Серебряные крылья - Кузнецов В. А. - Страница 23

Но мы еще поговорим об этом. — И замполит ушел.

Энергичный человек этот Любимов. Почти никогда не сидит. Все ходит, ездит, говорит с людьми.

Заметит десятки недостатков, заставит устранить. Иногда он казался привередливым, и летчики дулись

на него. Однако в душе каждый уважал замполита за любовь к порядку, за смелость и умение вести

воздушный бой.

Любимов не пропускал ни одного вылета, летал, сколько позволяло время. Любил майор сразиться

с противником и дрался хорошо, грамотно, храбро.

Таков наш комиссар, как называли мы его по старинке, майор Любимов — худощавый,

небольшого роста, с черными усиками и выразительными темными глазами.

...По деревне Алферьево идет молодежь. Серые солдатские шинели, ботинки и обмотки на ногах

свидетельствуют о том, что идет пехота. Мы смотрим на них грустно, уж больно неказистая у пехоты

форма. Но... они оказались летчиками. Последними летчиками выпуска 1942 — 1943 годов.

Мне приказали вести этот строй в столовую, казарму, а потом назначили старшим над молодым

пополнением.

Сержанты слушались меня не только как младшего лейтенанта, но как летчика, совершившего

более двухсот боевых вылетов. Это было не только подчинение, но и уважение, и мне командовать

такими сержантами было нетрудно.

Через месяц меня назначили на должность командира звена. Черепанов не возражал, когда в свое

подразделение я отобрал лучших летчиков — Абрамова, Калюжного и Савченко.

Характеры у летчиков разные. Абрамов — небольшого роста сержант, молчаливый, спокойный. Он

очень любит летать. На замечания реагирует быстро, ему очень хочется стать хорошим летчиком.

Калюжный — страстный шахматист, любитель литературы и новостей. Он мог часами говорить об

искусстве, книгах, кино. Когда проигрывал в шахматы, спокойно кричал: «Я слабак», и смешно было

видеть его огромную фигуру на полу: тем, кто проигрывал, по нашим правилам следовало пролезть под

столом.

Как-то Абрамов предложил Ленчику сыграть с командиром. Калюжный посмотрел на меня

вопросительно: «Разве командир звена умеет играть в шахматы?» — и предложил партию.

Тотчас же нас окружили летчики. Калюжный проиграл подряд две партии. Он злился — как так,

всегда выигрывал, а сейчас...

— Случайность. Разрешите еще раз? — попросил меня сержант.

— Нет, достаточно, — возразил я ему.

— Ну еще одну, только одну! Это вы случайно выиграли.

— Хорошо, — ответил я летчику, — если я обыграю вас, вы пишете расписку: «Я слабак, признаю

ваше первенство и без личного вашего приглашения никогда не сяду за шахматный стол».

Калюжный согласился.

Леня видел во мне начинающего игрока, которому просто повезло. Авторитет Ленчика вырос

необыкновенно быстро, и он хотел его закрепить во что бы то ни стало. Калюжный был уверен в

выигрыше.

У меня в голове зрели другие мысли. Летчик самоуверен. Это лишнее — в бою может подвести.

Нужно сбить с него спесь, укрепить свой авторитет, авторитет командира звена. Нужно, кроме того,

отвлечь его от шахмат, чтобы был ближе к бою.

Шахматная школа Мовчана не подвела. Я выиграл. Калюжный забрался под стол, крикнул: «Я

слабак!» — и написал расписку, которую я хранил несколько лет.

Звено наше стало лучшим в полку. Летчики много летали, тренировались в воздухе: групповая

слетанность, воздушные бои.

Где-то на юге Покрышкину удалось доказать преимущество полетов парами и четверками перед

полетами звеном, состоящим из трех самолетов. И мы разрабатывали повороты звена-четверки «Все

вдруг».

В середине февраля 1943 года полк перебросили на юг — в район Сухиничи. Намечалась операция

на жиздренском направлении. Недалеко от деревни Рысня укатали аэродром, мороз прибавил крепости

твердому грунту, и «яки» не проваливались ни на взлете, ни на посадке.

