Межмировая таможня - Власова Елена - Страница 17

– Уважаемые посетители...

Кабина дрогнула и плавно двинулась вниз и вбок.

– Прослушайте, пожалуйста, правила поведения в безномерном секторе Государственного Казначейства.

К горлу подкатила тошнота. Лифт потянуло в одну сторону, потом в другую, и вдобавок пол на секунду ушел из-под ног, слово оборвался трос, на котором мы висели – если мы, конечно, висели на чем-нибудь. Голос же, ни на секунду не запнувшись, продолжал свой рассказ:

– Государственное Казначейство – объект повышенной опасности, и некоторые права и свободы граждан и налогоплательщиков могут быть ограничены. Посетители должны быть готовы к...

Движение вроде бы установилось, и я смог слушать дальше, лишь изредка отвлекаясь в моменты каких-то уж очень замысловатых маневров лифта. Словно его привязали к лапкам стрижа, охотящегося за мошками в пасмурный день. Рассказ бесплотного информатора рисовал довольно безрадостную картину: посетитель мог двигаться по территории только рядом с сопровождающим, не далее трех шагов от него. Магией не пользоваться, об увиденном не рассказывать, и даже сам факт посещения «безномерного сектора» полагалось всячески скрывать. Под конец голос мягко предупредил о нежелательных последствиях, успокоил, что жизнь каждого посетителя застрахована на время нахождения в Казначействе, и вдруг ни с того ни с сего завел:

– Надежные бронированные лифты повышенной секретности, не требующие магии и электропитания, изготавливает только Квеиларианская Мануфактура, самое лучшее из предприятий, зарегистрированных в...

Ринель зло глянула наверх и сделала пальцами движение, будто бы кидая что-то в сторону решетки. Заметить, что это было, я не успел, по мне – так и не было ничего, но голос подавился и замолчал, так и не завершив панегирик Квеиларианской Мануфактуре.

– А с нас не вычтут? – поинтересовался мохноног.

– Может быть, – согласилась Ринель с таким выражением, что никто дальше обсуждать тему не стал.

Еще несколько минут мы ехали молча, а затем кабина застопорилась, и под шипение воздуха дверцы открылись вновь, и к свету желтой лампочки добавилось бесцветное сияние светового тумана, змеящегося под потолком коридора, уходящего вдаль. Теперь стало понятно, почему там, наверху, не было никакой охраны. Не знаю, как в других секторах, а в безномерном ее вполне хватало внизу: выйдя из лифта, мы были вынуждены пройти по длинному ходу, стены которого были усеяны маленькими и большими отверстиями. Некоторые были чистой декорацией, за некоторыми угадывалось движение чего-то живого, а еще кое-откуда демонстративно торчали наконечники арбалетных пироболтов. На протяжении сотни шагов, которые тянулся коридор, нас трижды остановили рослые гоблины с внушительными кинжалами у пояса и два раза – гнумы с короткоствольными автоматами на груди. Не то что бы они все дрожали от напряжения, готовые в любую секунду броситься в бой, но проверять их бдительность не очень-то хотелось. Особенно если вспомнить лекцию в лифте. Когда я поднял голову к потолку и присмотрелся, то понял, что не все его плиты закреплены намертво, да и пол коридора тоже наверняка таил под собой какие-нибудь сюрпризы. Вкупе с охранниками это производило должное впечатление – а ведь это только то, что было, так сказать, специально видной частью системы безопасности. И кроме этого, наверняка должно быть и что-то, столь же специально незаметное. Совершенная здесь кража на сумму в один грош теперь представлялась еще более безумным предприятием, чем до сих пор.

У конца входного коридора нас ожидал пожилой гнум, длинная седая борода которого была вставлена в специальные петельки на ярко-красном жилете. Морщинистое лицо казалось безучастным, лишь за почти сомкнутыми веками угадывались внимательные и зоркие глаза.

– Добрый день, ваше превосходительство! – сухо поздоровалась Ринель. Мы все поклонились, а я – ниже всех. Потому что если превосходительство – значит, перед нами не кто иной, как сам Ним Кравлин, руководитель всей финансовой системы страны. Бросивший все свои важные государственные дела ради нас, а значит, и меня в том числе. Это который у меня день в столице? Третий, четвертый? А с кем я встречусь через неделю?

