Сестра милосердия - Воронова Мария - Страница 21

В госпитале царила привычная суматоха, во дворе стояло несколько санитарных машин.

Она не без труда нашла Шуру Довгалюка и сказала, что хочет на передовую.

– Не морочь мне голову, Львова! Мы без тебя как без рук.

– Шура, я серьезно! Тут у меня все налажено, Эльвира с удовольствием меня подменит, вы даже не заметите. Я очень люблю свой оперблок, но когда такие дела… У меня есть боевой опыт, я нужна на линии фронта.

Проворчав, что у него и без нее куча хлопот, Довгалюк сказал, что Калинин сейчас идет на сборный пункт, и она, если хочет, может к нему присоединиться. Он будет безумно рад такой компании.

– Или меня жди, я завтра иду, только дела сдам.

Она покачала головой и пошла за Калининым.

– Не вздумай ничего из оперблока выносить, – крикнул ей вслед Шура, – на сборном пункте все получишь.

Они устроили лазарет во дворце Палей. Там пряталось много мирного населения, женщины, дети, ведь деревянные дома, в которых жило большинство, не могли защитить от артиллерийского огня.

Элеонора была как в тумане. Бои за Детское Село, как оно теперь называется. Давно ли прогулка в Царскосельском парке считалась одной из высших наград для воспитанниц Смольного института?

Под надзором классных дам, в нарядных пелеринках, они чинно прохаживались по аллеям, загадывая желания. Считалось, если встретят кого-то из царской семьи, то желание сбудется.

Теперь здесь у всех только одно желание – выжить.

Обе стороны вели плотный, почти шквальный огонь, раненые поступали сплошным потоком. О какой-то серьезной помощи не было и речи, перевязать, остановить кровотечение и отправить дальше по этапу. Прибежал какой-то командир, судя по суконному пальто, из рабочих, и накричал, чтобы раненые не скапливались в лазарете, а как можно скорее отправлялись в тыл.

– Горячий выдался денек, – повторял Николай Владимирович, – ну да ничего.

Когда снаряд разорвался слишком близко от их убежища и от ударной волны упали настенные часы, Калинин даже не вздрогнул:

– Вот тебе и раз! Как мы теперь записки под жгут писать будем? – спокойно спросил он.

А Элеонора подумала, что стены дворца не такая уж надежная защита, и заставила всех его обитателей спуститься в подвал.

Вслед за мощным взрывом наступило относительное затишье. Ну что ж, пора сделать то, ради чего она сюда прибыла.

Достав из сумки повязку Красного Креста, хранившуюся у нее еще с той войны, Элеонора с помощью пожилой дамы, которая лучше всех сохраняла спокойствие, закрепила ее на рукаве и взяла сумку.

Ей было страшно. Стены дворца вдруг показались надежным убежищем, и так не хотелось выходить под дождь из пуль!

Всего несколько минут, сказала себе Элеонора, за несколько минут перейти две улицы, и ты среди своих. Не бойся. И не медли. Чем дольше ты колеблешься, тем больше шансов, что твоя пуля найдет тебя.

Сказав пожилому санитару, чтоб отдохнул, она вместо него пойдет за ранеными, Элеонора вышла на улицу.

Прячась за домами, она пробиралась к переднему краю, на звуки выстрелов. Улочки, такие чистые и нарядные в прежней жизни, стояли дыбом. На домах и деревьях были ясно видны следы от пуль, скамейки, решетки и даже плиты мостовых были выворочены и пошли на строительство баррикад. Элеонора растерялась. Во время уличных боев, когда стреляют из-за угла, как понять, где свои, где чужие?

Но не станут же русские офицеры стрелять в женщину, сестру милосердия…

Под прикрытием каменного фундамента она перешла на соседнюю улицу. Тут лежало несколько мертвых. Мимо, пригнувшись, пробежало несколько красноармейцев, Элеонора двинулась за ними. Добежав до баррикады, они быстро заняли огневую позицию, сухой треск выстрелов усилился.

Она не успела ничего понять, как к ней подполз раненый. Пуля по касательной задела голову.

– Помогай, сестрица! – весело гаркнул он.

Она машинально сделала перевязку, заметив, что лучше товарищу отправиться на медицинский пункт.

– На том свете уж схожу, а пока некогда.

Насколько Элеонора смогла понять, белогвардейцы занимали двухэтажный каменный дом напротив, а красные хотели их оттуда выбить или, по крайней мере, блокировать.

Сколько тут, метров десять? Успею добежать. Это три секунды максимум. Никто не поймет, что я делаю, а я уже буду у наших. Сразу спрячусь за парапетом, там меня пули не достанут, а объяснить благородным людям, кто я такая, не составит труда. Не примут же они меня за красную шпионку!

Раз, два, три!

Она вскочила, побежала, но сразу мощным ударом была сбита с ног.

Вот и все…

Она часто слышала, что пулевое ранение воспринимается как сильный удар, а боль приходит потом.

Но это оказалась не пуля. Ее сбил с ног и закрыл собой немолодой красноармеец, она видела его густые, с сильной проседью усы очень близко от своего лица:

– Ты что, девка? – спросил он весело. – Ты погоди на рожон переть, помереть успеешь!

Тут из переулочка появилось двое раненых, в грудь и в голову. Пришлось вести их во дворец, к Калинину.

Поздно вечером с санитарной машиной прибыл маленький, заросший до глаз черной щетиной комиссар и сказал, что решено оставить Детское Село. Эта машина – последняя, так что если раненых много, пусть доктор решает, кого в нее сажать, кого отправлять пешком, а кто остается.

Что ж, это военная медицина.

Николай Владимирович очень разумно распорядился наличными ресурсами, но восьмерых тяжелых пришлось оставить. Они не были безнадежны, просто шансов выжить у них было меньше, чем у других. Слава богу, все они были в забытьи, не пришлось объяснять, что их покидают на верную смерть.

За время службы в госпитале Элеонора наслушалась россказней о зверствах белогвардейцев. Естественно, это была грязная пропаганда, в которую нормальному человеку стыдно верить.

Белые офицеры не будут пытать и мучить раненых, попавших к ним в плен, но ведь они не будут их и лечить! А страдания, причиняемые повреждением брюшной полости, тяжелее иных пыток.

– Я остаюсь, – тихо сказала Элеонора.

– Что вы придумали? – она никогда раньше не слышала от Калинина такого сердитого тона. – Боитесь занять чье-то место в машине? Так идите с частями на марш, только не оставайтесь. Беляки вас не пощадят.

– Голову оторвут или что похуже! – засмеялась Элеонора, неожиданно вспомнив слова, которыми пугала ее Ксения Михайловна перед отправкой на фронт.

– Вот именно.

– Бросьте! Я в штатском, при мне нет никаких изобличающих документов. Собственно, их вообще нет, не позаботились выдать. Я просто местная жительница, вот и все. Раненых тоже можно раздеть и убрать их красноармейские книжки. Сойдут за случайных жертв уличных боев, если повезет.

– Это вряд ли. Элеонора Сергеевна, – Калинин схватил ее за руку, – как же я вас оставлю тут?

– Да очень просто! Вы врач и нужны тем, кого еще можно спасти, а я сестра милосердия и должна помочь умирающим. Кроме того, я ничем не рискую, в отличие от вас.

– Что ж, тогда прощайте! Даст бог, скоро увидимся, – Калинин порывисто обнял ее и вскочил на подножку уже тронувшегося грузовика.

Элеонора помахала ему вслед и вернулась во дворец. Пока шла эвакуация раненых, большинство местных жителей разошлись по домам, она осталась с умирающими одна.

Наступившая вдруг тишина испугала больше, чем грохот боя. Что ждет ее и этих людей, за судьбу которых она приняла ответственность?

Сначала Элеонора хотела вывесить на дворце флаг Красного Креста, чтобы раненые белогвардейцы видели, куда идти, но потом поняла, что это будет предательством по отношению к тем, кто тут остался.

Если открыто признать, что здесь был медпункт красных, то выдать их за случайно пострадавшее мирное население никак не получится.

Раненых перенесли в полуподвальное помещение, в мирное время, очевидно, служившее кухней. Тут стояли большие каменные и чугунные плиты, потолок был закопчен. В углу находилась неприметная дверь, Элеонора заглянула туда и поняла, что она ведет в погреб. Она подумала, не стоит ли спрятать раненых там, но сразу отказалась от этой мысли. Погреб будет первым местом, куда заглянут победители в поисках продуктов. Элеонора проверила, не осталось ли что-то из обмундирования, что может выдать принадлежность к Красной армии. Не зная, чем помочь, аккуратно обтерла от пыли и пота лица.