Из штаба 1-й воздушной армии пришла инструкция по расчету дальности и продолжительности

полета на Як-1. Кто-то из штабных офицеров придумал наилучший (по его мнению) способ

использования истребителей. Зачем сопровождать штурмовиков непосредственным прикрытием? Не

лучше ли, чтобы истребители находились над линией фронта, а группы «илов» поочередно проходили бы

эти зоны.

Истребители могут в этом случае прикрыть шесть-семь групп за один вылет. К тому же, если полет

выполнять на малых оборотах мотора на «затяжеленном» шаге винта, время патрулирования

увеличивается вдвое.

Этот режим летчики назвали «хитрым».

Дело в том, что творцы нового способа не подумали об одном — о скорости. Летчики «висели»

над линией фронта на минимальной скорости. А Ме-109 приходили на большой, и в первые минуты боя

нам приходилось очень туго.

Позднее Покрышкин отверг такой способ патрулирования. «Скорость, высота, маневр, огонь» —

вот предложенная им формула.

Операция на жиздренском направлении оказалась не совсем удачной. Третьего марта мы вернулись

в Алферьево и с ходу включились в Ржевско-Сычевско-Вяземскую операцию.

Ржев дымился, каждый метр нашей русской земли доставался с боями. Враг, обороняясь, отходил

на юг — на Сычевку, Вязьму.

Под Сычевкой погиб Володя Шурыгин. В одном вылете мы штурмовали отходящие на юг колонны

фашистов. Автомашины застревали в снегу, немцы удирали на повозках, которые непрерывно двигались

от линии фронта к Вязьме. Неожиданно появились Ме-109. Преимущество их было бесспорным —

высота, скорость, неожиданность.

В бою Володя сбил один Ме-109, но сам был подбит и приземлился в поле, на территории, занятой

врагом.

Позже партизаны подробно рассказали о героической смерти летчика. Володя поджег свой самолет

и укрылся в деревне. Но утром нагрянули фашисты. Шурыгин отстреливался до последнего патрона и

убил несколько фашистов. Когда они подожгли дом — он покончил с собой, но в плен не сдался.

Через несколько дней меня принимали в партию, и я с болью подумал, что Володю сегодня тоже

приняли бы, обязательно приняли.

...Враг все быстрее и быстрее откатывается на юго-запад, к Смоленску. Скоро фронт передвинется

так далеко, что авиация не сможет выполнять задания: не хватит запаса горючего, а новые аэродромы не

успевают готовить.

Командира полка вызвали в Москву, и я отвез его на По-2 в Тушино. На обратном пути возле

Волоколамска попал в настоящую метель и с трудом нашел свой аэродром. Зима нехотя сдавала свои

позиции. А через два дня солнце растопило снег на асфальтовых дорожках. Нужно было лететь за

Черепановым, и я сомневался, смогу ли сесть на лыжах. Так и получилось, прилетел на лыжах, а

вернулись с командиром на полуторке.

По приказу из Москвы полк перелетел, в Кулешовку, что севернее Вязьмы. Летали под Смоленск,

Ярцево, Издешково. Но весна давала себя знать, и вскоре раскисшие грунтовые аэродромы связали

действия авиации. И немцы и мы резко сократили полеты.

— Поедете с Винокуровым на курсы заместителей командиров эскадрилий, — объявил Черепанов.

— Через два месяца быть в полку. Понятно?

— Понятно, товарищ подполковник.

На По-2 мы должны были вылететь в Алферьево, там рассчитаться и далее поездом.

Механик принес наши чемоданы, проверил мотор. Все готово к отлету. Но как взлетать? Кругом

раскисший грунт. Мы убедились — взлететь невозможно. Доехать же другим транспортом тоже нельзя.

Фашисты специальной машиной — путеразрушителем повыворачивали рельсы и шпалы на участке

Вязьма — Гжатск. До Москвы теперь можно добраться только через Алферьево самолетом.

— Идите-ка спать. Завтра приходите пораньше, — приказал комиссар полка.

С рассветом мы снова были на аэродроме. Но раньше нас пришел туда Любимов. Он нашел места,

еще не раскисшие, покрытые тонкой пленкой льда. Солнце еще не добралось до этого участка. Мы