Сестра милосердия - Воронова Мария - Страница 24

Нужно навестить их как можно скорее. Элеонора нахмурилась, вспоминая, какой сегодня день недели. Время, проведенное на передовой, слилось в единый пласт, а сколько его на самом деле прошло – сутки, двое?

В коммунальной квартире свои, очень строгие законы, будь ты хоть трижды герой войны, занять ванную не в полагающиеся тебе часы нечего и думать. Придется идти в баню, подумала Элеонора, содрогаясь. Она брезговала, очень стеснялась мыться в обществе посторонних женщин, но другого выхода нет. Не ходить же чумазой.

Как бы ни было тяжело и безнадежно, все равно надо жить и следить за собой. Нельзя распускаться.

Она только закончила ругаться с главной сестрой по поводу перевязочного материала и все еще злилась, когда в операционный блок пришли Шура Довгалюк с Калининым. По инерции она рявкнула: «Что вам угодно?» – но сразу взяла себя в руки и извинилась.

– Ничего-ничего! Такой кавардак кругом, я понимаю. Слушай, Львова, тут такое дело… – Шура задумчиво подергал поясок от халата. – С тобой хотят поговорить иностранные корреспонденты.

– Как это? – сердце нехорошо екнуло.

– Ну, насчет твоего подвига. Когда ты с ранеными осталась.

– Помилуйте, Шура, разве это подвиг? Обычный рабочий момент.

– Вот об этом рабочем моменте и поговоришь с иностранными корреспондентами. Это очень важно сейчас, пойми! Нужно, чтобы мир узнал, что в нашем молодом государстве живут прекрасные люди.

Элеонора отмахнулась:

– Ах, Шура! У вас множество прекрасных людей и помимо меня.

– Элеонора Сергеевна! – Калинин скосил глаза и шумно задышал, изображая галантность. – Прекраснее вас нету!

– Николай Владимирович! Зачем только вы рассказали! Я совсем не хочу известности. И встреч с газетчиками тоже не хочу. Я простая сестра милосердия, и не надо пытаться делать из меня что-то большее.

Калинин с Шурой наперебой заговорили, что именно образ самоотверженной сестры милосердия сейчас необходим для укрепления репутации страны и ее мирового признания. Кроме того, сейчас в голодном городе активно работает Красный Крест, а они там любят такие трогательные истории. Мужчины несли страшную пропагандистскую чушь, и Элеонора поняла, что шансов нет. Раз решено швырнуть ее на алтарь, то швырнут, чего бы это ни стоило.

Заручившись ее согласием, Шура сказал, что завтра ей следует явиться в кабинет директора Клинического института, где и состоится встреча.

Сначала Элеонору удивил подобный официоз – почему корреспондент не может взять у нее интервью просто на рабочем месте, – а потом она подумала, что это очень хорошо.

Частная встреча вызвала бы много толков, вплоть до обвинений в связи с иностранными шпионами.

В назначенное время она прибыла к Шварцвальду. На столь ответственную встречу Элеонора оделась, как всегда, скромно, просто и аккуратно до пуританства. Ее скудный гардероб состоял из двух перешитых юбок Ксении Михайловны, черной и темно-серой, и нескольких строгих блузок из того же источника. Те вещи, в которых она прибыла с фронта, носить было нельзя, а надевать платье, подаренное подружкой Воинова, Элеонора брезговала. Хотя почему-то не удосужилась обменять его на толкучке на пару сухарей. Когда Архангельских выгнали из дома, Ксения Михайловна сохранила ее форму смолянки, жакетик и зимние ботиночки. Форму можно было перешить, но Элеонора решила сохранить ее на память, завернула платье и пелеринку в вощеную бумагу и убрала в нижний ящик комода.

Сейчас многие женщины, в том числе благородные дамы, подстриглись, но Элеонора держалась, несмотря на трудности с водой и мылом. Ей хватило того года, когда она вынужденно ходила с короткими волосами после тифа. Сейчас еще волосы не вернулись к прежнему состоянию, но уже отросли настолько, что она могла убирать их в гладкую прическу с узлом на затылке.

Мельком взглянув в большое зеркало в гардеробе, Элеонора убедилась, что больше всего похожа на классную даму, и направилась хорошо знакомой дорогой в кабинет Шварцвальда. Пришлось напомнить себе, что она тут по делу и некогда предаваться воспоминаниям юности.

