Математические досуги - Свет Жанна Леонидовна - Страница 14

Я ему не изменяла… до поры. Да и это я не могу изменой назвать… Нет-нет, потом, я еще не знаю, буду ли я, вообще об этом рассказывать!

Она закрыла глаза, а я смотрела на нее и была страшно заинтригованна этой последней фразой. Задать вопрос я не успела: она открыла глаза и заговорила вновь.

— Родственники продолжали снабжать меня сведениями о моем бывшем возлюбленном. Сведения были жуткими: то он порезал и выбросил в окно все платья своей жены, то гонял семью среди ночи так, что жена с мальчишками пряталась у моей родни… Хорошо, что он меня бросил. Но я думаю, что по этой же причине он стал пить. Может быть, останься он со мной, жизнь его пошла бы иначе.

Когда я собиралась замуж в первый раз, произошел такой инцидент. Я ведь тогда вышла замуж за одного из друзей математика, потому что ждала от него ребенка. Незадолго до свадьбы его мать сидела у нас, и мы собирались пить чай. Вдруг в дверь кто-то позвонил, мама пошла открывать. Сначала раздался ее удивленный возглас, а потом такой диалог:

—Позовите ее.

— Нет.

— А я говорю, позовите.

— Шел бы ты отсюда.

— Мне нужно с ней поговорить.

— Не о чем вам разговаривать.

— Есть.

— Это тебе кажется. Иди отсюда по-хорошему.

— Пока не поговорю, не уйду.

— Раньше нужно было разговаривать — была возможность.

— Что вы в этом понимаете?

— Слушай, убирайся, не нужен ты ей, она замуж выходит.

— Какой замуж, а я?!

— Да ты, видно, совсем допился: ты же сам ее бросил!

— Не было этого!

Тут маме надоело, и она со словами: «Не уйдешь — вызову милицию, опять в ЛТП загремишь,» — захлопнула дверь.

Он долго еще барабанил в дверь, потом сидел прямо на асфальте под нашим окном, пока не пришли какие-то, не менее пьяные, личности и не увели его.

Будущая моя свекровь, правда, ничего не поняла: она смотрела телевизор, а дверь в комнату мама закрыла.

Так что, я думаю, его неблаговидный поступок обернулся против него же самого.

У меня есть убеждение, что все наши поступки имеют форму, если так можно выразиться, бумеранга. Такие, метафизические бумеранги. Мы совершаем что-то, это что-то улетает от нас в пространство, делает там дугу — той или иной протяженности — и возвращается к нам. Если то, что мы сделали, не несло в себе отрицательного заряда, не было окрашено в черный цвет, было нормальным проявлением нормальной человеческой сущности, не причиняло никому зла и горя, то бумеранг возвращается к нам в руки, делая нас опять вооруженными и сильными. Если же деяние наше было черным, то бумеранг бьет нас в лоб, и тем сильнее, чем гаже мы поступили.

Я убеждена, что с ним это и произошло: бумеранг его предательства вернулся и убил в нем человека.

Но однажды я была отомщена, хотя, конечно, то чувство удовлетворения, которое я ощутила, было мелким и недостойным. Я сначала устыдилась, а потом решила простить себе: имею я право, хоть изредка, быть хуже, чем хотелось бы мне самой? Другие себе все навсегда простили и живут, горя не зная, а я вечно себя сужу, осуждаю и присуждаю себе галеры — сколько можно?!

Это я была замужем уже второй раз. Дочке было три года, сыну — семь, осенью он шел в школу, и мы решили съездить к моим родителям, показать внуков, покупаться в южном море, фруктов поесть. Из-за дачи мы никуда не ездили. Мужу, если вдруг он оказывался на берегу, хотелось спокойно пожить дома, я считала, что ехать одной с малыми детьми слишком хлопотно, да и они скучали по нему. Сын не знал, что это неродной его отец, а муж его любил без притворства и скучал по нему даже до рождения дочери. Ее появление на свет божий ничего в его отношении к мальчику не изменило. Да, вы правы — хороший человек попался, хоть в этом повезло.

Ну, и вот однажды вечером мы пошли гулять, повели детей на аттракционы. Одеты мы были, конечно, не для этого захолустья. Все заграничное, яркое. Мы с мужем оба были в белых брюках, тогда брюки на женщине были большой редкостью и в более цивилизованных местах, а уж там… Дети были похожи на кукол, особенно малышка, а в довершение всего, она везла большую кукольную коляску с огромной куклой-младенцем. Мы шли по улице к парку, и вдруг я увидела, что навстречу идет Студент со своей семьей.

Я знаю, знаю, это некрасиво, недостойно! Но я сначала обрадовалась. Это потом мне стало жалко его несчастных детей, а в первый момент меня охватило чувство торжества, мстительного торжества. Ужасно. До сих пор мне стыдно.

Выглядели они только немного лучше нищих. Вся одежда местного — кошмарного — производства, все серо-черно-коричневое, только рубашки на детях были какие-то светленькие в какую-то полосочку. Обувь тоже была местной фабрики, а ее и покупать было нельзя, ее по-настоящему, нужно было прямо с конвейера в мусор отправлять, а не то, что везти в магазины, да еще брать за нее деньги. На жене его было ситцевое платье не первой молодости — просто мешок с дырками в нужных местах и какими-то идиотскими оборочками у горловины. Дети были худенькие и бледные, по сравнению с моими выглядели просто больными. Мы, к этому моменту были в городе уже две недели и загорели очень неплохо, а тут было видно, что мальчики пляжа не видят, хотя и живут в десяти минутах ходьбы до него. И они были явно недокормлены.

Вся эта группа впилась глазами в нашу компанию. Взрослые смотрели на меня и моего мужа, дети — на детей и коляску.

В напряженном молчании разошлись мы в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться.

Некоторое время шли мы молча, потом муж сказал неуверенным голосом:

— Какое странное семейство… Что это они так выглядят? У вас тут народ не бедный, я смотрю, все более-менее прилично одеты… И дети какие-то синюшные.

Я ему сказала, что отец этих детей алкоголик. Муж опять удивился.

— Слушай, — сказал он, — вот ты можешь мне объяснить, из каких соображений бабы за алкоголиков выходят? Что они надеются поймать?

— Не знаю, — ответила я, — для меня это тоже всегда было загадкой. Но здесь другая история. Когда они поженились, он не пил. Ну, вино в компании, пару бокалов. А пить всерьез он уже при ней начал.

— Что так?

— У него была любовь, девочка-школьница. Конечно, с нею он себе ничего позволить не мог: и она не разрешала, и чревато это было — секс с несовершеннолетней. Вот он на этой и женился ради койки, да, видно, оказалось, что для семейной жизни этого недостаточно. Может быть, и девочку забыть не мог. Там какая-то некрасивая была история, говорили, что он ей даже не сказал, что женится, она уже потом от людей узнала. Говорили, болела сильно…

Я рассказывала мужу историю своей любви, как чью-то чужую историю, и не верила, что это было со мной, что я была главной героиней этой мелодрамы. Рассказывая, я вдруг поняла, что, видимо, так все и произошло: не забыл, затосковал и стал вымещать тоску на жене и детях.

Вот тогда и пришел стыд за то, что я торжествовала, когда нужно было пожалеть этих бедных мальчиков, появившихся на свет не как естественный итог любви, а как результат трусости и предательства их отца, и вынужденных до конца дней своих нести на себе бремя его греха и искупать его, не будучи в этом грехе виноватыми.