Сны богов и монстров - Тейлор Лэйни - Страница 65

Она произнесла:

– Я знаю, что никакого рая мы не обретем. Но для счастья нужно место – чтобы ему было куда прийти, правда? Эрец ведь заслужил, и поэтому…

Она смутилась. Между ними все еще оставалось пустое пространство.

– Я думаю, там мы и обретем свое, а вовсе не в каком-то там раю.

Она неуверенно подняла на него взгляд. Смотрела и смотрела, изливая всю себя через эти невозможные глаза. Для него. Это все для него.

– Ты согласен?

– Счастье.

Он так осторожно, почти недоверчиво, произнес это слово, словно счастье было таким же мифом, как все их боги и чудовища.

– Не отказывайся, – прошептала Кэроу. – Это не стыдно: радоваться, что выжил.

Пауза. Он мучительно собирал слова.

– Мне все время дается второй шанс. Почему именно мне?

Она ответила не сразу: знала, какой груз вины давит ему на плечи. Огромность принесенной Лираз жертвы потрясла Кэроу до основания. Глубоко, долго вздохнув, она шепнула, надеясь, что своими словами не причинит ему боли:

– Лираз сама так решила. Это ее подарок.

Не только Акиве, но и самой Кэроу.

А если прав был Бримстоун и они двое стали воплощенной надеждой, то этот дар был принесен и всему Эрецу тоже.

Акива кивнул:

– Возможно. Помнишь, ты утвержала, что мертвым не нужно возмездие. Может быть, порой это верно, но когда ты выжил один…

– Мы не знаем, что с ними…

Акива не дал ей закончить.

– Такое ощущение, что я украл жизнь.

– Получил в дар.

– Тогда единственное, чего просит сердце, – мстить.

– Я знаю, поверь. Но сейчас я вместе с тобой прячусь в душевой кабинке, а не пытаюсь тебя прикончить. Так что сердце тоже может пересмотреть точку зрения.

Тень улыбки. Уже что-то. Кэроу улыбнулась в ответ, улыбнулась по-настоящему, вспоминая каждую его чудесную улыбку, каждую потерянную сияющую улыбку, – и твердо сказала себе: все еще вернется. Люди ломаются. И иногда их не удается починить. Однако здесь не тот случай. Не тот.

Она сказала серьезно и горячо, будто стараясь убедить:

– Это еще не конец надежды. Мы не знаем насчет остальных. А даже если бы знали наверняка, даже если бы случилось худшее… мы все еще живы, Акива. И я не отступлюсь.

Возможно, сработало именно это.

Так было всегда – еще с самой первой встречи, в пыли и дыму поля при Булфинче. Ее – Мадригал – изумляло, как смотрит на нее Акива. Широко распахнутые глаза, кажется, вбирали ее всю. Он не мигал, почти не дышал. Что-то из того, прежнего изумления вернулось к нему теперь, и стальная воля и непримиримость гнева отступили. Напряжение, сковывавшее Акиву раньше, теперь ушло с его лица, и на нем проступило огромное облегчение, несоразмерное с малостью слов, его вызвавших. А возможно – совершенно соразмерное. Сказать вовремя правильные слова – это немало. Если бы было так же легко избавиться от ненависти. Разгладить сведенное судорогой ненависти лицо – и все.

Он сказал:

– Ты права. Прости.

– Не извиняйся. Я хочу, чтобы ты… жил.

Жил. Стук сердца, биение крови. Чтобы жил, да, но не только это. Она хотела, чтобы глазам тоже вернулась жизнь. Чтобы снова вернулось «мы и есть начало» и руки, прижатые к сердцам друг друга.

– Буду.

Теперь в его голосе была жизнь. И обещание.

Это тело было выше, поэтому линия взгляда изменилась, но память сразу пробудила картину: реквиемная роща – самое, самое начало. Пламя его взгляда, изгиб тела, когда он наклонился к ней. Вот что породило связь между тогда и теперь; время сделало петлю, связь сердец замкнулась.

Кое-что всегда очень просто. Например, магнетизм взглядов.

Краткий миг. Реквиемная роща и первый поцелуй остались где-то там, в памяти.