– Не очень добрый, но что день, то день, – ответил гнум, и его глаза вдруг широко распахнулись, как у ездовой совы, когда ее будят. Теперь он и сам немного напоминал сову, только бородатую. У человека такое выражение лица соответствовало бы крайнему удивлению, а у грума? Предупреждение о том, что разговор он продолжит сам... Или же аналог вежливой улыбки... Проклятие – почему знания улетучиваются сразу после того, как получаешь оценку в диплом?

– Ну, пока что ничего по-настоящему неприятного не случилось. И вы должны это знать, – заметил Лорд.

Гнум прикрыл глаза до половины и с ностальгической ноткой заметил:

– Да уж знаю. Если я не ошибаюсь, во время нашей предпоследней встречи вы значительно расширили мой кругозор насчет разнообразных неприятностей, правда, к сожалению, в основном физического плана.

– Ну а если вспомнить последнюю, то вы тоже помогли мне узнать нечто новое о некоторых нюансах финансового обращения... – в тон ему ответил Лорд.

– Я извиняюсь, – вмешалась в разговор Ринель, – но, может быть, мы приступим к делу? А вечер воспоминаний устроим как-нибудь потом...

Я похолодел, но ничего не случилось. Похоже, что руководящий гнум действительно здорово нуждался в помощи.

Несмотря на свой ранг, Ним Кравлин оказался неплохим мужиком – по крайней мере он заметил, как я надрываюсь, и вызвал подмогу. Теперь вместо меня ящик катила пара крепких грумов с бородами такими же длинными, как и у его превосходительства. Жилеты, однако, у них были темно-синие, из чего я заключил, что это – молодые, в общем, ребята. Клерки какие-нибудь. По дороге до собственно деньгохранилища бригада потеряла три пятых личного состава. Сначала Лорду было предложено ознакомиться с документами, дабы он уверился в том, что исчезновение гроша не есть ошибка в отчетности. Потом Ринель в сопровождении еще одного клерка отправилась беседовать с личным составом охраны и смотреть технику. Мохноног по собственной инициативе направился с ней, пообещав Кравлину «посмотреть свежим глазком систему в целом, может, какая дырочка и найдется». Таким образом, до святая святых добрались лишь мы с Артуро – он заверил, что его квалификации вполне хватит. О талантах моей скромной персоны речь не шла вообще: лишившись работы по перетаскиванию контейнера, я окончательно превратился в безмолвного и бесполезного статиста. Безмолвности моей хватило только до хранилища, вход в который украшала надпись «Применение ЛЮБОЙ магии категорически воспрещено. Карается без предупреждения» – теперь уже о примитивной «стрельбе без предупреждения» и речи не шло. Карается, и все тут – похоже, шутки закончились... Если они вообще тут в ходу. Когда же толстенная плита после нажатия на простую клавишу отъехала в сторону (никаких тебе кодов или жутко сложных заклинаний не понадобилось), я не сдержался и воскликнул:

– Ой, мама!

На самом деле маме здесь появляться не стоило: она бы просто упала в обморок. Наше небогатое житье и мне привило трепетное отношение к деньгам, но у меня-то нервы покрепче... Денег в хранилище было не много. И даже очень не много. Их было... В общем, говорят, что в эльфийском языке слов в восемь с половиной раз больше, чем в человеческом – вот у эльфов и надо поискать подходящее слово для того количества денег, которое я увидел. А пока это слово не нашлось, придется говорить описательно: вот представьте себе небольшой город, спрятанный под высоким куполом известняковой пещеры. Город с улицами и переулками, спланированными геометрически правильно. Только вместо домов в нем – стеллажи с пачками купюр, пирамиды из золотых слитков и стены из сеточек с мелочью. Столбы с указателями и вывески с названиями известных фирм и компаний на некоторых из пирамид и стеллажей дополняли впечатление. Улицы «города» не были мертвыми – по ним семенили гнумы, кто с мешочком, кто с тачкой; где-то вдалеке мелькнула самая настоящая телега, которую тянули четверо. Пещеру заполнял тихий, но непрерывный шум – мягкие шаги, позвякивание перекладываемых монет, шелест и похрустывание купюр... Каждый из этих звуков был почти не слышен, но вместе это создавало ощущение осторожной, тайной, но могучей и хищной жизни. Почему хищной? Не знаю, может быть, это я сам себе так придумал, а может быть, дело как раз в этой нарочитой аккуратности и тихости...