Чего стоит Париж? - Свержин Владимир Игоревич - Страница 8

Вновь взвыл рожок, теперь подавая сигнал окончания атаки, и защитники Лувра, все так же сохраняя строй, вернулись во внутренний двор. Захлопнулись ворота. Пользуясь передышкой, быть может, краткой – каких-нибудь десять – двадцать минут, я вновь вызвал Лиса:

– Джокер-2, как успехи?

– Разнообразно, капитан. Пока вы там геройствовали, я облазил весь третий этаж, где сейчас заперты королевское семейство и всякая придворная шушваль. Как я и предполагал, Генриха здесь нет. И вообще, он последний раз светился, когда Мано со своими ребятами только-только захватили дворец. Зато я нашел кое-что другое. Возможно, это тебя тоже заинтересует.

– Вот как? Что ты имеешь в виду?

– Я нашел спальню Марго, тщательно запертую изнутри, однако открытую настежь снаружи.

– В каком смысле?

– В смысле окон. Окно распахнуто, а из него свисает веревочная лестница. Создается такое впечатление, шо весь любовный треугольник в полном составе сдернул отсюда от греха подальше. Хотя нет, в данном случае скорее к греху поближе.

– М-да, странно все это.

– Шо именно? – ехидно поинтересовался Лис.

– Ну, то, что охрана недосмотрела – это понятно. В такой суматохе немудрено. То, что в покоях Маргариты нашлась веревочная лестница, – тоже объяснимо, зная любвеобильный характер, так сказать, «моей супруги». Но зачем запираться в таком случае изнутри? Опять же: почему бы не прихватить с собой и братьев? Опять же, мать ее?.. А кроме того, лично у меня в голове не укладывается вид очаровательной принцессы королевского дома Валуа, на глазах тысяч восхищенных парижан выбирающейся в окно и лезущей вниз по веревочной лестнице. Она что же, так в одиночестве и бросилась через простреливаемый двор в объятия разъяренной толпы? Что-то здесь не так.

– Согласен, не так. Но факт остается фактом: Маргариты нет, Генриха нет, и зазнобы его тоже нет. Да, кстати, – безо всякого перехода продолжил он. – О матери ее, в смысле о матери счастливой новобрачной. Двигаюсь я по коридору, ищу покои Маргариты, встречаю тетку: лицо – шо оно есть, шо его нет. Платьечко такое мрачненькое, думал – какая-нибудь местная кухарка. Оказалось – фиг вам! Собственной персоной королева-мамаша Екатерина Медичи. Давай она меня расспрашивать: да кто такой, да откуда взялся, да как звать?

– Ну а ты? – встревоженно спросил я.

– Отмазался, понятно. Сказал, шо я твой новый адъютант и буквально час назад вечерней лошадью из родной Гаскони прибыл. Да, вот еще, у этой Екатерины фрейлины – умереть не встать! Помнишь, мы гуляли в саду у Ала-эд-Дина? Вот что-то в этом роде! Глаза разбегаются, сбежаться никак не могут! У меня по этому поводу есть дельное предложение: поскольку кроме тебя здесь никаких других Генрихов Наваррских нет – давай уж теток спасем. Михал, я думаю, будет не против, с Институтом как-нибудь разберемся…

– Лис! – перебил его я. – Ты соображаешь, что ты наделал?!

– Ничего пока, – обескураженно отозвался мой напарник.

– Это тебе так кажется. Екатерина знает всех людей в Лувре. Она знает всех дворян, приехавших на свадьбу моего двойника. Тебя не было ни среди первых, ни среди вторых. Ты также не пришел с пистольерами де Батца. Стало быть, есть некий ход, по которому ты попал в Лувр. А значит, этим же ходом можно из Лувра выйти.

– Ты думаешь, догада-алась? – ошарашенно проговорил д’Орбиньяк.

– Вне всякого сомнения. Она такие шарады щелкает, как у вас на родине семечки.

– Да ну! – после некоторой задумчивости отозвался мой друг. – Наверняка ей известны потайные выходы из Лувра.

– Известны. Но, возможно, не все. Иначе бы ее здесь уже не было. Те, которые ей известны, вероятно, охраняются.

– Мой государь! – Корнет Гасконских Пистольеров почтительно окликнул меня, указывая на приближающегося парнишку лет четырнадцати, одетого в цвета Екатерины Медичи. – Вас разыскивает камер-паж Ее Величества.

– Что тебе? – окликнул я юнца.

– Ваше Величество, королева просит вас пожаловать к ней для важной беседы, – поклонился отрок.

– Ну вот! Добро пожаловать к теще на блины!

Глава 3

Осада Лувра продолжалась. Несмотря на то, что в сравнении с потерями парижан наши были ничтожны, – это были невосполнимые потери. Подмоги ждать было неоткуда. И я, и де Батц, и командиры шотландцев и швейцарцев понимали это, как понимали и другое: сдача в этот момент равносильна самой мучительной смерти, какую только каждый из нас мог себе представить. Единственным «козырем» в нашей ситуации была королевская семья, удерживаемая в Лувре в качестве заложников. Но это был, увы, ложный козырь. Полагаю, де Гиз дорого бы дал за то, чтобы мы расправились с домом Валуа, дабы затем, крича о поругании французской короны, расправиться с нами. То есть, конечно, не со мной лично, а с Генрихом Бурбоном, кузеном Валуа в двадцать третьей степени родства и их ближайшим родственником по мужской линии.

Опасность, нависшая над обитателями королевского дворца, была более чем реальна, и Ее Величество королева-мать, коварнейшая Екатерина Медичи, не могла не понимать этого. И раз сейчас она желала срочно увидеться со своим новоиспеченным зятем, значит, у нее было что сказать. Вероятнее всего, именно на эту тему.

Я кинул взгляд на лейтенанта, деловито распоряжающегося разгоряченными битвой ветеранами:

– Мано! Принимай командование на себя! Я скоро буду.

В принципе, данное приказание было излишним. Испокон веку реальное командование в таких именных частях принадлежало именно лейтенантам. Капитаны же, блиставшие более при дворе, чем на полях сражений, становились во главе своих эскадронов и рот лишь во время королевских парадов, чтобы лишний раз вызвать зависть окружающих красотой породистой лошади и богатством миланских доспехов, изготовленных в парижских мастерских родственника королевы маршала Пьетро Строцци. Впрочем, судя по всему, Генрих Бурбон был не таков. И все же…

– Слушаюсь, мой капитан! – выпалил де Батц, прерывая на долю секунды проверку оружия своих бравых гасконцев.

– Веди! – скомандовал я дожидавшемуся камер-пажу, и тот, поклонившись с преувеличенным почтением, дал мне знак следовать за ним.

Екатерина Медичи ждала меня в своих покоях, облаченная, как обычно, в традиционный траур по убиенному супругу, который не снимала уже много лет, невзирая на то что все возможные сроки уже давным-давно истекли. Впрочем, роб из черной шелковой саржи с золотыми позументами и разрезными рукавами на пуговицах из плетеного золотого шнура был ей весьма к лицу, если бы к этому лицу могло идти хоть что-нибудь. Во всяком случае, известный турский кутюрье Жан Делоне сделал для этого все, что было в человеческих силах. Однако, ничего не попишешь, лицо Екатерины уже давно не обладало ни красотой, ни выразительностью, а уж фигура, быть может и имевшаяся много лет назад, после десяти родов не могла быть исправлена никаким платьем. Но вот глаза… О таких говорят – «видят насквозь».

Проведшая большую часть жизни в чужой стране, среди чужих людей, лишенная любви собственного мужа, не принятая королевским двором – она задолго до основателя дзюдо, доктора Дзигаро Кано, выработала для себя принцип «поддаться, чтобы победить». Она знала всех и вся, она помнила все обо всех, она стравливала интересы сильнейших своих противников, становилась на сторону то одного, то другого. Она становилась на сторону слабого против сильного, покуда сильный не слабел, и тут же подставляла ему руки, не давая окончательно рухнуть. Она знала все человеческие слабости и играла на каждой из них в отдельности и всех вместе, как опытный дирижер вышколенным оркестром.