Серебряные крылья - Кузнецов В. А. - Страница 6

вонзаются в осиное тело «мессершмитта». Самолет вспыхивает и падает вниз.

Все это мгновенно проносится перед глазами, словно видение. Мовчан уже пикирует к

бомбардировщикам. Проскакивает пара с красными звездами. Парой вылетали Романенко и Алхимов.

Наверное, это они открыли стрельбу. Трассы от пуль сверкают серебристыми полосами, и еще один

стервятник находит свою могилу на подмосковной земле.

Барабаш отстал на развороте, его совсем не видно. Где он, почему Гриши не видно?

Мовчан маневрирует по курсу и высоте. Крутит, крутит, пожалуй, сильнее, чем Чуфаров между

Коломной и Рязанью.

Бомбардировщики развернулись на восток и невозмутимо, плавно, медленно пошли к линии

фронта.

А воздушный бой не затихает. Непонятный для меня бой. Ничего не разберу, где свои, где

противник. Вижу впереди Мовчана, а иногда звезды других своих истребителей и даже черно-желтые

кресты. Рука на гашетке пулеметов. Готов к стрельбе каждую секунду. Но по-настоящему никто не

«подворачивается», и я ношусь за Мовчаном словно угорелый.

Правда, где-то в глубине сознание подсказывает, что действуешь правильно: от ведущего не

отстаешь и надежно его прикрываешь. А он обязан сбивать и отбивать врага. Мовчан действует

инициативно. Но мне все-таки как-то не по себе. Большой палец на гашетке, а бить некого да и некогда.

Сколько разворотов, снижений, горок, сколько переворотов, да таких неправильных, что в глаза

сыплется пыль и грязь с пола кабины.

Где Барабаш, где остальные? Опять впереди крест.

Мовчан стреляет, стреляет, но вот он уменьшил обороты мотора, и (наконец-то!) я догнал его,

вздохнул и даже успел заметить бомбардировщиков и истребителей с красными звездами.

Атака отбита. Мы чуть-чуть обогнали нашу группу справа. А этого делать нельзя. Нужно быть

справа сзади. Мовчан прибрал обороты мотора.

Где же Барабаш?

Небольшой отворот вправо: вокруг самолета появились светлая трасса и маленькие-маленькие

шарики от взрывов. Эрликон! Автоматическая пушка «мессершмитта». Но откуда он? Где он? Нужно

резко отвернуть, отвернуть!

Вдруг в кабине треск, грохот, гарь... Кабина словно разлетелась вдребезги, а тебя кто-то ударил по

голове...

Нужно покинуть самолет, расстегнуть ремни и выброситься с парашютом! Нужно, нужно...

Руки и ноги что-то делают, уже не подчиняясь голове, подсознательно выполняют заученное ранее

на земле. Туман застилает глаза. «Конец...» — мелькает в сознании.

В тылу врага

Небольшая комната. Бревенчатые стены и крохотные оконца. В углу под иконами чернобровый

мальчишка лет шестнадцати. Он сначала таращит глаза, потом сочувственно, даже виновато улыбается.

У меня невольно вырывается:

— Где я?

Парень соскакивает с табурета.

— Не бойся. Тут немцы, но мы тебя спрятали.

«Немцы! Какие немцы, откуда?» — проносится в голове.

— Здравствуй, сынок, считай, отходить начал. Вот и хорошо.

Неторопливая женская речь звучит неожиданно, заставляет обернуться. От резкого поворота

голова сразу заныла, перед глазами пошли желтые круги.

В дверях стоит пожилая женщина!

— Успокойся, сынок. Меня зовут тетя Луша. Женщина берет табурет, усаживается возле меня.

— Даст бог, все быстро заживет. Голос уверенный, спокойный.

А голова ноет, ноет...

— Здорово тебя садануло. Уж третий день, а ты еще не в себе, — проговорил парень негромко.

Я ощупал голову. Волосы на макушке выстрижены. Чуть пониже — твердый рубец.

«Ранили, — мелькнуло в голове. — А что же было дальше? И неужели правда, что кругом

фашисты?»

Словно угадывая мои мысли, тетя Луша кивает на окно.

— Вон погляди, это немцы на большаке. — Немного медлит и продолжает уверенно: — Но ты не

бойся — сюда не придут.

Через окошко хорошо видны церковь и дорога. По ней медленно движется несколько подвод. У

солдат шинели и пилотки серо-зеленого цвета, неуклюже переброшенные через шею на живот автоматы.

Фашисты! Но может быть, это сон? Разве не снилось раньше, будто проваливаешься куда-то в

пропасть, падаешь, падаешь, ужас леденит душу и вдруг. . просыпаешься. Просыпаешься с облегчением:

сон!

Но нет, на сей раз передо мной живая действительность. Рядом паренек, тетя Луша, а там на

большаке, метрах в двухстах, реальные враги. На сердце тяжесть от сознания какой-то совершенной

ошибки, неотвратимой беды.

Чувствую, как по телу расходится нервный озноб. Нужно успокоиться, взять себя в руки и только

потом принимать решение.

Первое, что приходит на ум, — мысль об оружии.

— Где мой пистолет?

У тети Луши и паренька удивленные глаза.

— Николай, ты не брал его? — спрашивает она сына.

— Нет. Может, в воздухе оторвался, — отвечает Николай скороговоркой, — когда летели с

парашютом?

Скрипнула дверь, вошел худенький, маленький мужичок. На вид ему около пятидесяти. Подошел

близко-близко, смотрит прямо в лицо. Пожал руку, улыбнулся, представился:

— Кузьма Никифорович, хозяин дома. Да ты это... не стесняйся. Зови просто Кузьма. Прошла

голова-то?

Голова ныла. Но признаваться не хотелось. Как признаться в слабости, если на тебя смотрит

столько глаз. Маленькие, прищуренные — дяди Кузьмы, черно-коричневые из-под темных густых бровей

— тети Луши, круглые, восхищенные, такого же цвета — Кольки. И совсем синие глазенки девочки,

испуганно-удивленно сверкающие из-за спины отца.

Глаза разные, но во всех — доброта, искренность.

— Спасибо вам...

— Что ты, что ты! У нас ведь старший на фронте, под Ленинградом...

Через несколько минут на столе задымились миски с картофельным супом. Я с трудом поднялся с

постели, присел к столу вместе с гостеприимными хозяевами.

— Под Бавыкином тебя стукнуло-то, и парашют бавыкинские унесли, — начал дядя Кузьма.

— Что делалось! — перебил его Колька. — Гул, пальба. Самолеты крутятся, ничего не поймешь —

где наши, где немцы. Только бомбардировщики спокойно шли. А «маленькие» — сплошная карусель.

Бежим мы с ребятами по опушке леса, — продолжал Колька, — а немец как шандарахнет, самолет

камнем вниз. Рядом маленький человечек бултыхается. Потом уж почти над землей — хлоп! — и белый

зонт. Галоши соскочили, отдельно падали. Ну, мы все туда. Глядим — он уж отвязался и в лес бежит. Тут

мы его и нашли. Голова в крови... Это оказались вы.

Дядя Кузьма вдруг прервал Колю, встал, засеменил в чулан, потом обратно. В руках он держал

шлемофон с оборванным хвостиком радиошнура. Он был пробит осколками снаряда.

— Шишки-то не саднят?

— Нет, не саднят, — улыбнулся я.

И дядя Кузьма улыбнулся. Весь его облик, а особенно улыбка, глаза выдавали радость — радость

от второго рождения ставшего дорогим ему человека.

«Сбил бы немца — товарищам легче стало, — беспрестанно сверлила мысль, — а тут поражение.

Фашист жив, а моего самолета нет. Вот так, наверное, и в пехоте. Поэтому и отступают. Плохо воюем, не

научились еще».

Трудно было в то время понять все это.

— Оставайся у нас. Старший на фронте, вот и будешь вместо сына, — предложила тетя Луша.

— Нет, нет, что вы, нужно пробираться к своим. Вот немного оправлюсь, найду карту, компас — и

пойду на восток.

Тетя Луша огорчилась, а Кузьма Никифорович понимающе кивнул. Он тоже когда-то был

солдатом...

Плохо было то, что я не помнил, откуда вылетел на боевое задание. Казалось, что взлетали из

центра. Район Боровска, Малоярославца был мне очень плохо знаком. Не мог вспомнить и район Наро-

Фоминска. Смутно припоминалось, что когда ставили задачу на вылет, то информировали о линии

фронта: она проходила по реке Нара. Больше ничего не помнил.

Постепенно мысли перенесли меня в родную Арбузовку, в боевой полк.