Серебряные крылья - Кузнецов В. А. - Страница 9

на гармошке. Десять! Пора. Вздохнул, поднялся с соломы. Спрятал узелок с салом под овчинный

полушубок, пошел.

Взялся за живот. Немец зло, но понимающе кивнул: «Давай». Я медленно зашел за сарай, выбрал

направление, чтобы солдат подольше не видел.

На шоссе никого не было. Оглянулся. Охранника не видно. Сердце колотилось. Вытащил узелок,

взял его в левую руку, вздохнул и... ринулся к шоссе.

Сначала бежал прямо. Потом начал петлять. Бежал без оглядки. Дорогу преодолел тройным

прыжком. Перед лесом не выдержал, оглянулся. Немец махал руками, автоматом, что-то, видно, кричал.

Но от быстрого бега было непонятно — стрелял или нет. Во всяком случае, выстрелов слышно не было.

Стемнело. Мучает вопрос, правильно ли я иду. Впереди показалась поляна, стог соломы.

Приглушенный русский говор. Кто там? Замер, прислушиваюсь. Наши! Они тоже, наверное, идут к

линии фронта.

Подошел к ним, поздоровался. Их было трое, и у них был компас. Оказалось, что иду я

неправильно — на юг. Разговорились: красноармейцы шли к своим. Днем шли лесами, ночью отдыхали.

Солдаты были рады, что я знаю, куда нужно идти и где проходит линия фронта. Но, пожалуй,

больше всего они были рады салу. А мне приятно, что пойдем вместе, что снова обрел друзей.

Старшему было лет сорок пять. Его слушались беспрекословно, он был по-настоящему старшим.

Даже отдавая мне компас, сказал: «Я буду идти позади, если ошибешься — подскажу».

Второй — лет двадцати двух. Светлые волосы на бороде почти не видны. Его звали Петр.

Третий — лет сорока. Худой, маленький, с бегающими черными глазками — Никита.

У всех одна мечта — как можно быстрее пробиться к своим. Они прошли, как и политрук, из-под

Ельни двести километров. Конечно, устали, измотались. Но оставались крепкими и физически и

морально.

Удивились моему рассказу о летчиках, о вылете, о Шурыгиных.

— Ну иди, летчик, вперед. Мы за тобой.

Быстро наметив ориентир по компасу — сорок пять градусов, я пошел первым. Под Москвой

хорошие леса. Если бы не они — как бы мы шли.

Идем гуськом. За мной метрах в десяти — пятнадцати бородач Егор, за ним Никита, потом Петр.

Подходим к какому-то шоссе. Шоссе широкое, бетонированное. Но карты нет; и определить, что за

шоссе, не можем. Впереди должна быть река Нара, а за ней — наши. Это усвоили все. Но до Нары, по

нашим подсчетам, не менее двадцати пяти — тридцати километров.

А по шоссе идут на северо-восток танки. Их двадцать один. Это нужно запомнить. Придем к своим

— доложим.

Петр и Никита на мое замечание улыбнулись. Но Егор поддержал:

— Правильно сержант говорит. Вдруг меня или его убьют — так вы доложите, что видели танки.

Все, что видим у противника, — запоминайте.

. Перешли шоссе, углубились снова в лес. Ночуем в копне соломы. После завтрака подсчитали

остаток продуктов. Осталась соль да горсть пшенки. Тетилушиных продуктов на всех явно не хватало.

Хорошо, в одной из деревень крестьяне снабдили нас картошкой и капустой.

Всю следующую ночь шли без отдыха. В одном месте лес поредел, показалась опушка. Я вышел

на разведку. Вдали виднелась река. За рекой деревня и дорога. По дороге в деревню и из деревни снуют

подводы и всадники. Не оставалось сомнения, что это река Нара и совсем близка фронт.

Невдалеке подвода. Решил поговорить с возницей. Если местный крестьянин, поможет

сориентироваться. Подхожу к повозке и глазам не верю: грузит солому немец. Что делать? Бегу к лесу.

Оборачиваюсь. Немец целится из автомата. Рывок в сторону — и стремительный бег под пулями. В лесу

свернул влево и через двести метров нашел своих.

Выстрелы смолкли. Петр смотрел восхищенно, Егор осуждающе. Егор старше, опытнее. Говорит:

раньше нужно было повернуть, коль увидел, что немец.

