Испытательный срок для киллера (Свидетели живут недолго) - Александрова Наталья Николаевна - Страница 36

– Так это же случайность была, несчастный случай!

– А кто тебе поверит? Я не свидетель, всего происшествия не видела, только потом пришла.

– И что, ты теперь меня этим будешь шантажировать, чтобы я с тобой был? Нехорошо так, Марьяна, все равно толку не будет.

Когда он произнес это слово, «нехорошо», она чуть не рассмеялась. Как в школе в первом классе – хорошо-нехорошо. Какое значение имеют ее поступки, когда речь идет о больших деньгах, обо всей ее дальнейшей жизни? Стыдит ее смертью мужа, моралист несчастный! На себя бы посмотрел! Она взглянула на него, собираясь высказать все, назвать вещи своими именами, и вдруг поняла, что он действительно переживает, что ему неудобно.

Вот ведь эти старые начальники, сидят в своем институте за проходной, и ничего у них не меняется ни в жизни, ни в голове! Кругом все уже другое, а у них – никаких перемен! Портреты только на стенах меняют: был Брежнев, потом Горбачев, теперь вот Владимир Владимирович. Некоторые ортодоксы Сталина вешают, но Богданов, похоже, не из таких. Этот политикой не интересуется, спокойную жизнь любит. Тогда не связывался бы с Марьяной, можно подумать, что она силой его к себе в постель укладывала! Ладно, голубчик, никуда ты не денешься, будешь ходить на коротком поводке и делать, что я скажу. Хотела тебе пилюлю подсластить, сначала заняться с тобой сексом, если то, чем мы занимаемся, можно назвать этим словом, ну, не хочешь – как хочешь, перейдем прямо к делу.

– Вот, послушай, дорогой мой, очень внимательно, что я тебе сейчас скажу. Помнишь ту машину с погашенными фарами, которая тогда у лесной дороги стояла? Так вот, они нас с тобой видели, эти люди в машине. Больше того, эту Анджелу, или как там ее, которую ты убил на даче, они очень хорошо знали, знакомые это ее были. Они знали, куда она пошла, на какую дачу. Уж почему ее не сопровождал никто, я не знаю, видимо, что-то небольшое она на этой даче искала, компромат какой-то на хозяина. Люди это оказались серьезные, не какие-то там простые воришки, поэтому взяли они нас с тобой на заметку с определенной целью.

– С какой целью? – Богданову с трудом удалось выжать из себя несколько слов, он чувствовал, что мир вокруг него начинает рушиться.

– Мы с тобой должны оказать им некоторую услугу. Тебе придется, уезжая в Италию, кое-что захватить с собой.

– Что еще, зачем это? Не буду я ничего брать, еще подсунут криминал какой-нибудь, и чтобы я это через таможню тащил?

И тут Виктор Викторович показал, что он тоже любит смотреть американские детективы:

– Небось там наркотики!

– Там, дорогой мой, не наркотики, а что там, тебе и знать необязательно. Предмет будет небольшой, для перевозки удобный, возьмешь в портфель и отвезешь, только в багаж в самолете не сдавай. И хватит, Богдаша, капризничать, выбора у тебя нет, твоего согласия никто не спрашивает.

Его добило оскорбительное «Богдаша», что это такое, как собачья кличка: Полкаша, Богдаша! Он разозлился, встал во весь свой немалый рост и заорал на нее басом:

– Нет, есть выбор! Вот я сейчас прямо отсюда пойду в полицию и все расскажу. Не убивал я эту бабу! Несчастный случай это был. А так они меня в такое втравят, что потом вовек не отмоешься.

Марьяна начала нервничать. Надо же, упрямый какой, уперся как осел. Этак он все дело провалит.

– Но послушай, ты в полицию пойдешь, а как же я? Я тебе помогла, вместе с тобой рисковала, эти люди меня засекли, ты-то уехал и спал себе спокойно дома у жены под боком, а я там полночи кровь замывала. Ты в полиции все расскажешь, допустим, а эти решат, что я их заложила, ты сам подумай, сколько я после этого проживу? Ну, допустим, тебе на меня наплевать, тогда вот о чем поразмысли, помнишь, что я тебе про хозяина той дачи говорила? Это большой человек, и он нам с тобой не простит никогда, а тут уж я тебя покрывать не буду, сдам тебя ему со всеми потрохами.

Видя, что он совершенно упал духом, Марьяна безжалостно добавила:

– Муж моей подруги такой человек, что разобраться ему с нами раз плюнуть, так что давай-ка соглашайся, что там надо провези, и больше они к нам не будут иметь никаких претензий.

– Да уж, конечно, один раз только попади, потом все время будут заставлять что-то делать.

– Но ты же не будешь в Италию ездить каждую неделю, – резонно возразила ему Марьяна. – Ну, в общем, ладно, считай, что договорились, их человек к тебе на работе подойдет и скажет все, что нужно. Вот съездишь в Италию, сделаешь все как надо – и я обещаю оставить тебя в покое.

«Да, как же, – подумала Марьяна про себя, – я-то тебя оставлю в покое, а вот они-то нет. Ведь поручение их ты провалишь, так что вряд ли, Богдаша, вернешься ты из Италии живым. Что делать, такова жизнь, за все надо платить, за всю любовь со мной ты заплатишь своей жизнью. По-моему, цена не слишком высокая, Клеопатра брала дороже: она за одну ночь людей убивала, а мы с тобой сколько раз трахались?»

Марьяна сделала над собой усилие и заговорила поласковее:

– И давай не будем больше ссориться. Нам всем приходится нелегко. А сейчас, если у тебя нет ко мне больше вопросов и просьб, мы расстанемся и пойдем каждый по своим делам.

Он молча поднялся и пошел одеваться в прихожую.

Держа повестку в руках, Марьяна шла по коридору и искала нужную комнату. Однако комната эта оказалась запертой. Марьяна рассердилась – сам вызывал, она опять отпросилась с работы, и судя по тому, что директор ничего не сказал, он уже искал ей замену. В конце коридора она увидела того следователя, который приходил к ней домой в день похорон мужа. Она хотела окликнуть его, но вспомнила, что тогда так и не спросила, как его зовут. Но он заметил ее, сам подошел, поздоровался довольно приветливо, но в дверь не впустил.

– А вам не сюда, а к следователю Громовой Анне Николаевне.

– Но в повестке, по-моему, ваша фамилия.

– Да, конечно, я занимался этим делом, но, знаете, у начальства свои резоны, пришло распоряжение сверху, мы обязаны подчиняться. – Он с улыбкой развел руками. – Вот, пойдемте, я вас провожу. А я ведь звонил вам вчера, чтобы предупредить, но не застал дома.

«Ох, как неудачно, – мелькнуло в голове у Марьяны, – если следователь женщина, то надо было совсем по-другому одеваться и краситься. С этим-то очкариком мы бы поладили, ишь как заулыбался, как только меня увидел».

– Простите, где у вас тут туалет?

– Вот, прямо по коридору.

Марьяна стерла яркую помаду, причесалась построже, сняла дорогие серьги и спрятала их в косметичку. Вот, так-то лучше. Скромная безутешная вдова.

Она открыла дверь кабинета:

– Можно к вам?

За столом сидела представительная дама лет пятидесяти, может, и больше, она строго глянула на Марьяну из-под очков.

– Вы Синицкая? Почему опаздываете?

– Я сначала не к вам пошла, пока искала…

– Ах да, но я вам вчера звонила, не дозвонилась.

– Я на работе часто задерживаюсь.

– Ну, я последний раз звонила в полдвенадцатого.

– Я прихожу с работы и отключаю телефон, – разозлилась Марьяна, – чтобы никто не беспокоил по ночам.

– Садитесь, – кивнула следователь на стул.

Пока Марьяна отвечала на обязательные дежурные вопросы, Громова придирчиво ее рассматривала. Красивая женщина, ничего не скажешь. Одета хорошо. Костюм, естественно, черный, но довольно дорогой, куплен явно не по случаю смерти мужа. Косметика хорошая, маникюр. Работает она, конечно, в крупной фирме, там надо выглядеть соответственно, но все же никак она не тянет на безутешную вдову! Муж был старше ее на пятнадцать лет, это, конечно, ни о чем не говорит, но большой жизненный опыт подсказывал Анне Николаевне Громовой, что тут что-то не так. Немолодой муж, имеющий красавицу жену значительно моложе его, заводит себе любовницу. Куда ему еще и любовница? Ну, допустим, в жизни все бывает. Дальше, муж погибает при невыясненных обстоятельствах, а жена воспринимает это довольно спокойно, не требует расследования, беседует с представителями УВД с явной неохотой. Тоже можно понять: женщина в горе, замкнулась в себе. Но, проработав следователем без малого тридцать лет, Анна Николаевна Громова, глядя на Марьяну Синицкую, могла с уверенностью сказать – эта женщина не испытывает горя по поводу потери близкого человека. На лице ее лежала печать заботы, усталости, растерянности, но не горя. Это, конечно, тоже не преступление, но настораживает.