Халиф на час - "Шахразада" - Страница 15

– Повинуюсь, хозяин, – проговорил Умар. Он постепенно входил в роль управляющего поместья при самодуре-хозяине. Владелец же книжной лавки, обожающе посмотрев вслед гостю, сухим тоном назвал визирю баснословную цену. И Умар вынужден был выложить все, до того самого фельса, ибо так хотел халиф… И ему, визирю и слуге, не пристало спорить. Хотя именно этого и желал бы Умар больше всего.

Продиктовав владельцу лавчонки адрес, куда следовало доставить книги и свитки, визирь поспешил за халифом. И в душе лишь порадовался, что у него хватило ума назвать книжному червю адрес дома своего деверя.

Следующую лавку можно было смело именовать дворцом среди окружающих ее крошечных лавчонок и мастерских. Здесь царили ткани. Нежные шелка, яркие камки, прозрачные батисты, тончайшие бархаты… С ними соперничали неброская и теплая шерсть, грубое, но прочное сукно… Сотни и тысячи лент, кружева и холсты, нити для вышивания и бусины, бисер и тисненные золотом кожи…

О, от такой яркости могли разбежаться глаза и у самого спокойного покупателя. Халиф же Гарун аль-Рашид спокойным вовсе не был. Более того, приказчики этого пестрого царства никогда еще не видели столь взволнованного и восторженного покупателя.

– Умар, иди сюда! Я хочу вот этот отрез… На…

Тут халиф замялся. О, названия комнат он знал очень хорошо, но вот как может быть меблировано загородное поместье, представлял себе весьма смутно. И потому ограничился лишь тем, что попытался указывать, для каких покоев будет предназначен тот или иной кусок ткани.

– Вот это в кабинет… Это к камину… Это… да, в библиотеку… Этот белый батист украсит полки с книгами… и ту белую вазу…

Внезапно тихое хихиканье оборвало пиршество покупок халифа. Визирь ахнул, а Гарун аль-Рашид в крайнем гневе обернулся на звук.

– Как смеешь ты, негодная, смеяться надо мной?!

Умар, уму которого мог бы позавидовать и весь диван какого-нибудь крошечного княжества, успел прошептать:

– Остановись, Клавдий, ведь ты же простой иноземец, только вчера купивший поместье у стен города…

И, о чудо, этих простых слов хватило халифу, чтобы овладеть собой. Он улыбнулся и совсем другим тоном повторил:

– Как смеешь ты, негодница, смеяться надо мной, богатым чужестранцем?

– Прости меня, добрый господин, но я смеялась не над тобой, а над тем, что ты захотел белым батистом украсить книжные полки и вазу…

Девушка ответила халифу чуть виноватым взглядом, и тот понял, что пропал. Ибо эти черные глаза были столь погибельно глубоки, щеки столь нежны, а уста столь прекрасны, что могли принадлежать лишь одной девушке. Хозяйке всех его снов и той единственной, которой суждено стать тайной его души.

Диковинный медальон с черным камнем украшал шею девушки, а пальцы, сжимавшие калам, были измазаны чернилами. Халиф не мог оторвать глаз от этих черных пятен на нежных пальчиках, мечтая о том миге, когда сможет поцелуями покрыть каждый из них.

О, любовь бывает столь же стремительна и столь же неотвратима, как смерть. И обе они, сестры и противницы, овладевают существом человеческим в единый миг, не давая возможности опомниться или попросить о пощаде.

– Прости и ты меня, добрая девушка. Я всего лишь невежественный иноземец по имени Клавдий, не знакомый с традициями и обычаями твоей родины, не знающий ее привычек и моды. У меня на родине иногда украшают вазы таким… как ты сказала… а, да, батистом…

Девушка еще раз хихикнула.

– Тогда у тебя на родине должны и вот такой мех класть на ложе… а вот этим бархатом укрываться…

– И такой полосатой… да, такой полосатой камкой завязывать голову перед молитвой… – подхватил халиф.

– И такой шелковой лентой перевязывать тучное чрево…

Первой не выдержала девушка. Она звонко рассмеялась и проговорила:

– Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного и всеведающего, добрый Клавдий! Добро пожаловать в прекрасный Багдад и в лавку моего дядюшки, достойного Сирдара!

– А как зовут тебя, о украшение вселенной?

– Меня зовут Джамиля, – ответила девушка и покраснела до корней волос.

Макама одиннадцатая

Давно уже ушел из дядюшкиной лавки этот чудной иноземец, но Джамиля все еще смотрела на распахнутые двери, за которыми он исчез. Щеки ее горели от одного лишь воспоминания о его пылких взорах, а рука все время трогала ткани, к которым прикасались его ладони.

Какая-то доселе неизвестная Джамиле часть ее существа едва слышно шептала: «Это он, юноша твоих грез. Никогда на свете не найти тебе никого лучше этого черноволосого красавца…»

Девушка задумчиво взялась рукой за медальон, как делала всегда, и подивилась его теплой тяжести. Обычно камень, к которому она прикасалась, освежал ее прохладой и нежностью рисунка, но сейчас все было иначе. Словно часть жара из души самой Джамили передалась черной агатовой кошке.

«Что со мной, о Аллах милосердный?» – подумала девушка. И услышала от дяди ответ на свой невысказанный вопрос.

– Джамиля, крошка, да ты влюбилась!

– О чем ты, дядюшка?

– Малышка, не морочь голову своему старому дяде! Уж мне ли не знать этого мечтательного выражения лица? Уж мне ли не понимать, почему вдруг ты застыла в неподвижности, а щеки твои горят огнем… Ты влюбилась в этого странного болтливого иноземца… И это совершенно ясно, как и то, что сегодняшний день благодаря покупкам этого удивительного юноши стал чуть ли не самым удачным днем моей торговли!

– Так, значит, день был удачным?

– Аллах великий, конечно! Он не сводил с тебя глаз, а его слуга все покупал и покупал, выкладывая динар за динаром… Должно быть, этот странный дикарь намеревался скупить все наши товары, но его… Умар, кажется, вовремя остановил его.

– Как странно, дядюшка! Я ничего этого не заметила…

– Ты беседовала с ним, а юноша, думаю, готов был всю жизнь свою отдать за то, чтобы эта беседа никогда более не прекращалась.

– Ну почему ты так говоришь, почтеннейший Сирдар? Он же уже давным-давно ушел! Не остался ни на миг дольше, чем ему потребовалось, чтобы совершить все покупки.

– Глупышка! Да его увел слуга, которому надоело опустошать свой объемистый кошель!

Джамиля пожала плечами. О, в глубине души она была рада таким словам дядюшки. Рада тому, что понравилась этому удивительному юноше. «Должно быть, его объятия показались бы мне слаще всех сластей мира, а его уста нежнее самой нежности… Но, боюсь, уже через час он и не вспомнит о малышке в лавке, торгующей разноцветными тряпками». И от этой мысли в душе Джамили поселилась черная туча.

– Нехорошо, коварная девчонка, нехорошо так морочить голову мужчине! Пусть он всего лишь заморский невежда, но все равно это очень нехорошо!

– Аллах милосердный, дядюшка, я никому ничего не морочила! Я просто пару минут поболтала с ним!

Сирдар вздохнул. О да, эти двое лишь несколько минут поболтали о том о сем. Но от наблюдательного дядюшки не укрылись ни взгляды его племянницы, нежные и кокетливые, ни взгляды юноши, полные огня и желания. О, если бы такими взглядами его малышка Джамиля обменивалась с увальнем Алишером, приказчиком и сыном давнего друга! Ибо тот давно уже не спит ночами, мечтая о Джамиле. А она… Она видит в нем только приятеля, доброго друга, готового разделить с ней минуты отдыха в лавке. И ничего более…

Сирдар все же решился высказать вслух мысль, которая давно уже не давала ему покоя.

– Но почему ты была с этим иноземным варваром так любезна? Почему ты так не разговариваешь вот с ним, Алишером?

– Но почему я должна быть так же любезна с твоим приказчиком, дядя? Ведь он же никогда у нас ничего не покупает! А этот иноземец оказался столь щедр, что даже ты назвал сегодняшний день успешным.

– Но с парнем можно быть любезной и просто так…

– Хорошо, я буду с ним любезна! Но если ты, дядюшка, вновь хочешь заговорить со мной о замужестве, лучше и не начинай! Я тебе уже сказала, что ищу не достойного, не подходящего, а единственного! И мне не нужен ни толстяк Алишер, ни сын тетушкиной приятельницы глупец Али! Мне не нужен никто, кроме того, кого я сама выберу себе в мужья!