Как бы безупречно она ни выглядела, руки всегда ее подводили. Во время операций приходилось несколько раз в день обрабатывать ногти раствором йода, кончики пальцев оставались желтыми, и несведущие люди могли подумать бог знает что. Поэтому у нее появилась привычка складывать руки в замок.

В кабинете было сизо от папиросного дыма, все галдели, и это ничуть не походило на официальную встречу, как представлялось ей в воображении.

Шварцвальд приветствовал ее с такой теплотой, будто был под хмельком, Катерина вскочила, не выпуская из пальцев папиросы, обняла ее и стала вещать, какая Элеонора прекрасная сестра, мол, только благодаря ее усилиям Катерина сейчас стоит на обеих ногах.

Элеонора только успевала улыбаться, когда ей представляли американского журналиста, рыжего молодого человека с тяжеловатой челюстью и быстрыми глазами, двух представителей Красного Креста, степенных и холеных господ, и неприметную личность в потертой кожанке. Судя по тусклому взгляду, личность была из ЧК.

Она поняла, что эти люди собрались вовсе не ради нее, у них множество тем для обсуждения, а ее позвали в качестве своеобразного антракта. Что ж, тем лучше.

Очень хотелось поговорить по-английски, она давно не практиковалась в языках, но лучше не дразнить чекиста.

– Скажите, почему вы остались с ранеными бойцами? – спросил журналист с сильным акцентом.

Элеонора заранее продумала свои ответы и собиралась сказать, что таков ее долг. Но теперь вдруг замялась, глядя на этого американского парня. В его живом взгляде ей почудилась фальшь и пустое любопытство.

Сейчас она произнесет заготовленную фразу, газетчик обработает ее ответы в пафосном духе, как они это умеют, и она превратится в героиню. О ней напишут в прессе, возможно, она даже станет сенсацией, обыватели любят такие трогательные истории. Не исключено, это станет для нее своего рода охранной грамотой… Но какой ценой ей достанутся эти почести?

– Боюсь, у вас недостоверная информация, – сказала она с улыбкой, – я тоже слышала о себе эту историю, будто я осталась с умирающими, когда Красная армия оставила Царское Село. Но это всего лишь романтическая сказка. Такого не было и быть не могло. Русские солдаты никогда не оставляют своих раненых. Никогда.

– Но я слышал…

– Послушайте, мне самой неприятно, что обо мне ходят такие слухи! – быстро перебила Элеонора. Не хватало еще, чтобы американец назвал в качестве информатора Калинина или Довгалюка. – Я действительно выезжала на передовую и оказывала помощь бойцам. Но это все.

В гардеробе ее догнала Катерина и по-свойски взяла под руку. Элеоноре была очень неприятна такая бесцеремонность, она быстро убрала руку под предлогом, что ей нужно надеть пальто. Но Катерина не унималась.

– Я пройдусь с тобой немного, а то не могу уже слушать! – весело сказала она. – Надоела до чертиков эта мужская манера вести дела – десять раз повторять одно и то же, когда все давно понятно! И эти люди называют женщин болтушками…

– Зачем же вы все время противопоставляете мужчин и женщин, если боретесь за равноправие полов? – сухо спросила Элеонора в надежде, что Катерина разозлится и уйдет.

Но та только засмеялась, накинула пальто и вышла с Элеонорой на улицу.

– Ты молодец, молодец! Мы-то, дураки, не сообразили сразу… А ведь еще неизвестно, как бы они дело повернули. То ли тебя бы прославляли, а то ли Красную армию обгадили бы. Хотя… – Катя помолчала, пристраиваясь к быстрому шагу Элеоноры. – Может, лучше бы правду сказать. Маленькая ложь рождает потом грандиозные мифы.

Элеонора пожала плечами. Менее целеустремленный человек давно бы понял, что с ним не хотят общаться, но только не Катерина.

– Послушай, товарищ Львова, – сказала она напористо, – мы с тобой могли бы стать настоящими друзьями!

И снова взяла ее под руку. Эти фабричные манеры оскорбляли Элеонору, вызывая в душе ощущение пошлости. И Элеонора грубо, неожиданно для самой себя, вдруг заявила: