Добровольная зависимость - Барлоу Елена - Страница 9

– Я ценю ваш порыв, Кейтлин, – сказал он просто. – Но вы делаете из себя жертву…

– Это уже мне решать. Можете назвать это отчаянием.

– Вы ничего не знаете о замужестве, о мужчинах. Не пожалеете ли вы вскоре?

Его слова напоминали мне о моей неуверенности. Но всё уже было сказано. Готье колебался, и я боялась, как бы он не отказал мне.

– Я знаю не меньше других девушек, сэр. Ведь я такая же, как и все. Больше мне вам нечего сказать.

После долгого молчания и такого пронизывающего взгляда, что мне порой хотелось спрятаться от него, Готье кивнул и сказал:

– Хорошо.

Облегчения я не испытала, и, судя по всему, это было наше с ним обоюдное ощущение. Готье медленно подошёл ко мне, затем вдруг взял мою левую руку в свою (до чего же холодными были его пальцы!) и попросил отдать ему обручальное кольцо. Его просьбу я выполнила, а дальше как во сне следила за тем, как он надел это кольцо мне на палец, притом пристально глядя мне в глаза.

– Поздравляю, – сказал он мрачно, почти безэмоционально. – Завтра я приеду, чтобы помочь со сборами. А заодно убедиться, что и вы не сбежите. У вас это семейное.

Потом он просто ушёл, а я стояла там, под звуки начинающейся грозы, и смотрела на золотую полоску кольца, с безмолвным отчаянием осознавая, что стала невестой. Я… невеста?

Я – невеста.

Примечание к части

[1] Проклятье! (итал.)

Глава 6. Нечестивое супружество

Он не присылал мне подарков, как полагалось перед свадьбой делать жениху. Никаких сувениров, украшений или дорогих одежд, кроме свадебного платья цвета слоновой кости, такого простого, но в то же время совершенно отличающегося от платья Коллет скромным стилем: шифонная накидка на плечи, декольте на завязках, жёсткий корсет в кружевах и юбка из воздушной ткани, создающая эффект многослойности.

И примеряя этот наряд перед зеркалом в нашей с сестрой комнате, я не без удивления отметила, что он идеально сидит на моей миниатюрной фигуре, а ведь предварительных примерок не было. Готье угадал, или ему просто повезло с выбором. Глядя на своё отражение – бледный призрак с распущенными длинными локонами светло-медного оттенка – я с тревогой осознала, что вскоре этот призрак больше не будет принадлежать только самому себе. А точнее, всего через несколько часов он уже вовсю познает прелести супружеской жизни. От этой мысли мне стало настолько страшно, что на глаза даже навернулись непрошенные слёзы. Никогда бы не подумала, что буду испытывать страх перед мужчиной и физическим вмешательством в собственное тело… Но это ведь не какой-то докторский укол в руку… теперь это непосредственно касалось меня, моего тела, моей души. И он собирался оставить раны и на теле, и на душе.

В день венчания камердинер жениха приехал с экипажем к нашему дому, чтобы забрать меня и отчима, который отведёт меня к алтарю. И Глиннет не видывал более скромной свадьбы за всё время своего существования. Короткая церемония прошла в церквушке, находящейся в конце главной дороги. Жители говорили, что её первый камень был заложен ещё в шестнадцатом веке, но никто точной даты не знал.

Идя под руку с отчимом к дверям церкви, я смотрела на её грязные, серые стены, поросшие влажной от дождя растительностью, и думала о Коллет, о том, как она представляла собственную свадьбу и что в итоге получила.

Единственным светлым пятном на фоне этого унылого мероприятия стали местные детишки, а ведь многих из них я знала. Одна из девочек-подростков, которые готовились поздравить меня у церкви, вручила мне прелестный букет, и я не могла не принять его.

Внутри было душно, пространство переполняли запахи ладана, и я видела целый океан свечей, разлившийся по сторонам. Священник, так невероятно выделяющийся в этой мрачной полутьме своим белым одеянием, улыбался мне, пока я не заметила, наконец, Готье, стоявшего слева от него вместе с двумя джентльменами во фраках. Тогда я видела их в первый и последний раз, и даже не узнала, кем они приходились моему жениху.

А Готье, одетый в чёрную фрачную пару с белым галстуком и рубашкой кремового цвета, обернулся ко мне, подошёл и, предложив руку, вынудил отпустить отчима. В то мгновение мне очень не хотелось этого делать. Мистер Брам олицетворял собой едва ли не последний лучик света из нашего скромного, но такого родного жилища, и я уже начинала скучать по нему.

Пока священник читал стих, я размышляла о том, что сразу же после церемонии меня увезут на станцию, там мы сядем в поезд и уедем из Глиннета на неопределённый срок. А возможно, и навсегда. Ещё я размышляла над тем, что матушка не присутствовала на свадьбах своих дочерей. И думала о том, как ночью, которую придётся провести в дороге, этот мужчина, по правую руку от меня, явится и сделает меня женщиной. И как ему самому тошно будет, ведь я – не та жена, которую он хотел. А хотел он мою сестру, он любил её, желал её.

Священник почти закончил, когда мои обострённые чувства подсказали, что Готье смотрит на меня. Приподняв голову и покосившись в его сторону, я увидела лишь повязку на его лице, смутилась и опустила глаза. Каким же большим, строгим и холодным он казался! А мне было тоскливо. Приторно тягучая тоска для бледного, отчаявшегося призрака. В то мгновение я поняла, что отныне буду одинока, как никогда.

Моё замужество началось со лжи: клятвы, которые мы оба дали друг другу, сквозили любовью, верностью, всем тем, чего желают молодожёны, которые по-настоящему влюблены. Но к нам это не относилось. Однако, произнося свою клятву, Готье казался весьма естественным, в отличие от меня. Из него получился хороший актёр. Даже его голос смягчился на фразах, как «любить и вечно оберегать…»

Если вспоминать тот первый поцелуй, самый целомудренный и скромный, то я лишь одно могу с уверенностью сказать: он не вызвал во мне никаких чувств. Его губы просто коснулись моей щеки, легко, почти невесомо.

А потом всё вдруг кончилось, и кольцо уже красовалось на безымянном пальце моей левой руки, и отчим целовал меня в щёку, будто в последний раз. Это было первое проявление нежности ко мне с его стороны. Словно в тот момент он признал меня своей дочерью, которую тут же потерял. А я просто не могла его видеть. И уж тем более простить.

Дети радостно кричали, бросая нам под ноги крупные лепестки цветов, а когда я раздавала им сладости, они искренне и с благодарностью желали мне и моему мужу счастья.

***

Совершенно непривычно было, стоя на перроне под навесом станции, наблюдать, как носильщики ловко загружают многочисленные чемоданы, сумки и коробки в багажный вагон поезда, который в скором времени должен был увезти нас на другой край острова. Бантингфорд – точное место последующей «дислокации», граничащее с приходом Лейстона, где Готье и осуществлял свои работы по строительству. Город был небольшой, насколько я знала, но уютный и тихий.

Итак, вместе со своим новоявленным супругом я ожидала, когда все вещи будут погружены, и мы сможем отправиться в путь. И пусть я ничуть не ощущала себя счастливой девушкой, всё-таки перспектива совершить путешествие в поезде меня приободряла, и я смотрела на вагоны, разглядывая поршни, слушая шум пара, выбивающегося из-под этой громадины, и вдыхала необычайно новый для меня запах работающих механизмов.

– Здесь и твои вещи тоже, – прервал наше общее молчание Готье. Он стоял справа от меня, расстегнув фрак и глядя на работу носильщиков. – Всё самое необходимое. Остальное можно будет приобрести после приезда.

– Что-то я не вижу среди этих вещей ни одного своего чемодана, – ответила я с тенью сарказма.

Чтобы лучи заходящего солнца не заставляли меня щуриться, пришлось повернуться к мужу.

– Не беспокойся, они здесь есть.

– Я всё же не совсем понимаю, к чему такая спешка. Вы можете мне объяснить? – спросила я, вовсе не надеясь на его благосклонность.

Ответил он не сразу, да и то не глядя на меня: