Агасфер. Том 3 - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 110

— Но отчего именно ее, а не другую, мой биби? Или потому, что она редкость в своем роде?

— Да ведь иначе бедная помешанная мать не будет поражена до такой степени, как нужно!

— Да, это верно!

— Ну постарайтесь же, мой дорогой, достойный друг!

— Плут! Приходится всегда делать все, что он хочет! — жеманничала госпожа де ла Сент-Коломб.

— Итак… вы обещаете?

— Обещаю! И даже сейчас отправляюсь, а сегодня вечером дам ответ.

С этими словами толстая дама с усилием поднялась с места, положила кошелек на диван, оттолкнула ногой собаку и резко позвонила.

— Вы очаровательны! — с достоинством произнес Нини Мельница. — Я этого никогда в жизни не забуду.

— Не воображайте себе… толстячок! — прервала госпожа де ла Сент-Коломб духовного писателя. — Я не из-за вас на это решаюсь…

— А из-за кого же? Из-за чего? — допрашивал Нини Мельница.

— Это моя тайна! — оказала госпожа де ла Сент-Коломб и, обращаясь к вошедшей горничной, прибавила: — Курочка, вели мне привести фиакр и дай пунцовую шляпу с перьями!

Пока служанка исполняла поручения хозяйки, Нини Мельница подошел к госпоже де ла Сент-Коломб и скромным, чувствительным тоном произнес:

— Но вы заметили, моя красавица, что я сегодня ни слова не сказал вам о своей любви?.. Вы оценили мою сдержанность?

В эту минуту госпожа де ла Сент-Коломб снимала с головы тюрбан. При словах Нини Мельницы она со смехом обернулась и, заливаясь грубым хохотом, одним движением натянула на лысую голову обожателя это украшение. Казалось, столь милая, интимная шутка восхитила духовного писателя, который осыпал страстными поцелуями тюрбан, искоса поглядывая на толстую даму своего сердца.

На следующий день после этой сцены Роден с торжествующим видом собственноручно отправлял по почте письмо.

На конверте было написано:

«Господину Агриколю Бодуэну.

Улица Бриз-Миш, N 2.

Париж.

Весьма срочно».

59. СТРАСТЬ ФЕРИНДЖИ

Быть может, читатель помнит, что Джальма, подозревая измену Феринджи, оказал ему в опьянении счастья, когда убедился в любви Адриенны:

— Ты заключил союз с моими врагами, а я тебе не сделал никакого зла… Ты зол потому, что, вероятно, несчастлив… я хочу тебя сделать счастливым, чтобы ты был добр. Хочешь золота? Бери его… Желаешь иметь друга? Ты раб, а я царский сын, но я предлагаю тебе дружбу…

Феринджи от золота отказался, а дружбу сына Хаджи-Синга, казалось, принял.

Одаренный замечательным умом, умея превосходно притворяться, метис ложным раскаянием, наигранной благодарностью и преданностью легко обманул такого благородного, доверчивого человека, каким был Джальма. А почему принц не стал доверять своему рабу, ставшему другом? Джальма был защищен глубокой, полной доверия любовью к мадемуазель де Кардовилль от пагубного влияния коварных советов ученика Родена, да и тот сам был слишком хитер, чтобы позволить себе что-нибудь сказать против Адриенны; он только принимал к сведению все, что срывалось с уст доверчивого влюбленного индуса в те минуты, когда он не мог сдержать восторга и радости.

Вскоре после того как целомудрие Адриенны одержало верх над порывом страсти, охватившим влюбленных, на следующий день после того как Роден, уверенный в успехе своей миссии к госпоже де ла Сент-Коломб, опустил письмо на имя Агриколя, метис надел на себя маску столь мрачного горя и отчаяния, что Джальма не мог этого не заметить и, желая его успокоить, начал его допрашивать о причине такой подавленности и печали; однако Феринджи, с горячей благодарностью отнесясь к заботам принца, не открыл ему ничего.

Теперь, когда мы упомянули об этом, нижеследующая сцена станет понятна читателю. Она происходила днем, в маленьком домике на улице Клиши, занятом индусом.

