Кошка колдуна - Астахова Людмила Викторовна - Страница 9

Иван Дмитриевич насупил брови и заворчал, как разбуженный в неурочный час медведь.

– Что ж его, пащенка, теперь в университет посылать, что ли? В Лютецию али в самый Рим?

– Хотя бы, – усмехнулся Диху. – Могу, кстати, помочь. Взять паренька с собой. Здесь ему все равно теперь придется несладко.

– Это да, это верно, чаровника со свету быстро сживут. – Выпустив многострадальное ухо сына, боярин сел на лавку и с любопытством ткнул пальцем в сверток: – А это чего такое?

– А это, друг мой, – сид по-хозяйски похлопал по добыче, завернутой в доху целиком, так, что не понять, где у нее голова, а где ноги, – такая вещь, что… Что разговоры о ней не для юных ушей, тем паче таких красных! – И зыркнул на Прохора.

– Прошка! А ну, брысь под лавку! – рявкнул родитель юного изобретателя. – И чтоб тихо сидел! А ты не ломайся, нечистый, чай, не красная девка. Рассказывай давай.

Убедившись, что из-под лавки даже Прошкины уши не торчат, Диху нервно сплел вдруг задрожавшие пальцы, глубоко вздохнул и торжественно сдернул шубу со своей скорчившейся добычи. Девица то ли оцепенела от потрясения, то ли притворялась, но сейчас ее состояние было совершенно неважно. Сид бесцеремонно подхватил ее под мышки и поставил на лавку, чтобы нежданный трофей предстал во всей красе. И, не удержавшись от вульгарного тычка пальцем, похвастался скептически сморщившему нос приятелю:

– Гляди какая!

Катя и Диху

Какое-то время я продолжала верить, что все происходящее со мной – страшный сон. Но надежда на скорое пробуждение окончательно задохнулась под тяжестью и запахом шубы довольно быстро, без мучений. Сны, конечно, разные бывают, иногда от яви почти не отличишь, но не зря наука твердит, что мозгам спящего база требуется, откуда черпать впечатления. Увлечение этнографией и средневековой русской историей запросто могло сказаться на мозгах, но не до такой же степени.

И сколько ни тверди мысленно: «Сейчас все кончится. Сейчас я проснусь дома», но против фактов не попрешь. А факты таковы: вид у местных очень уж средневековый, и говорят они на столь диковинной смеси русского и финского, что на слух понять можно лишь одно слово из пяти-шести сказанных. А уж когда Сидоров вытряхнул меня из шубы, как-то совсем не до смеха стало. Не нужно специалистом быть, чтобы представить, как именно поступят два средневековых мужика с ничейной девкой.

Боярин внимательно оглядел чужачку с ног до головы, насупил брови и фыркнул:

– Тьфу, бесстыжая! Это где ж видано, чтобы девки этак заголялись? Гулящая, что ли? Экая рубашонка на ней – срамота!

Следующий его взгляд, впрочем, задержался на жалко съежившейся фигурке уже подольше. Телом чистая, ноги тоже вроде не кривые, сиськи… да разве ж это сиськи? С русалочьими прелестями ни в какое сравнение не идут. Не говоря уж о Марфе-ключнице. Так что даже если свезти приблуду на торг, много за нее не выручишь. Разве что басурманин какой польстится, однако ж цены испорченного зеркала девка не покроет никак.

Сид даже слегка обиделся на пренебрежительное хмыканье друга и нетерпеливо отмахнулся:

– Не на то ты смотришь, Ваня! Ты не на ляжки ей гляди, а дальше, глубже… Помнишь, как я учил? Ну? Видишь?

– Да куды уж глубже… В зубы ейные, что ли, глянуть? Аль в какие другие места? – сверкнул белыми зубами в усмешке хозяин.

Диху покачал головой и вымолвил со вздохом:

– Ох, тяжело мне с вами, смертные… Она – чужая. Совсем. Это и есть чудо.

Натянуть пониже рубашку или грудь руками прикрыть? Вот он, важнейший из выборов. И правильного решения так с ходу и не найти. Прищур у него… ну, пусть будет – боярин… Словом, прищур у него получился уж больно оценивающий. К тому же холодный блеск светло-серых глаз боярских свидетельствовал о немалом опыте в торговых сделках.

Вот и пойми, кого из этих двоих надо бояться больше – то ли боярина, то ли его товарища по банным утехам – господина Дэ Сидорова. Отчего я вдруг поняла, что мой несостоявшийся благодетель иностранец? Да все просто. Не водятся на среднерусских равнинах такие диковинные мужчины с пронзительной заморской зеленью глаз и точеными чертами лица, и не водились никогда. Другая порода, нездешняя. Опять же, волосы – длинные, щеки без признаков щетины, движения плавные. С таким и в цивилизованном двадцать первом веке страшно оставаться наедине в бане. «Боярин», к слову, тоже не производил впечатления обладателя утонченных манер, хоть внешность имел вполне русскую.

– А вообще, – рассудительно отметил Иван Дмитриевич, продолжая разглядывать пришелицу, – на вид вроде ничего так… Коса не стрижена, знать, свободная. Какого ж она племени? Людского али бесовского?

Бородатый дядька подозрительно скривился, будто обнаружил в товаре брак и собрался от души поторговаться. А Сидоров, тот явно хотел от меня странного.

Диху, снова не сдержавшись, погладил девушку по ноге и прижмурился, довольный.

– О! Это вопрос вопросов, верно? Не напрягайся ты так, Айвэн. Это я шучу. Она, несомненно, человек и, опять же без сомнения, не принадлежит ни моему миру, ни твоему.

Заявив это, он посчитал, что смертный его приятель достаточно насмотрелся на девичьи ножки, которые уже от страха пупырышками пошли, и дернул предмет обсуждения за руку, дескать, садись на лавку.

– И кстати, она нас не понимает. Сделать так, чтоб она научилась говорить, как ты считаешь? Или погодим?

Сидоров прикоснулся так, словно по мягкому меху новенькой норковой шубки провел ладонью. Я вжала голову в плечи и постаралась не дышать. А как еще должна вести себя вещь, выставленная на всеобщее обозрение? Качать права и требовать особого отношения? Да-да! В компании с двумя полуголыми мужиками в бане. Много таких умниц отыщется?

– Э… – Боярин поскреб бороду. – Погодим пока. Да тебе ж колдовать нельзя, сам говорил!

Диху расплылся в улыбке, не скрывая блаженства.

– Все можно, если осторожно. Сейчас нельзя, но скоро будет можно. Теперь мы с Кайлих поглядим, кто кого. – Тряхнув головой, он с трудом унял возбужденное дыхание и добавил уже спокойно: – Эта пришелица – мой талисман и знак. Понимаешь, она – то последнее, чего мне не хватало.

Вряд ли Айвэн понимал его до конца, но это и не важно теперь. А вот вопрос права владения следовало решить, и незамедлительно. По всем законам, людским и не только, дичь принадлежит тому, в чьих землях поймана. То бишь безродная чужачка в данный момент – собственность боярина Корецкого.

– Сколько ты за нее хочешь? – не стал скрывать намерений Диху.

«Все. Конец мне!» – догадалась я и отчаянно возжелала упасть в спасительный обморок. Но, видимо, нервная система городских жительниц современной России не настолько хрупка, чтобы терять сознание по такому ничтожному поводу.

Бежать бессмысленно, кричать тоже, и волей-неволей тебя охватывает безразличие к собственной судьбе. Будь что будет, лишь бы все скорее закончилось.

Порадовавшись тому, что разговор наконец-то начал принимать деловой характер, Иван Дмитриевич подбоченился и огладил бороду, начиная торг.

– Ну, что…

Он протянул было к девушке руку, но тут же отдернул, заслышав ревнивое шипение сида. Друг Тихий взъерошился чисто ведьмин кот: глаза зеленющие сощурил, нос сморщил, зубы оскалил и только уши не прижал.

– Ладно-ладно! – успокаивающе выставил ладонь боярин. – Девка справная, хоть и тощая, ну так это откормить можно. Ежели к работе приставить да поглядеть, чего она умеет…

– Да ты на руки ее глянь! – запальчиво возмутился Диху, включаясь в забаву. Почти забаву, потому что для сына Холмов все происходило более чем всерьез. – Какая работа? Видишь, какие нежные? Она ничего тяжелей пера в жизни не держала! – И для убедительности взял товар за руку и перед носом у приятеля повертел: – И от шитья мозолей нет!

– … а то, что безъязыкая, так оно даже лучше. Бабе язык бесами даден, – продолжал искать достоинства в пришелице Корецкий.