Математические досуги - Свет Жанна Леонидовна - Страница 4

Тренерша начинала нас гонять по кругу, а потом отправляла в лес, пройти лыжню. Войдя впервые под деревья леса, я остолбенела. Впервые была я в зимнем лесу, впервые видела такой пейзаж не на новогодней открытке, а наяву, и он меня потряс. Было безветренно, деревья стояли неподвижно и были покрыты снегом, обильным и чистым. Фантастические фигуры высились по обеим сторонам лыжни, где я ползла на лыжах, хотя должна была, по идее, бежать. Но я не в силах была оторваться от зрелища абсолютной нерукотворной красоты, существовавшей вне зависимости от нашего пребывания в непосредственной близости от нее. И даже гремящая стройка, разрушившая вокруг себя гармоничный ландшафт, пока никак не влияла на это торжество линий и форм. Формы и линии были настолько абстрактны, что непонятно было, как это в нашей заснеженной стране мог родиться соцреализм, и почему именно наши искусствоведы в погонах так усиленно боролись с авангардизмом: ведь начальство любило охоту, вид зимнего леса должен был стать привычным, бессодержательные формы — рутинными, а работы художников-модернистов должны были выглядеть знакомо и не страшно для идеологии. Или уж тогда нужно было бы свести леса, чтобы снегу негде было ваять свои безыдейные скульптуры. А может быть, каждую зиму организовывать кампанию по стряхиванию снежных пластов с еловых лап.

Но почему-то абстракционизм природы остался незамеченным, и я имела удовольствие вовсю наслаждаться невиданным мною прежде ландшафтом.

Самое удивительное, что я, в самом деле, научилась ходить на лыжах. Конечно, до слалома было еще очень далеко, но лыжню я уже умела пробежать, хоть пока еще, и медленне других, которые, конечно же, с детства были поставлены на лыжи или умными родителями, или строгой школой. Но для меня и такой уровень был определенным достижением, чем я и хвасталась отчаянно в письмах домой.

Так занимались мы несколько месяцев, причем, я должна признаться, что не все тренировки были мною посещаемы — многие я проспала, о чем жалею давно и искренне. На исходе зимы пришло время сдавать зачет. Нужно было пробежать знакомую лыжню за определенное время, довольно короткое для меня. Тренерша значительно посмотрела на меня и сказала, чтобы я собралась с мыслями и не обращала внимания на картины леса, чем несказанно меня удивила: откуда она узнала, что я глазею по сторонам?

В общем, полная решимости, сдать зачет с первого раза, я ступила на лыжню.

Мальчики в тот день тоже присутствовали. Обычно, они занимались с другим тренером — мужчиной — и в другое время. Вероятно, это было сделано, чтобы мы не отвлекались от занятиями спортом на занятия, тоже, отчасти спортивные, но совершенно другого рода. Но на зачете нам разрешили объединиться.

На лыжне меня догнал один мальчик с моего потока, Витя. Он был москвичом, и встречались мы только на лекциях. Он был хорошим мальчиком — доброжелательным и мирным, но до этого дня мы только здоровались и перекидывались парой слов. Теперь же, он вдруг затормозил, хотя до этого гнался, как оглашенный, и пошел рядом со мной.

Я, поначалу, честно побежала по лыжне. Но в лесу стояла такая тишина, такие висели шишки на елях, такие гномы были выстроены из маленьких елочек, такие вспархивали снегири, что нечаянно я сбавила шаг и привычно поползла в своем обычном темпе.

Замечательно то, что Витю это нискольно не удивило. Он не стал спрашивать, чего это я тащусь еле-еле, не крикнул — «Лыжню!», — как это делали остальные участники забега, а просто пошел рядом со мной.

Мы шли и болтали о школе, которая еще не выветрилась из нашей памяти, о занятиях, о каких-то забавных происшествиях в нашей жизни. Пытались увидеть в снежных сугробах реальные фигуры, несколько минут стояли, замерев, чтобы не испугать белку, которая прыгала по здоровенной елке и не обращала на нас никакого внимания…Нам было легко и хорошо, о зачете мы забыли и не помнили, пока очередной крик «Лыжню!» — не обратил нас к реальности.

Витя сомнамбулически и непонимающе посмотрел вокруг, вдруг, пришел в себя и, завопив: «Ой, чего это я?!» — помчался опять по лыжне к финишу, на ходу, не оборачиваясь, помахав мне палкой на прощание.

Я осталась на трассе одна. Никто меня больше не обгонял, видимо, все уже были у финиша. Да и я тоже вскоре вышла из леса и увидела кучку людей у полотнища с надписью «Финиш». Между мной и ними была поляна, по которой мне и следовало пробежать.

Погода вдруг изменилась, подул ветер, стал мести снег по поляне. Солнце уже клонилось к закату и из золотого стало багровым, а бело-сине-золотой день стал сумрачным, и голубые тени приобрели синюю окраску. Стало еще холоднее, ветер дул навстречу и сыпал снегом в глаза, но до финиша я дошла под одобряющие вопли сокурсников и даже получила зачет, как я понимаю, за стойкость.

