Разноцветные глаза (сборник) - Павич Милорад - Страница 27

Известно, что, принимая решение сжечь за собой и своими людьми все «мосты», Кортес опирался на три важных аргумента. Возглавляя отряд, состоявший всего из четырехсот бойцов, он был уверен в своей победе по трем причинам, две из которых засвидетельствовал письменно. Во-первых, он привез с собой шестнадцать лошадей. Как он и предполагал, их устрашающий вид внес панику в войско ацтеков, потому что здесь, в Мексике, местные жители приняли невиданных животных за злые божества и даже дорогу, по которой они прошли мимо вулкана Попокатепетля, назвали Дорогой зла. Кортес знал, что индейских женщин никакими угрозами нельзя вынудить посмотреться в зеркало, потому что они, как, впрочем, и их мужья, на собственном опыте познали свойство зеркал глотать душу того, кто посмел это сделать. Вот почему на груди лошадей Кортеса были зеркала.

Вторым известным аргументом был просто факт из календаря. Существовала широко распространенная легенда о Кецалькоатле, златовласом боге американского континента, которого индейские племена несколько тысяч лет назад изгнали со своей земли. Легенда утверждала, что Кецалькоатль должен был вернуться из изгнания со стороны востока в год Первого Тростника. По ацтекскому календарю дата эта приходилась как раз на 1519 год, и, кроме того, как известно, Кортес был светловолос.

Помимо двух первых, существовал и третий аргумент, но он оказался слишком сложным для записи. Поэтому документально он не был зафиксирован. Однако он – в этом не следует сомневаться – был совершенно ясен и понятен каждому воину из отряда Кортеса.

Как бы то ни было, 8 ноября 1519 года Кортес со своими людьми вошел в столицу Мексики, и Монтесума II, император ацтеков, с дарами встретил его перед Солнечным камнем с изображением четырех эпох в истории человечества и пригласил мирно войти в город, а кто-то из ближайшего окружения императора был принесен в жертву Кецалькоатлю, пернатому змею планеты Венера, и богу войны Уицилопочтли. Ацтеки считали, что человеческая жертва или человеческое сердце имеет тем бо?льшую ценность, чем лучше приносимый в жертву относится к тому, кто его в жертву приносит. Такой обреченный на смерть считался гонцом, посланным с земли на небо, и там он должен был самым лучшим образом отрекомендовать пославшего его. Торжественная процессия, следуя многокилометровой Дорогой мертвых, на всем протяжении которой с двух сторон поднимались каменные дворцы и храмы, прошла между пирамидой Луны и пирамидой Солнца, выйдя к главной площади Теотиуакана, где и было совершено жертвоприношение.

Однако, представ перед Уицилопочтли, друг Монтесумы, видимо, недостаточно убедительно расхваливал своего властелина. Император был убит во время восстания 30 июня 1520 года, а Кортесу пришлось столкнуться с восставшими, снова сражаясь за уже завоеванный город, который 13 августа 1521 года, как и все ацтекское царство, окончательно перешел в руки испанцев. Так стало ясно, что аргументы Кортеса обладали реальной значимостью.

Вскоре после этих событий, холодной и снежной зимой, в окрестностях Теночтитлана (только что нареченного Мехико) бедный охотник-индеец, обойдя свои капканы, возвращался домой и вдруг увидел перед собой прекрасную молодую женщину. Как он потом рассказывал, она была босой, но снег под ее взглядом таял, а ее волосы с вплетенными лентами столбом стояли в воздухе у нее над головой. Она обратилась к нему, и слова замерзали у ее рта, так что их можно было прочитать даже после того, как сама она уже исчезла. Она повелела построить на этом месте храм. Индеец, только недавно обращенный в христианство, поспешил к священнику и рассказал о чуде, утверждая, что ему явилась Матерь Божья. Священник не поверил и потребовал от охотника доказательств. Индеец пошел к месту недавней встречи, но там уже никого не было. В отчаянии он вернулся к священнику и, услышав обращенные к нему упреки, беспомощно развел руками. В этот миг из-под его плаща на снег высыпалась охапка свежих роз. После этого священник больше не сомневался в правдивости его слов, и на указанном месте была построена церковь Божьей Матери Гваделупской, куда стекаются на богомолье верующие со всей Мексики.

