносно шел, пока не начались крутые подъемы. Тут ноги мне отказали, и я тяжело рухнул на бок.

Произошло это так неожиданно, что я растерялся. Состояние было ужасное. Я не мог ни пошевелиться, ни даже открыть глаза и понял, что умираю. Вокруг меня суетились люди. Сквозь шум в ушах я смутно слышал их топот и голоса. Особенно потрясли меня слова девочки.

— Бедный конь! — сказала она. — Это мы виноваты в том, что он умер!

Кто-то нагнулся и снял с меня упряжь. А еще кто-то уверенно произнес:

— Конец ему. Он уже никогда не встанет.

Потом я услышал, как полицейский отдает приказание. Я хотел посмотреть, какой он, но глаза мои так и не открылись. Моих сил хватало только на то, чтобы жадно дышать.

Вдруг мою голову окатили холодной водой и, напоив меня каким-то лекарством, укутали сверху теплой попоной. Я впал в забытье. Не знаю уж, сколько прошло времени, но жизнь постепенно стала ко мне возвращаться. Какой-то мужчина ласковым голосом уговаривал меня встать. С третьей попытки это мне удалось. Мужчина отвел меня в незнакомый денник с прекрасной подстилкой. Там мне дали теплой кашицы из отрубей. Простояв в этой конюшне до вечера, я почувствовал себя до такой степени сносно, что смог вместе кебменом добраться до Скиннера.

Наутро жестокий хозяин пришел ко мне вместе с ветеринаром.

— Конь не болен, — принялся объяснять после тщательного осмотра ветеринар. — Просто перенапрягся. Если он отдохнет с полгода, то снова сможет работать. Но сейчас у него совершенно сил не осталось.

— Тогда пускай отправляется собакам на корм, — проскрипел Скиннер. — У меня личных лугов для коней нет. А потом, кто его знает, поправится он или нет? У меня на всех лошадей совсем другой взгляд. Заставляй их работать, пока они могут, а потом — на бойню или куда получится.