Здесь и сейчас. Щека Кэроу прижимается к груди Акивы, и тело, наконец, решает взять пример с щеки. Пространство между ними исчезло, его больше нет. Сердце Акивы колотится у ее виска, руки обнимают и поддерживают. От него исходит летний зной, он вздыхает и сливается с ней все крепче, все плотнее, – и она тоже вздыхает и прижимается к нему. Нет пространства между ними, и нет стыда. Ничего больше нет.

Хорошо.

Она обхватила ангела руками и прижала еще сильнее, еще крепче. Впитывая с каждым вздохом запах и жар его тела, которые она теперь вспоминала и заново открывала для себя, и впечатления это дарило… неземные. Любовь – стихия. Она подобна морю и, как море, качает ее на своих волнах.

Рука Акивы гладила ее волосы, снова и снова, а губы прижимались к макушке. Он испытывала не желание – нежность. И глубокую благодарность, что он жив, и она тоже, что они оба живы. Что он, наконец, ее нашел. И… о боги и божественные звезды… в который раз. Пусть ему никогда больше не придется снова ее разыскивать.

Я облегчу тебе задачу, подумала она, прижимаясь лицом к той точке, где билось его сердце. Я никуда от тебя не денусь.

Он словно услышал. И согласился. И сомкнул вокруг нее объятия еще крепче.

Когда Зузана открыла дверь в ванную комнату и позвала: «Суп на столе!» – они медленно расцепились и обменялись взглядом, который был… благодарностью, обещанием и причастностью. Барьер пал. Не от поцелуя – нет, пока нет, но от прикосновения. Они принадлежали друг другу. Когда Кэроу выбралась из душевой кабинки, жар Акивиного тела опалял и ее тоже. Зеркало отразило их обоих, вместе. Да. Так правильно.

Их отражения в зеркале переглянулись: с чистой, мягкой и радостной улыбкой, а не с привычным для них последнее время выражением печали и боли. И они следом за Вирко отправились в комнату, где на полу с восточным размахом было разложено гигантское количество пищи.

Кэроу и Акива уселись так, чтобы во время еды можно было касаться друг друга, и тонкая бровь Зузаны одобрительно приподнялась.

Гора снеди на тарелках только начала уменьшаться, когда снаружи донесся шум.

Хлопнули дверцы автомобиля, сердито забубнили два мужских голоса. На это можно было бы и не обращать внимания: мало ли кто с кем ругается. Но все пятеро вскочили на ноги – Акива первым – и бросились к окну. Поскольку в перебранку вплелся третий голос. Женский, мелодичный, страдающий. Он метался между двух враждебных мужских, как птица в сети.

И он звучал на языке серафимов.

51

Побег

Из окна ничего было толком не разглядеть, поэтому Кэроу с Акивой накинули на себя невидимость и вышли. Следом за ними безо всяких чар отправились Мик и Зузана. Вирко остался в номере.

Перепалка была в полном разгаре. На пыльной площадке у ворот касбы дети подталкивали друг друга локтями и пялились на гостей, так что источник конфликта определялся безошибочно. Девушка сидела, свесив ноги наружу, на заднем сиденье автомобиля и, кажется, не вполне осознавала, где находится.

Пустой взгляд, окровавленное лицо. Полные губы. Темно-коричневая гладкая кожа, лишенные всякого выражения глаза: красивые, большие, широко распахнутые, с невозможно ярким белком. Руки вяло лежат на коленях. Она так и осталась на самом краешке сиденья: голова откинута, с окровавленных губ слетает немыслимый поток слов.

Потребовалось некоторое время и усилие, чтобы разобрать сказанное. Кровь, женщина, речь на двух языках, громко и наперебой. Мужчины спорили по-арабски. Один из них привез девушку сюда и явно был настроен сбыть побыстрее с рук. Второй, сотрудник гостиницы, понятно, забирать такую обузу не хотел.

– Вы не можете просто оставить ее здесь. Что с ней такое? Что она говорит?

– Да почем мне знать? Скоро за ней приедут сюда какие-то американцы. Это их головная боль.

– Отлично, а до того? Она нуждается в уходе. Посмотрите на нее. Она больна?

– Не знаю, – угрюмо и сердито ответил шофер. – Я за нее не отвечаю.

– А кто должен отвечать? Я?

Они продолжали препираться. Девушка так и сидела, не делая попыток подняться.

– Пожирают, они пожирают, быстрые, огромные, они преследуют, – полуговорила-полукричала она на языке серафимов.