Проклятая игра - Баркер Клайв - Страница 31

«Что ж, – подумала она, – я отправлюсь на солнечный остров». Если когда она и заслуживала того, чтобы поиграть там, то в первую очередь, сейчас, когда она слишком измучена. Но что-то омрачало ее мысль. Был ли остров тоже фантазией? Если она уйдет туда сейчас, не очнется ли она тогда, когда опять придет этот создатель с пустотой в руках? Ее сердце громко застучало в ее ушах. Кто мог помочь ей? Ее никто бы не понял. Есть только Перл с ее обвиняющими глазами и хитрым презрением; и Уайтхед, согласный кормить ее героином, если это делает ее податливой; и Марти, ее бегун, по-своему милый, но столь наивно прагматичный, что она никогда не отважится объяснить ему ту сложность измерения, в котором она живет. Он был человеком одного мира; он будет только смущенно глядеть на нее, будет пытаться понять и не сможет.

Нет; у нее нет ни провожатых, ни ориентиров. Лучшее, что она может сделать, – это вернуться исхоженным путем. Вернуться на остров.

Это была химическая ложь, и она со временем убивает; но и жизнь со временем убивает, не правда ли? И, если смерть была все, что есть, то почему бы не отправиться к ней быстро и счастливо, вместо того чтобы копошиться в этой грязной дыре мира, где пустота шепчет на каждом углу? Поэтому, когда Перл поднялась наверх с ее героином, она взяла его, вежливо поблагодарив, и отправилась на остров, танцуя.

28

Страх может заставить мир вертеться, если его колеса хорошо смазаны. Марти наблюдал эту систему в действии в Вондсворте – иерархия, построенная на страхе. Это было насилием, нестабильным и несправедливым, но это превосходно срабатывало.

Видеть Уайтхеда – спокойный и постоянный центр своей Вселенной, – так переполненного страхом, такого дрожащего, такого паникующего, было нежелательным шоком. Марти не испытывал никаких личных чувств к старику – по крайней мере он их не осознавал, – но он наблюдал способности Уайтхеда концентрироваться и извлекал из этого выгоду. Сейчас он начинал ощущать, что стабильность, которая начинала доставлять удовольствие, была под угрозой уничтожения. Было ясно, что старик скрывает от Марти некую информацию – возможно кардинальную для понимания им ситуации – о пришельце и его мотивах. Вместо предыдущих спокойных и исчерпывающих слов Уайтхеда теперь оставались только намеки и угрозы. Это было, конечно, его прерогативой. И Марти оставалось только строить догадки.

Одно здесь было бесспорно – что бы Уайтхед ни заявлял, человек у ограды не был обыкновенным наемным убийцей. Было несколько слишком непонятных вещей. Свет, который то вспыхивал, то угасал на его лице, подобно смене настроения; камеры, загадочным образом погасшие, когда человек исчез. Собаки тоже заметили что-то загадочное. Отчего тогда они демонстрировали такую смесь злобы и мрачного предчувствия? И оставались еще видения – эти огненные изображения. Никакое мошенничество, даже самое искусное, не могло дать им удовлетворительного объяснения. Если Уайтхед знал этого «убийцу», как он это заявлял, тогда он должен был знать и его способности – он просто боялся говорить о них.

Марти провел день, задавая абстрактнейшие вопросы всем домочадцам, но очень скоро ему стало ясно, что Уайтхед ничего не сказал ни Перл, ни Лилиан, ни Лютеру. Это было странно. Разве сейчас не самое время повысить бдительность всех? Единственным человеком, который, по его мнению, мог что-то знать о ночных событиях, был Билл Той, но, когда Марти поднял эту тему, он был уклончив.

– Я понимаю, что ты был поставлен в сложную ситуацию, Марти, но это случается со всеми нами в разное время.

– Я просто подумал, что я смог бы выполнять свою работу лучше...

– ...если бы ты знал все факты.

– Да.

– Что ж, я полагаю, тебе придется допустить, что Джо лучше нас все знает, – он сделал разочарованное лицо. – Мы все должны зарубить себе это на носу, не так ли? Джо лучше нас все знает.Я хотел бы сказать больше. Я хотел бы знать больше.Думаю, лучше всего будет, если ты бросишь это занятие.

– Он дал мне пистолет, Билл.

– Я знаю.

– И велел мне использовать его.

Той кивнул; казалось, что все это причиняет ему боль и даже сожаление.

– Плохие времена, Марти. Мы все... нам всем приходится делать очень много того, чего мы не хотим, поверьте мне.

Марти поверил ему; он доверял Тою настолько полно, что знал, если бы существовало хотя бы что-нибудь, что могло быбыть сказано по этому поводу, это было бы сказано. Было вполне вероятно, что Той даже не знал о том, кто нарушил спокойствие в Убежище. Если существовало какое-то личное противоборство между Уайтхедом и незнакомцем, тогда полное объяснение, видимо, могло исходить только от самого старика, а этого явно не предвиделось.

У Марти оставалось одна последняя беседа. Кэрис.

Он не видел ее с того дня, когда он проник на запретную территорию наверху. То, что, как он видел, произошло между Кэрис и ее отцом, несколько расстраивало его, и было, как он знал, ребяческое желание наказать ее за то, что она воздерживалась от его общества. Сейчас он чувствовал себя обязанным отыскать ее, какой бы неприятной не могла оказаться встреча.

Он нашел ее днем бездельничающей в районе голубятни. Она была закутана в меховое пальто, словно купленное в третьесортном магазине; оно было на несколько размеров велико ей и изъедено молью. Она выглядела чересчур тепло одетой, хотя погода была мягкой, даже несмотря на порывы ветра, и облака, пробегающие по голубому небу, таили в себе очень небольшую опасность: слишком маленькие, слишком белые. Это были апрельские облака, содержащие, в худшем случае, легкий дождь.

– Кэрис.

Она взглянула на него глазами, вокруг которых были такие круги от усталости, что поначалу он подумал, что это синяки. В руках у нее был скорее пучок, чем букет, цветов, многие из которых были еще бутонами.

– Понюхай, – сказала она, протягивая их ему.

Он вдохнул воздух. Они практически ничем не пахли – только запах юного тела и земли.

– Почти не пахнет.

– Хорошо, – сказала она. – Я думала, я теряю свои чувства.

Она безразлично уронила пучок на землю.

– Ты не против, что я тебе мешаю?

Она наклонила голову.

– Мешай всему, чему хочешь, – ответила она.

Загадочность ее манеры подействовала на него сильнее, чем всегда; она постоянно говорила так, словно у нее в мыслях была какая-то своя шутка. Он стремился присоединиться к этой игре, но она казалась слишком закупоренной, жестко спрятанной за стеной хитрых улыбок.

– Я полагаю, ты слышала собак прошлой ночью, – сказал он.

– Не помню, – ответила она, нахмурившись. – Может быть.

– А кто-нибудь говорил тебе что-нибудь об этом?

– А почему они должны были?

– Не знаю. Я просто подумал...

Она избавила его от этого неудобства легким, но сильным кивком головы.

– Да, если хочешь знать. Перл сказала мне, что был нарушитель. И что ты напугал его, правда? Ты и собаки.

– Я и собаки.

–А кто из вас откусил ему палец?

Сказала ли ей об этом Перл, или это был старик. Кто соизволил рассказать ей об этой жестокой детали? Были ли они сегодня вместе в ее комнате? Он прервал картину, прежде чем она возникла в его голове.

– Это Перл сказала тебе? – спросил он.

– Я не видела старика, – ответила она, – если это то, к чему ты ведешь.

Его мысль сжалась – это было сверхъестественно. Она использовала даже его фразеологию. Она назвала его «старик», а не «Папа».

– Может, прогуляемся к озеру? – предложила она, хотя ей было явно все равно, каким путем идти.

– Отлично.

– Знаешь, а ты был прав насчет голубятни, – сказала она. – Она отвратительна, когда такая пустая. Я никогда об этом не думала. – Картина опустевшей голубятни явно нервировала ее. Она поежилась под своим толстым пальто.

– Ты бегал сегодня? – спросила она.

– Нет. Я слишком устал.

– Это было плохо?