Железная леди - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 10

Комната больного всегда напоминает мне всенощную, на которую еще никто не пришел. Печаль от близкого соседства с болезнью, без сомнения, обусловлена моим прошлым дочери священника. С ранних лет я старалась быть полезной отцу и его пастве, и забота о страждущих являлась одним из дел, которое мог выполнять ребенок.

Стоило лишь задернуть шторы при дневном свете и расстелить постель, как наша веселая спаленка наверху приобрела слегка зловещий вид. Керосиновая лампа на комоде струила мягкий свет, которого едва хватало, чтобы различить фигуру лежащего в кровати.

– Он выглядит совсем по-другому, – пробормотала я, на всякий случай держась на расстоянии.

– Восхитительная личность, – произнесла Ирен; в ее голосе затрепетали драматические нотки.

– Как ты можешь судить? Ты ровным счетом ничего о нем не знаешь.

Ее глаза янтарно-карего цвета заискрились.

– Именно это и делает его восхитительным. Теории, дорогая Нелл, завораживают куда больше, чем точная информация. Что ты думаешь о нем сейчас?

– А он не?..

– Очнется? Не могу сказать. На данный момент он спокоен. Можешь изучать его без помех.

– Хорошо бы Годфри был…

– Лучше обойдемся без Годфри.

– Почему?

Ирен бросила на меня испытующий взгляд:

– Возможно, тебе захочется уединения, когда ты выяснишь, кто он такой.

– Ты же здесь, разве нет? И я не хочу уединения, я хочу безопасности. Ты действительно считаешь, что я знаю этого мужчину?

– Нет… пока.

Я демонстративно вздохнула и уставилась на нашего весьма обременительного гостя. Его профиль резко выделялся на белоснежных простынях, будто нарисованный углем на холсте. Даже недомогание не добавило бледности коже чайного цвета. Однако измученные черты лица отличались благородной лепкой, а на голове, освобожденной от тюрбана, обнаружились волосы более светлого, чем борода, каштанового оттенка с сединой на висках.

Подойдя ближе, я поняла, что не могу определить его возраст. Вероятно, из-за чрезвычайной худобы он выглядел старше. Естественно, его кожа так загорела на солнце, что от внешних углов глаз веером пролегли глубокие морщины.

Он застонал, и я так резко отшатнулась, что юбка с шуршанием хлестнула по туфлям, как задернутый театральный занавес по полу сцены. Сердце билось в таком ритме, что я едва не задыхалась.

– Он не кусается, Нелл. Совсем наоборот: Софи не удалось втолкнуть в него даже ложечку лукового супа-пюре.

– Лукового супа-пюре! Вряд ли стоит винить в этом беднягу. Больной должен питаться ячменной похлебкой и заварными булочками, а не какой-то иностранной жижей из вонючих луковиц.

Вероятно, мое возмущение разбудило страдальца. С постели донесся еще один стон, а затем, к моей вящей досаде, человек произнес – или, вернее, прошептал – мое собственное имя:

– Мисс… Хаксли.

Я отскочила, как ошпаренная кошка, хотя Ирен и уверяла, что пациент не кусается. Кто этот человек? Как он смеет меня знать, когда я его не знаю? Или здесь кроется злобная каверза?

Теплая рука Ирен, как всегда, крепко сжала мою ледяную ладонь.

– Он тебя не тронет, Нелл, но, очевидно, ты вызвала в его памяти какие-то глубокие переживания. Подумай! Если его отравили и он вот-вот умрет, ты можешь оказаться единственным ключом к его прошлому – и к отравителю. Есть кто-нибудь, кого ты не видела много лет?

– М-мой покойный отец.

– Я говорю о живых – или, возможно, тех, кого считают мертвым. Скажем, из Шропшира?

Я много лет не вспоминала графство, где выросла.

– Никто из шропширцев не позволит себе дойти до такого состояния.

В досаде Ирен ослабила хватку:

– Ой да ладно. Насколько я помню, ты сама была не в лучшем виде, когда я впервые повстречала тебя в Лондоне, и что? А ведь тогда прошло всего года три с твоей благопристойной и безопасной жизни в Шропшире. Тебя несправедливо выгнали с работы, ты лишилась крова над головой, куска хлеба… между прочим, если бы я не вмешалась, ты могла превратиться в такую же голодную больную оборванку, как наш гость.

Ее слова заставили меня приблизиться к постели. Неужели под столь пугающей внешностью скрывается мой прежний знакомый? Кто-то из Шропшира? Или тот, кто покинул Шропшир раньше меня?

Сердце у меня остановилось. По крайней мере, рука, которую я прижимала к груди, не улавливала никакого трепетания в области сердца.

– Итак, Нелл? – подстегнула меня Ирен; в ее шепоте слышалась яростная настойчивость изощренного адвоката, ведущего перекрестный допрос. – Что ты вспомнила?

– Нет… не что. Кого. – Я тоже говорила вполголоса, но не потому, что мы находились в комнате больного, а потому, что едва могла поверить предположению, закравшемуся в сознание.

Я наклонилась ближе к больному, который находился в полусознательном состоянии. Мог ли он оказаться тем, в кого превратился прежний лопоухий сладкоголосый викарий, единственный мужчина, который не то чтобы ухаживал за мной, но хотя бы робко пытался? Неужели это Джаспер Хиггенботтом, вернувшийся после обращения неверных в Африке и сам обратившийся невесть кем под действием солнца, тюрбанов и запаха заморских специй?

– Нелл? – Ирен тряхнула мою руку, которую все еще сжимала в своей.

– Э-э… нет. Этот человек мне незнаком. Уши не те.

Подруга наклонилась рядом со мной, чтобы рассмотреть означенную часть тела.

– Что в них не так?

– Ничего. Эти довольно хорошей формы и небольшие. У человека, о котором я подумала, были гораздо более заметные – и неудачные – уши.

– Эх, жаль. А этот твой знакомый с большими ушами покинул Шропшир и уехал в чужие края?

– Да.

– А почему ты никогда не упоминала столь интересного путешественника из своего прошлого?

– Потому что он таковым не был! Я имею в виду интересным. Мне жаль, Ирен, но он всего лишь был какое-то время при моем отце помощником викария и, боюсь, довольно нудным. Уверена, он и в Африке остается нудным. Но это не он.

Пациент слабо приподнял бронзовую руку.

– Мисс Хаксли, – пробормотал он.

Я покраснела.

– Очень интригующе. – Ирен уселась на край кровати и нахмурила брови от напряжения. – Стоит тебе произнести одну из твоих традиционных тирад гувернантки, он зовет тебя по имени. Похоже, при звуке твоего голоса и при самом твоем появлении у него в голове вроде как звенит колокольчик. Может, это школьный колокольчик? Может, он один из твоих бывших подопечных?

– Ирен! Раз мне за тридцать, любому из моих воспитанников не больше двадцати, но уверяю тебя, он точно не один из них.

– И то верно. – Она хладнокровно рассматривала гостя. – Конечно, сказать трудно, но по моим догадкам он примерно нашего возраста. – Ирен повела бровью в мою сторону.

– Пожалуй.

Больной принялся мотать головой из стороны в сторону – так обычно делают жертвы лихорадки, стараясь ослабить жар и боль во время приступа. Не раздумывая, я схватила влажную салфетку, которую Софи оставила в тазике севрского фарфора, и протерла ему лоб.

– Мэри, – неожиданно сказал он.

Я бросила на Ирен победоносный взгляд и опустила салфетку обратно в тазик:

– Вот видишь. Хаксли – не такая уж редкая фамилия. Его сознание бередит какая-то бедная женщина по имени Мэри Хаксли.

– Хм. – Было видно, что я не убедила Ирен. Она со вздохом поднялась: – Раз уж ты начала ухаживать за ним, подежурь здесь до обеда. Потом за ним последит Годфри, а я возьму на себя первую половину ночи.

– Ты выбрала самые тяжелые часы. В это время он будет очень беспокоен.

На лице Ирен появилась демоническая усмешка.

– А также очень разговорчив. Позови меня, если его состояние ухудшится.

Подруга ушла, оставив меня наедине с мокрой салфеткой, вода с которой капала мне на манжет рукава, и с бредящим незнакомцем на руках.

– Понятно, что у нее на уме, – сообщила я своему безучастному подопечному, снова протирая ему лицо. Я постепенно привыкала к потемневшей от солнца коже, которая его отличала, несмотря на очевидно английское происхождение. Неудивительно, что Ирен разбирало любопытство: незнакомцу найдется что порассказать, если он выживет и не ограничится лишь повторением нескольких противоречивых имен. – Она надеется, что я рассмотрю вас как следует и наконец узнаю. Не дождется.