Против своего обыкновения Джальма целый день не был у Адриенны. Еще накануне девушка предупредила его, что просит пожертвовать целым днем, чтобы дать ей возможность заняться приготовлением к их браку, который должен соответствовать светским законам, оставаясь в то же время таким, каким понимали его принц и Адриенна. Объяснить Джальме, кто та святая, чистая личность, которая освятит этот союз, Адриенна еще не могла, так как покуда это была не ее тайна.

День показался Джальме бесконечным. Присутствие при их свиданиях Горбуньи, о чем просила опасавшаяся за свое мужество Адриенна, довело всепожирающую страсть Джальмы до крайних пределов; он мучился страстным нетерпением и переходил от состояния пылкого возбуждения к какому-то отупению, которое он старался делать длительным во избежание сладких, мучительных страданий.

И теперь молодой принц лежал на диване, закрыв лицо руками, как бы желая отогнать от себя какое-то пленительное видение.

В эту минуту в комнату, как обычно постучавшись, вошел Феринджи.

При шуме отворившейся двери Джальма вздрогнул, бросил взгляд вокруг себя, но при виде бледного, искаженного лица слуги вскочил с места и поспешно спросил:

— Что с тобой, Феринджи?

После минутного молчания метис, как бы уступая порыву отчаяния, бросился на колени перед принцем и прошептал слабым, умоляющим голосом:

— Я очень несчастлив… пожалейте меня, господин.

Голос и лицо метиса выражали глубокое горе, он казался таким взволнованным по сравнению с обычной бесстрастной бронзовой маской, что Джальма невольно был тронут и, наклоняясь, чтобы поднять метиса, ласково ему сказал:

— Говори… говори… Откровенность облегчает сердечные страдания… доверься мне, друг, и положись на меня… Мой ангел недавно еще сказал: «Счастливая любовь не терпит слез возле себя!»

— Но несчастная, презренная любовь, любовь, которую предали… сама проливает кровавые слезы… — с унынием оказал Феринджи.

— О какой любви говоришь ты? — спросил пораженный Джальма.

— Я говорю о своей любви! — мрачно ответил метис.

— О твоей? — переспросил удивленный принц.

Метис был еще молод и обладал красивой, хотя и мрачной наружностью; но Джальма никогда не предполагал, что этот человек способен внушать и испытывать любовь, так же как не считал его способным испытывать такое глубокое горе.

— Господин! — продолжал метис. — Вы сказали мне: «Несчастье озлобило тебя… будь счастлив, и ты будешь добр»… Я увидал в этих словах предзнаменование. Можно подумать, что благородное чувство любви ожидало лишь, когда мое сердце освободится от злых чувств ненависти и предательства, чтобы занять их место… И вот я, полудикарь, встретил прелестную молодую женщину, ответившую на мое чувство… По крайней мере я так думал… Но я изменил вам, мой господин, а для изменников, даже и раскаявшихся, видно, счастья нет… Теперь изменили и мне… и как коварно изменили!

И, видя изумление Джальмы, метис продолжал, как бы изнемогая под тяжестью позора:

— О, пощадите! не смейтесь надо мною, господин… Самые жестокие пытки не вырвали бы у меня этого признания… Но вы, сын раджи, оказали мне, рабу: «Будь моим другом!»

— И этот друг… благодарит тебя за доверие, — поспешно перебил его Джальма. — Не насмехаться над тобой он будет, а утешать… Успокойся! Могу ли я смеяться над тобой!..

— Преданная любовь… всегда заслуживает презрения и оскорбительных насмешек, — с горечью сказал Феринджи. — Даже презренные трусы приобретают тогда право указывать на тебя пальцами с насмешкой… Ведь когда в этой стране человек обманут в том, что для него есть душа его души, кровь его крови, жизнь его жизни… вокруг него только пожимают плечами и оскорбительно смеются!

— Но уверен ли ты в этой измене? — мягко проговорил Джальма.

Затем он прибавил с колебанием, говорившим о его сердечной доброте:

— Послушай… и прости, что я касаюсь прошлого… Впрочем, это может служить доказательством, что я не сохранил в своей душе злого воспоминания… и верю твоему раскаянию и привязанности… Вспомни… Ведь я тоже думал, что ангел, что жизнь моя, что Адриенна меня не любит… а между тем это была неправда… Не обманываешься ли и ты, как обманулся я, одними ложными признаками?