Но настроение испортилось. Даже не испортилось, а…Что-то важное я поняла в тот день и о себе, и об окружающих меня людях. Я уже знала, что никогда не смогу участвовать в марафоне под названием жизнь с такой же самоотдачей, как другие. Что мне не будет жалко отвлечься на красивый сугроб, что меня постоянно будут обгонять более упертые люди, крича по-хозяйски требовательно: Лыжню! — и я, чтобы не отпрыгивать поминутно, просто сойду с этой самой лыжни и пойду рядом с общей колеей, где другие будут мчаться, догоняя и обгоняя друг друга. А я буду идти, то и дело отвлекаясь на какие-то незначительные для других, но важные для меня, явления и факты.

Мальчик Витя, что так испугало тебя, почему ты так встрепенулся тогда в лесу, так помчался наперегонки с поземкой, что пытался догнать и догнал ли?

Эпизод 2.

Маленькая девочка стояла посреди огромного мира просыпающегося навстречу утру и солнцу и смотрела вокруг себя заспанными глазками в которых все еще плавали остатки снов навещавших девочку ночью и ни за что не желающих уйти от нее в такую рань когда солнце еще не полностью выставило свою ехидную рожу из-за гор окружавших мир этой девочки которая стояла посреди этого мира в ситцевом платьице и растрепанными после ночи косичками и смотрела вокруг себя и сны смирившись уходили один за другим из яснеющих глаз девочки а она все осмысленне смотрела на утренний мир вокруг себя и видела деревенскую улицу живые изгороди из колючего трифолиата с желтыми фонариками несъедобных плодов а за ними высились фруктовые деревья и крашеные железные крыши соседских домов и тянуло дымком из дворов хозяйки уже готовили завтрак пекли кукурузные лепешки мчади и заваривали гоми и резали сыр сулугуни чтобы воткнуть его в горячее гоми а онбы там расплавился и стал бы еще вкуснее и все это семьи будут есть с соусом ткемали девочка его тоже любила но бабушка готовила русскую еду и грузинские лакомства перепадали нечасто и сейчас девочку ждала манная каша которую она терпеть не могла и убежала на улицу чтобы хоть не видеть как мама варит эту кашу а на улице вовсю разгоралось утро завладевало миром огромным и распахнутым но одновременно зажатым в кольце гор поросших фруктовым лесом и чайными кустами и мандариновыми деревьями которые тоже светили желтыми фонариками не хуже своего дикого родича трифолиата но у них фонарики были гораздо крупнее и светили ярче и все эти дома и дворы и сады с их деревьями лежали как бы на дне огромной зеленой чаши а в самом центре этой чаши в центре огромного просыпающегося мира стояла маленькая девочка на тонких ножках и смотрела уже совсем просшувшимися глазами на этот огромный мир эту зеленую чашу накрытую как крышкой огромной прозрачной голубой миской неба а по этой миске все сильнее растекался золотой солнечный свет вытесняющий рассветный румянец солнце упрямо выбиралось из-за гор но улица была еще затенена и прохлада очень раннего утра еще не покинула ее а во дворах вовсю квохтали куры хвастаясь что снеслись и орали петухи галдели утки и коровы здоровались с хозяйками а те сзывали все живое на завтрак сыпали курам кукурузу уткам ставили тазики с размоченными корками и шли доить мычащих коров которым откуда-то из поднебесья отвечал целый хор коровьих голосов потому что совхозная ферма находилась на вершине холма с очень ровными склонами поросшими такой ровной травкой какой наверное нет и на газонах английской королевы но девочка еще не знает об английской королеве она еще очень маленькая и стоит в центре огромного мира на дне огромной зеленой чаши и слушает звуки деревенского утра в которые вплетается далеким впечатлением тень музыки из репродуктора возле дирекции совхоза и все эти звуки сплетаются в один жгут с ароматами утра юга деревни с очажным дымком ароматом зреющих фруктов и сырой огородной земли запахами готовящейся еды и легкой гарью из кузницы где кузнецы уже разжигают горн и запахом брожения от выброшенной кем-то грушевой барды потому что кто-то из соседей гнал чачу а барду выбросил и теперь к ней принюхивается и приглядывается то одним то другим глазом пылающий всеми цветами радуги переливающийся и сияющий петух тихонечко клекочущий как бы репетирующий свой зов гарему на тот случай если он решит что барда съедобна и можно будет созвать наложниц на пир а когда они переваливаясь кинутся на его зов гордо и громко клекотать стоя с поднятой головой и глядя на них свысока заносчиво-горделивым взглядом добытчика и кормильца а солнце все успешнее преодолевает преграду гор и все мощнее и ярче его сияние и тени на деревенской улице потихоньку становятся короче склон соседней горы вдруг заливает солнечный свет и становится в подробностях видно как эта гора заросла разнообразной зеленью и деревьями и кустами и оплетающими их лианами и все это цветет и благоухает и заполняется этим благоуханием вся зеленая чаша потому что и другие горы составляющие стены этой чаши тоже покрыты зарослями и тоже цветут и благоухают и заполняет весь объем чаши весь огромный мир посреди которого стоит маленькая девочка такой радостью утра таким восторгом ежедневного обновления природы и жизни что всю свою жизнь девочка будет вспоминать и это утро и другие подобные ему и всю свою жизнь она будет мечтать о возвращении в эту чашу под это небо к этим звукам и ароматам в этот утерянный рай всю жизнь будет мечтать но не вернется туда никогда.