Лютый зверь - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 20

— Ты не смог бы сделать так, чтобы этот пьянчужка не набрался, пока не появлюсь я?

— Если желаешь, подожди наверху. Кто-нибудь из девиц поможет скоротать время.

— Это лишнее. До вечера.

Нет, Виктор вовсе не считал себя обязанным хранить верность покойной Голубе. Будь обстановка иной, может, и воспользовался бы предложением, но только не здесь. И ведь странное дело: вроде как здоровый организм, здоровый мужик, но вот об этой потребности отчего-то забыл напрочь. Впрочем, сейчас им владели совсем иные желания. Он прекрасно понимал, что в оставленном земном мире его, скорее всего, сочли бы психически больным человеком, нуждающимся в реабилитации. Счесть-то, может, и сочли бы… да только никто палец о палец не ударил бы. Помнится, с войны, как бы ее ни называли некоторые, он тоже вернулся не в лучшей форме, однако до его душевного состояния никому не было дела.

Вечером он увидел того, о ком говорил трактирщик. Как есть пропойца. Мужичок уже за пятьдесят, с встопорщенными, давно не стриженными и немытыми волосами, клочковатой бородкой. Одет в откровенное рванье. Смердит от него так, что рядом находиться невозможно. Виктор вынужден был признать: с каким бы пренебрежением он ни говорил о вечно грязных западниках, до этого старичка (или не старичка, бог весть) им далеко. Интересно, а как с ним имели дело купцы? Или ради такого случая он приводил себя в порядок? Ладно, поглядим, что он собой представляет, и тот ли это, кто нужен.

— Здрав будь.

— И тебе здравствовать, — испуганно проблеял мужичок при виде подошедшего и нервно сглотнул. Ну не без того. А впрочем, кто его сейчас не испугается? Не обделался, и то ладно. — Ты мною интересовался?

Старик нервничает, голос дребезжит. Как видно, организм требует свое, а тут такое дело… Может, снова Авось улыбнулся, так что надо сдерживаться, а это трудно, ой как трудно, эвон весь трясется, как осиновый лист на ветру.

— Я, — присаживаясь, проговорил Виктор. Видя, что из пьяницы собеседник никакой, — похоже, сейчас самый пик запоя, — попросил пива. Градус там невелик, зато трясти толмача будет куда меньше. — Ты пей. От кружки тебя не опрокинет, а вот голова станет соображать лучше.

Да-а… К кружке припал, словно мучимый жаждой путник в пустыне, наконец добравшийся до вожделенного источника воды. Великое дело опохмел. Будь кто другой, ему бы это, скорее всего, не помогло, но этот уже в той стадии, когда для опьянения много не нужно, принял малость — и уже косой. Так что пиво произвело эффект практически сразу. Трясучка прошла как по мановению волшебной палочки. Мужичку даже похорошело немного. Ничего страшного, легкий хмель в голове ему только на пользу, способствует просветлению мозгов. А вот продолжать лучше не стоит, потому как окосеет окончательно. Глазки горят, но Виктор не собирается ему потакать.

— Мне сказали, ты толмач.

— Есть такое дело, — закивал пьянчужка, как китайский болванчик.

— Гульдский ведаешь?

— Ведаю.

— Только говоришь или письмо знаешь?

— И письму обучен. Только редко когда в нем возникает потребность. Не ладится у нас с гульдами.

— Какие еще языки знаешь?

— Фряжский, сальджукский.

— Заработать хочешь?

— Вестимо.

— Тогда слушай: сегодня гуляешь, а поутру поедешь со мной.

— Куда? — заробел мужичок. Аж голову в плечи втянул.

— Тут недалече. На полпути к Обережной есть постоялый двор, я там хозяин. Стол, одежку получишь от меня, и это в плату не входит. Сделаешь работу, получишь награду — и обратно в град привезу. Да не жмурься ты, понимаю — ликом я не вышел, но не тать я, так что о плохом не думай. Эвон кружальщика поспрошай, пока еще соображаешь.

Виктор поднялся и направился к хозяину заведения, чтобы договориться. Не было желания искать потом этого алкоголика по всему граду, уж лучше пусть о нем позаботятся, бросят в какой-нибудь угол, чтобы он дождался Волкова. Понятно, что состояние у мужичка будет аховое, но это не беда. Виктор с утра ему еще нальет, чтобы вывезти за город, пока тот в коматозе, а там уж разберутся.

Быстро обернулся купчина. Всего месяц минул со дня разговора, а он уж на постоялом дворе появился. Как есть, тот еще проныра. Все интересующие его детали уточнил, все вызнал — и на постоялый двор. Видать, с желающими зашибить деньгу по-легкому у него негусто, приходится самому рисковать, а риск тут велик. Вызнал все и хотя вот-вот морозы ударят, а дороги в плачевном состоянии, приехал.

— Ты как, не передумал?

Умный. Понимает, что у стен могут быть уши, поэтому вывел Виктора в чистое поле, чтобы наверняка никто не подслушал. Хорошо хоть дождика нет, а то ведь его бы и это не остановило: невелико неудобство, голова дороже. Но вместе с тем холодно на открытом пространстве, да и ветер не на шутку разошелся.

— Ты о чем, Лис?

— О том, с чем ты не так давно приходил ко мне.

— Так ты же сказал, что не ведаешь, о чем это я.

— Проверить кое-что нужно было.

— Шутки со мной шутковать решил? — подпустил немного угрозы в голос Виктор. — То «знать не знаю», а то заявляешься…

— Не злись, Добролюб. Разговоры разные про тебя ходят. Сказывают, что по сей день трофеи с войны продаешь. А где та война? Нету. Знать, трофеи не с войны.

— Это не твоя печаль.

— На большую дорогу вышел?

— Вот интересно, Лис, а с чего ты решил, что сможешь вернуться обратно в Звонград?

— Ты это… Ты неверно все понял, Добролюб. Я только к тому, что не дело самому-то рисковать. Ты только выслушай.

— Говори. А я послушаю.

— Тут дело какое… Есть у меня знакомец, который с лихими знается. Так вот, у тех трудности с продажей пограбленного, готовы в треть цены уступать, лишь бы с рук сбывать. Тебе и дел-то — товар у разбойничков чин по чину принять да мне весть бросить. Я приеду и сразу уплачу полцены, а товар вывезу.

— А какая тебе печаль платить мне полцены, коли можешь за треть взять и сам?

— Легко сказка сказывается, да нелегко дело делается. Ты меня с собой сравни. Меня разбойнички живо самого без портов оставят, а на тебя никто руку не поднимет, потому как боязно. Тебя они уважать будут.

— Может, и так, да только ты-то ко мне подходил еще до войны.

— Война была лишь в довесок. Ты тогда уже Секача порешил со всей ватагой, и слава о том пошла. Так что не просто я к тебе подходил.

— А чего же давеча отказался?

— Так проверить нужно было. Дело-то оно выгодное, но рисковое — можно и костей не собрать. Тогда-то ты отказался, а тут сам пришел. Ну сам посуди, мог ли я иначе?

— Тоже верно. И как теперь будем?

— Я с тем человечком свяжусь и скажу, чтобы к тебе подходили. А ты жди того, кто тебе слово от Струка принесет и копейку цифрой вверх подаст.

— Добро. Только упреди, чтобы зазря на купцов не нападали. Я сначала убедиться должен буду, все ли ладно.

— Нешто не веришь?

— Ты меня купеческим премудростям учи, а в иных я и сам с усам. А что до товара касаемо, так еще подпортят ненароком, а ты не восхочешь платить по чести.

— Да я…

— Или так, или разговора не было.

— Как скажешь, — со вздохом согласился Отряхин. А чего не согласиться? Кругом распутица, купцы ждут зимника, так что разбойничкам сейчас руку приложить некуда.

— И еще. Как только деньгу потребную соберу, больше этим пробавляться не стану. Устраивает — присылай человечка, нет — знать, не судьба.

— Устраивает, — быстренько так брякнул Лис. Не иначе как рассчитывает замазать, а там, дескать, куда ты, милый, денешься, еще и наводить на караваны станешь.

«Ну-ну, как скажешь», — хмыкнул про себя Виктор.

Жизнь на постоялом дворе шла своим чередом. Горазд довольно хорошо восстановился, а потому нагрузки Виктор постепенно увеличивал, добавил изучение рукопашного боя. Парень занимался боевой подготовкой почти целыми днями с небольшими перерывами, сам Виктор — только по полдня, налегая на самоподготовку курсанта.

Не сказать что в остальное время Волков прохлаждался. Напротив. Дело в том, что очень много сил он тратил на изучение гульдского. Часами корпел над листами, аккуратно записывая все, что ему вдалбливал уже свыкшийся с внешностью ученика толмач (мужичонка немного нервничал, ну а как не нервничать, коли объявлен сухой закон), ломал язык и напрягал голосовые связки, чтобы овладеть гортанной речью. В прошлой своей жизни он как-то наплевательски относился к школьной программе английского, да и в техникуме тоже не заморачивался: есть «троечка» — и слава богу. Думал, язык в жизни не пригодится, так что лучше сосредоточиться на том, что имеет практический смысл. Здесь ситуация была иной, и он буквально вгрызался в гранит науки. Дошло до того, что толмачу было строго-настрого запрещено разговаривать с Виктором на славенском. Только на гульдском. Впрочем, пропойца-то пропойца, но учить этот мужичок умел и уверенно вел своего ученика от простого к сложному.