В 1971 году я совершил туда паломничество и видел на алтаре в золотой раме плащ индейского охотника. Все здание с куполами, притворами, колокольнями и лестницами с одной стороны просело, поэтому, чтобы войти в храм по левую сторону от главного входа людям приходится подниматься, а по правую спускаться. Полы и перила лестниц странным образом сопротивляются и ноге, и руке посетителя, а иконы в одной части церкви не касаются стен и висят прямо в воздухе. Каждый год в День Пресвятой Марии Гваделупской на огромной огражденной площади перед церковью собирается несметное количество людей. В отверстия, проделанные в каменной мостовой, вставляют шесты, на них натягивают тент, и под ним паломники со всех концов страны отмечают этот величайший праздник. Они приносят сюда свои соломенные кресла-качалки, складные ножи, гамаки, готовят тортилью, посыпают ладонь солью, лижут ее и запивают текилой или, попеременно подстилая себе под колени одно из двух соломенных сомбреро, часами ползут ко входу в храм Божьей Матери Гваделупской. И каждый год в этой бесчисленной толпе людей бывают человеческие жертвы. Случается, что лучший друг убивает своего лучшего друга, причем тогда, когда этого меньше всего можно было бы ожидать. Мексиканские газеты недавно писали об одном таксисте, который расстался с жизнью, заехав повидать своего товарища. Он, как обычно, посигналил перед домом, друг вышел, расцеловался с таксистом и сказал ему следующее:

– Подожди, схожу за ножом: хочу тебя убить.

Таксист подождал, а его друг вернулся с ножом и действительно убил его.

Тогда, в 1971 году, я как-то ночью возвращался домой после ужина и думал о таксисте и его друге. В тот поздний час мой путь проходил через огромный безлюдный парк Чапултепек, болотистый и мрачный. Но у меня не было причин для страха. В раскинувшемся вокруг меня необъятном чужом городе, среди семи миллионов жителей Мехико, не было ни единого человека, который испытывал бы ко мне любовь. Я был в полной безопасности.

Ясно, что третий аргумент Кортеса до сих пор не утратил своего значения.

Икона, которая чихает

Среди каталонских наемников, которые в 1307 году на средства западных держав осаждали Святую гору, с намерением подчинить ее Римской церкви, в отряде, состоявшем из тысячи человек и направлявшемся к сербскому монастырю Хиландар, находился человек, которого звали дон Хорхе эль-Сабио. После долгой и безрезультатной осады решено было разделить его отряд на две части, с тем чтобы одна высадилась с южной, а другая, одновременно с ней, с северной стороны монастыря. Стояло утро, спустился туман, явление столь частое в этом крае, что именно ему монастырь был обязан своим названием, составленным из двух греческих слов, – ?????? и ??????, что значит «тысяча туманов». Солдаты ничего не видели перед собой, и группа, в которой был эль-Сабио, проскочила мимо монастыря и ударила по каталонцам, находившимся по другую сторону крепости. Те, приняв их за афонцев, вступили с ними в бой, в котором погибли все, кроме трех человек, сдавшихся в плен хиландарцам и ставших впоследствии монахами. Начав новую жизнь, они получили имена Мануил, Савел и Авив. Первое имя взял себе прежний дон Хорхе Руэда эль-Сабио[13].

Оказавшись в монастыре и облачась в рясу, отец Мануил понял, что у хиландарских монахов два святых языка – греческий и сербский, и начал с таким усердием изучать их, что быстро овладел обоими. В чтении молитв и церковном пении он не уступал ни одному монаху из Рашки. Во время учения с ним произошла одна удивительная вещь. В начале своей новой жизни он – с большим восхищением и одной из первых – выучил букву, которую потом никогда не мог встретить ни в греческих, ни в сербских книгах. Он тщетно искал ее годами и никогда не расставался с заложенным за ухо гусиным пером, для того чтобы записать эту букву, если вдруг случайно обнаружит ее в какой-нибудь рукописи. Однажды в 1354 году, сразу же после утренней службы, отец Мануил, по своему обычаю, взял горсть маслин, прилепил ко дну медной чаши горящую восковую свечу, налил в чашу вина, надел на ключ от кельи, висевший у пояса, горячую, как жар, лепешку, выбрал себе книгу и, с пером за ухом, прошел по узкому крытому мосту в башню, где располагались умывальные помещения и нужники. Найдя укромное и удобное место, он оставался там, пока у него не кончились маслины и вино и пока свеча не догорела до дна. Когда он наконец закрыл книгу, уже перевалило за полдень, и отец Мануил вздрогнул, потому что по монастырскому уставу ему следовало быть сейчас в трапезной. По дороге он не заметил ничего необычного, не считая того, что трава перед монастырскими постройками поседела. Трапезная давно была пуста, его завтрак еще стоял на столе, а рядом молодой и не знакомый отцу Мануилу монах (очевидно, была его очередь прислуживать за едой) ожидал окончания трапезы. Начав есть, отец Мануил заметил на столе рядом с тарелкой бумажную грамоту, исписанную необыкновенно красивыми буквами. Он развернул ее и с удивлением обнаружил, что буквы не греческие и не сербские. Только благодаря тому, что отец Мануил еще не полностью забыл каталонский, он сумел прочитать следующее: