Бесконечное лето (СИ) - Ефимов Константин - Страница 24

Я замолчал, растерянно слушая его глухое рокотание, пока не понял, что он смеётся.

— Дурачок! Мой дурачок! — он сжал меня с такой силой, что я охнул. — Это будет здорово! Кто ты будешь?! Ты будешь моим Зайкой! Самым хорошим Зайчонком на свете! Моим! И только моим!

Сашка потрепал меня за ухо и взъерошил волосы. Я всё ещё недоверчиво отстранялся, упершись руками в его грудь.

— Это правда? Правда? Ты не шутишь?!

— Конечно, правда, зай-трусишка! Клянусь тебе… Чем мне поклясться, чтобы ты, наконец, поверил мне?

— Чем?..

И тут я, наконец, решился и выпалил:

— Саша, если всё так, как ты говоришь, если это так, то… может быть, ты сделаешь это первым?

Я в страхе запнулся. Остановился, напряжённо вслушиваясь в возникшую тишину.

Сашка молчал. И чем больше длилось его молчание, тем сильнее меня охватывал ледяной ужас.

«Он молчит! Молчит! Молчит!.. Господи, ну почему он молчит?! Пусть скажет хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь! Пусть скажет, что не может, но только не молчит! Ну почему?!»

Наконец, когда меня уже охватило отчаяние, Сашка укоризненно произнёс:

— Зай-Зай… Ты всё-таки мне не веришь. Ты думаешь, что я всё ещё играю с тобой. Думаешь, я боюсь начать первый?

Он ущипнул меня за нос. Прижал свои губы к моему уху:

— Только ничего «такого» не обещаю, знаешь ли. Я делаю это в первый раз…

И он ласково укусил меня губами за ухо, а потом стал опускаться ниже и ниже…

— Ой! — вырвалось у меня.

— Что, страшно? — поднял он голову, улыбнулся.

И вдруг — о, боже, я чуть было не подпрыгнул…

Сашка сполз на пол. Придавил меня к кровати своими ручищами…

…После нескольких движений он поперхнулся. Наверное, он тоже не ожидал. Это действительно было у него в первый раз.

— Может, не надо?.. — с надеждой прошептал я.

Пауза. Сашка переводил дыхание.

— Странно всё это… — глухо проговорил он. — Мне это делали, и не раз, а вот самому…

— Саш, может, не надо?.. — Я попробовал пошевелиться.

— Лежи-ка! — он снова придавил меня ручищами.

Я замер, вслушиваясь в свои ощущения. Шквал эмоций, ощущений, чувств рождали даже малейшие касания другого человека… Ни одно из собственных прикосновений не могло сравниться с трепетностью его губ. Это было… так приятно… Я смотрел на тусклый свет лампы ночника. Мои глаза наполнялись слезами — и постепенно замкнулись сами собой. Это было… так приятно… За закрытыми веками всё ещё маячило жёлтое пятно ночника. Я разрывался на части между ощущениями восторга, наслаждения и сильного страха, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху, к каждому звуку. Никогда не предполагал, не догадывался, что ночь может быть так наполнена звуками. Я знал, что запертую изнутри тяжёлую дверь Бункера можно было только взорвать, но всё равно каждый раз нервно вздрагивал от чудившихся мне шагов. Это была гремучая смесь страха и наслаждения… Это было… бесподобно…

Сашка остановился. Выпустив меня, тихо положил голову мне на колени.

— Что?.. — растерянно спросил я.

— Губы…

— Губы?..

— Угу. Устали… Никогда не думал, что это так трудно.

Я осторожно потянул его к себе, затаскивая обратно на кровать. Он лёг, обняв меня, и уткнулся лицом мне в плечо. Так и лежал притихший. Я попробовал найти его губы, но Сашка всё время отстранялся, уклонялся от меня.

— Ты чего?..

— Да так… — смущённо буркнул он в моё плечо.

И тут я, с силой ухватив за голову, повернул его лицом к себе и поцеловал в плотно сомкнутые губы.

После некоторого замешательства он ответил мне тем же, потом ещё и ещё…

Мне вдруг показалось, что сейчас он заплачет. Сашка вновь отстранил меня:

— Зай… Зай! Если бы ты знал… — голос его поднимался всё выше и выше… Неужели он сейчас заплачет? Нет! Только не это!

Мне так хотелось сказать ему: «Саша, миленький, только не это! Я готов сейчас отдать всё на свете, чтобы тебе было хорошо! Сделать всё, чтобы ты был счастлив. Клянусь, всё на свете!»

Я вновь закрыл ему рот поцелуем, и он сжал меня со всей силой, на которую был способен. Боль пронзила меня. Но я молчал. Я чувствовал, что так надо. Его тело говорило мне, что так необходимо…

Когда Сашка немного успокоился и расслабился, я решился…

Повторяя его движения, медленно, почти не дыша, словно ныряя на большую глубину, я опускался всё ниже и ниже. При каждом прикосновении Сашка вздрагивал, чуть сгибаясь, едва слышно постанывал. Наконец он совсем выгнулся, с шумом втянул воздух носом... Именно в эту минуту, мне так захотелось увидеть его, рассмотреть.

Звуки, которые издавал Сашка при каждом моём движении, походили на… рычание? Рычание… Лев?.. Да, словно лев… Словно лев… Мой львёнок! Я чувствую тебя, львёнок, чувствую, как ты скользишь по самому пику своего наслаждения, я это слышу… И я сделаю всё, что ты сейчас хочешь! Сквозь изгибы, сквозь судороги твоего тела, сквозь твои, уже неистовые стоны. Пусть всё катится — куда подальше, скатертью дорога… есть только ты один, один на всей Земле, — мой большой, сильный и ласковый Львёнок…

«Львёнок» порядком перепугал меня, когда разразился громким сдавленным звуком, похожим на вой, переходящий в рык. Я, конечно, никогда наяву не слышал, как рычит лев, если только в ки­но, — но, наверное, было что-то похожее. Мне показалось, что этот протяжный вой слышали на всех этажах Штаба. Сашка, сам того не ведая, вложил в этот воющий стон все долгие, одинокие месяцы воздержания, своих несчастий, тяжёлой изнуряющей работы и бесконечной тоски… Не знаю, может это всего лишь надумано, но в тот момент мне показалось, что в этом рыке было столько облегчения… Как будто в человеке что-то надломилось, треснуло и — потихоньку отошло, оттаяло…

Мы лежали, молча обняв друг друга. Такой покой окружал нас, что, казалось, весь мир замер, остановился и не сдвинется больше с места. Я слушал биение Сашкиного сердца и думал, что такое же чувство возникает в непогоду, когда за окнами ревёт ветер, хлещет проливной дождь, а в тёплой комнате горит огонь в камине. Тук-тук, — тук-тук, — тук-тук, — стучало его сердце. Это был мой камин…

— Хорошо и странно, правда? — тихо шепнул Сашка. — Будто и нет ничего там, наверху. Будто и нет армии…

Я молчал… Мне было приятно, что Сашка сейчас, в эти минуты, такой спокойный, тихий, тёплый… Казалось, я и сам по-настоящему успокоился только сейчас, когда Сашке, лежащему рядом, было так хорошо…

…Из шланга медленно вытекала прохладная вода. Её осталось совсем немного, на донышке, но нам вдвоём уже хватило… а когда последняя капля упала на пол, мы уже были там, в том космическом мире, молча, забыв обо всём, затихнув в ласковых объятьях друг друга…

Даже ночник пошли выключать вместе, вдвоём, потому что так не хотелось расставаться хоть на несколько секунд… Даже заснули вместе, вдвоём на моей койке, обнявшись. Заснули мгновенно, глубоким и здоровым сном, едва успев добраться до постели…

…Никогда ещё будильник Бункера не звонил так мерзко, как в то утро. Проклятье!.. Я выскользнул из тёплой кровати, чтоб побыстрее его выключить.

Помню, в первую ночь, проведённую в Бункере, я спросил Севу, отчего будильник стоит так неудобно — далеко от всех коек. Может, перенести его ближе, хотя бы на расстояние вытянутой руки?

— Не-а, — ответил Сева. — Это традиция. Сам потом поймёшь, что так лучше. Ведь он, зараза, будет звонить, пока не встанешь и не выключишь. Так больше вероятности, что не проспишь. Хотя я умудрялся. Традиция, это тебе не просто так… она, видишь ли, годами складывалась.

…Я пошарил на полу в поисках одежды, но так и не нашёл её. Пришлось всё-таки включить верхний свет… Натягивая на себя полуразорванные трусы, я смотрел на Сашку. Тот сел на кровати и, блаженно потягиваясь, улыбался мне. В его движениях действительно было что-то львиное — гибкое и ленивое. Протирая глаза, он сказал: