Математические досуги - Свет Жанна Леонидовна - Страница 30

Опять был четверг, мы почему-то часто встречались по четвергам, встретились мы у Ленинки и гуляли полдня, обедали опять в домжура, а потом наступила непонятная мне пауза. Он как-то сник и стал спрашивать у меня, куда бы я хотела пойти. У меня было одно желание — пойти куда-нибудь, где мы были бы одни. Я уверена, что он понимал это, но делал вид, что не понимает и что думает, как бы меня еще развлечь. У меня создалось впечатление, что его бы устроило, если бы я отказалась идти куда бы то ни было и захотела домой — одна. Я решила, что не сделаю этого ни за что, в результате чего мы опять оказались у него дома.

Он был недоволен этим. Конечно, он это скрывал, но я ведь всегда обладала повышенной чуткостью, когда дело касалось отношения ко мне окружающих, и видела это: его недовольство собой, мной, ситуацией. То ли он боялся, что соседи опять настучат жене: оказывается ее приезд был спровоцирован одной из соседок, ее приятельницей, которая видела нас с Евгением и позвонила его жене с доносом. А может быть, он считал, что нельзя было приводить меня в дом, где живет его жена, кто знает, я не решалась его спросить, потому что боялась получить ответ, поставивший бы точку в наших отношениях.

Постепенно его мрачность проходила, и в результате мы провели самую доверительную ночь в нашей короткой лав стори.

Где— то среди ночи он мне сказал:

— Я должен с тобой поговорить. Дело в том, что я тебе о себе не совсем верно рассказал. Понимаешь, эта жена — вторая. Первый раз я женился еще совсем мальчишкой — даже в паспорте дату рождения подделал, чтобы заявление в ЗАГСе приняли. Родители хотели идти аннулировать брак, дед их не пустил, сказав, что в нашей семье мужчина женится один раз в жизни. Мы с нею в одном классе учились, любовь у нас класса с пятого началась: целовались, а на шеях пионерские галстуки. Потом я уехал учиться в Москву, потом родился сын, а потом она начала развлекаться на стороне. На меня это так подействовало, что я чуть из университета не полетел, заболел, пришлось академку брать. Еле вылез тогда. Но вылез. И знаешь, ни за что не хотела она ко мне в Москву приезжать, сколько я ни просил. А потом, после окончания университета, мне предложили послужить в армии — военным переводчиком. За границей, конечно. Вот туда она ко мне бегом примчалась! С ребенком, но он ей не помешал переспать со всем гарнизоном.

Ему было тяжело все это рассказывать. Он налил себе вина, а я, пока он пил, поняла, что держит нас рядом и что заставило нас оказаться вместе: мы оба имели этот надлом в душе, который получаешь, когда тебя бросает, как ненужную тряпку, любимый человек. У нас души вибрировали одинаково, на одной частоте, и мы улавливали эти вибрации и рожденные ими волны, понимая друг друга с полуслова. И еще я поняла, почему он не позволяет себе и мне сблизиться на расстояние, которое может привести к полному нашему слиянию, срастанию: ни морально, ни физически он не был готов к еще одной разлуке.

— Бывало, придешь в общежитии на кухню — чайник поставить — а там девочка стоит и смотрит. Молча. Ну, я ей один раз и предложил на дачу с друзьями поехать. Сразу согласилась. Потом, когда я уже в армии был, чудесные письма мне писала! А потом замуж вышла. Я в Москву вернулся, еще какое-то время она была между мной и мужем, а потом оказалось, что она ребенка ждет. Пришлось решать все очень быстро, пока девочка не родилась.

— Так у тебя еще и дочь есть?!

— Да, это за ней жена и поехала.

— А ты уверен, что это твоя дочь?

— Нет. Кто может быть в этом уверен, если она приехав домой от меня, ложилась в постель к мужу?

Куклы на шкафу получили разъяснение, а весь остальной рассказ ввел меня в страшное уныние. Ясно было, что он не может не любить женщину, с которой у него приключилась такая сногсшибательная история. Мой статус высвечивался все четче: я была отдыхом он непростых, видимо, отношений с женой, несмотря на всю родственность душ.

Но и еще одну вещь поняла я, которая, отчасти, подсластила пилюлю моих горьких размышлений: он рассказал мне правду о себе, потому что не расценивал наш альянс как короткую интрижку. Желая проверить свою догадку, я спросила, как он думает, долго ли мы будем вместе. Я думаю, долго, — ответил мне он, вселив в меня радость и успокоение.

Эта ночь, согретая теплом взаимного доверия и душевной близости, была еще лучше первых. Мы не занимались сексом, мы любили друг друга, и это было еще прекраснее и мощнее.

Но наступило утро, мы опять расстались под его обещание появиться, как только появится возможность. Я снова вернулась к своей жизни: училась, шила, съездила к Мишке…Узнала, что Сережа вернется только в июле.

К началу мая сомнений у меня не оставалось: я была беременна.

Эпизод 18.

Приведение дома и жизни в порядок заняло у меня три дня. У мужа были отгулы, он мог и мне помочь, и с детьми побыть, а потому справились мы с ним быстро — обычно, эта работа растягивалась у меня дней на десять, а то и на две недели. Все эти дни меня не оставляла мысль о соседке — где она и что с нею. Во дворе было еще пустовато — не все вернулись с дач — поэтому спросить о ней было не у кого. Пару раз я звонила ее дочери, но трубку никто не брал, из чего я заключила, что они все еще в деревне.

Работа не мешала вспоминать наши последние встречи перед моим отъездом на юг и ее прерывающийся слабый голос, я его, словно наяву слышала, так запала мне в душу последняя услышанная мною порция ее воспоминаний.

— Самое странное, что у меня тогда не было обиды на Евгения. Скорее, я была возмущена своей судьбой, не понятно за что, выпавшей мне. Он проводил меня в больницу и забрал вещи — его жена и дочь уехали на лето, и он мог располагать собой. После больницы он пару раз приходил ко мне, потом уехал в очередную командировку, а у меня начались каникулы, и я поехала домой. Сережа должен был прийти из плавания через месяц. Этот месяц я провела со всей семьей на даче, постепенно приходя в себя. Выглядела я не слишком здоровой, поэтому за мной ухаживали, не задавая вопросов, а я казнилась, меня мучила совесть за то, что я позволила себе дурные мысли об этих добрых и порядочных людях.

Встречи с Сережей я очень боялась, но, как оказалось, совершенно напрасно. Мы встречали его в порту, и я была просто счастлива увидеть его после длинного перерыва. Он тоже был рад, все между нами было, как всегда — дружеские теплые отношения, приятный секс, покой и тишина.

Мы с ним съездили на юг, потом он снова ушел в плавание, купив нам с Мишкой путевки в Варну. Мишка согласился поехать к морю только потому, что Сережа ему сказал, что мне нужно как следует погреться, а одну он меня отпускать не решается — кто же меня защищать будет. Я наслаждалась покоем, морем, солнцем, отсутствием знакомых, обществом сына. Ему вдруг понравилось на море, и он заявил, что теперь всегда будет ездить с нами.

Домой мы вернулись черные, как негры, гордо выслушали восторженные охи и ахи бабок, еще неделю пожили на даче и вернулись в город — приближалось 1 сентября, Мишка шел в первый класс, и нужно было подготовиться к этому замечательному событию. Ему было только шесть лет, но он уже читал и считал, поэтому было решено не держать его лишний год дома, а выиграть этот год для поступления в институт, на тот случай, если вдруг он не поступит в первый раз. Мы не хотели, чтобы он терял время в армии, я всегда считала, что в армии должны служить профессионалы, а не мальчишки, которые еще из детского возраста не вышли.

Первого мы всей семьей, кроме Пра, пошли провожать его в школу. Андреич взял с собой кинокамеру, привезенную Сережей, а я — фотоаппарат. Мишка был ужасно важный и нес свой букет астр, чуть ли не как знамя.

Еще неделю я побыла дома, а потом уехала в Москву.

Я не могу сказать, что вспоминала Евгения — я о нем думала непрерывно. О нем была последняя мысль перед сном и первая — при пробуждении. Он был со мною все время, что бы я ни делала. Даже когда я читала книгу, смотрела фильм или разговаривала с кем-нибудь, параллельно в мозгу текли мысли о нем. Что это были за мысли? Я вспоминала — секунда за секундой — все наши встречи, его рассказы, его голос, лицо, пыталась представить себе, где он и что делает. Эта работа шла во мне все двадцать четыре часа в сутки и не мешала обычному течению жизни. Не знаю, что это со мной было — душевная болезнь, наверное.