Ну что ж, может быть, Егор и прав, но не всегда получается, как хочешь.

Мы убедились, что перед нами Нара, но вокруг фашисты.

Снова углубились в лес и стороной обошли деревню. Еще сутки мы шли в полном неведении

окружающей обстановки и вдруг:

— Стой, кто идет! Руки вверх!

Стоим с поднятыми руками. Перед нами трое в шапках, в стеганых брюках и ватниках. Двое

направили на нас автоматы, а один замахнулся гранатой. На шапках — звезды.

«Партизаны, — мелькнула мысль, — конечно, наши, партизаны!» И радость теплой волной

разлилась в груди.

— Откуда? — строго спросил тот, что был с гранатой.

— Из-под Ельни идем, — ответил Егор, — а это летчик, идет с нами из-под Боровска.

— Обыскать! — скомандовал тот же.

Обыскали. Компас отобрали.

— Ну, что ж, поздравляем вас с праздником Великой Октябрьской революции, — опять проговорил

старший. — Вам здорово повезло. Мы ведь разведчики.

Разведчики?! Это еще лучше! Значит, рядом фронт, рядом наши!

— А ты что же назад кинулся? — улыбнулся старший. — Ведь еще несколько секунд, и граната

полетела бы в вас.

— Да так, по привычке, неожиданно вы появились, да и форма незнакомая, — неловко возразил я.

Шли вчетвером вдоль Нары, сопровождаемые разведчиками. Молчали, каждый думал о своем, и

настроение у всех было самое хорошее.

Лес подошел к самой реке. Разведчик свистнул, и с другой стороны солдат на коне въехал в воду.

На привязи был еще конь. Быстро переправились на левый берег.

Трудно описать состояние, которое охватывает тебя при переходе линии фронта. Вот земля и лес

по правому берегу — они заняты врагом. Тишина скрывает опасность на каждом шагу, таит смерть там,

где ее не ждешь. Оттого правый берег кажется чужим.

А вот левый. И сосны раскачиваются, будто приветствуют, и тишина какая-то особенная,

приветливая, и земля совсем другая, родная.

Сегодня 7 ноября — наш двойной праздник. Двадцать четвертая годовщина Октябрьской

революции и возвращение к своим.

Боевые будни

Недалеко от Нары деревушка. В одном из домов штаб. Вызвали к подполковнику. Мы кратко

доложили, откуда и куда идем и о том, что видели в тылу врага.

Поблагодарив за ценные сведения, подполковник предложил нам отдохнуть. Мы отказались.

Слишком были взволнованы, и быстрее хотелось попасть в свою часть.

В штабе нам рассказали, что накануне выступил по радио Сталин — подвел итоги

четырехмесячных боев, вскрыл причины неудач армии, наметил пути разгрома немцев. Сталин выступал

на торжественном собрании в Москве. А на Красной площади состоялся военный парад. В это поверить

было трудно.

На душе было и радостно и тревожно: как будут развиваться события дальше?

Утром я отправился в штаб батальона. Иду по песчаной дорожке. Навстречу небольшого роста,

широкоплечий политрук. Что-то знакомое и в его гимнастерке, и фигуре, и ремнях. Вглядываюсь. Он,

Николай Николаевич.

Мы в объятиях друг друга.

— Жив, молодец, — шепчет он.

Политрук перешел фронт севернее Наро-Фоминска. Не стал переходить железную дорогу, а пошел

вдоль нее тем же курсом, что и я, только левее.

Когда я ему сообщил, что хочу сегодня же отправиться в свой полк, он одобрил мои намерения.

— Правильно, иди к комбату, может, и я чем помогу. Комбат выслушал мою просьбу молча. Лицо

его нахмурилось.

— И не знаю, что делать с вами, сержант. Никаких документов у вас нет...

Я продолжал настаивать:

— Товарищ подполковник, очень прошу. Свяжитесь с аэродромом, за мной приедут.

— Нет у нас связи с ним.

Вошел седой батальонный комиссар. Что-то весело шепнул командиру. Но тот и на сей раз не

улыбнулся. «Не везет. Не отпустят», — сверлила мысль.

Комбат обратился к комиссару:

— Вот летчик, сержант, просится в часть, здесь она, под Москвой. Но документов никаких нет.

Дело его положительное. Как думаешь, комиссар?

Пришлось все рассказать сначала. Батальонный смеялся, когда я рассказывал о побеге.