День минотавра - Сван Томас Барнет - Страница 11

– Тунику? – закричал я от неожиданности. Весной и летом ни один зверь мужского пола не ходит в одежде. Для чего она нужна? Воздух, поступающий к нам с жаркого ливийского континента, теплый и сухой, а женщины-звери обращают на неприкрытую мужскую плоть не больше внимания, чем критские мужчины на обнаженные груди своих женщин.

– Да, – сказала она, своими ловкими пальчиками доставая тунику из глубины корзины. – Тельхины сделали ткань, а я выкрасила ее и сшила.

– Узнаю твою работу. Цвет лаванды и вышитые рукава. – А почему не набедренная повязка?

– Она больше подходит Икару, но не тебе. Понимаешь, ты уже не юноша. – Она внимательно посмотрела на мою заросшую волосами грудь, будто подумывая о ножницах. – Померяй ее сейчас. Я хочу посмотреть, хорошо ли она сидит.

Туника жала мне не меньше чем в семи местах. Я ощущал себя змеей, засунутой обратно в старую, сброшенную кожу.

– Мне не пошевелиться, – сказал я. – Я не могу дышать, я вот-вот задохнусь. И кроме того, – добавил я очень осторожно, – ты забыла сделать отверстие для хвоста.

– Перестань. К ней просто надо немного привыкнуть. Поноси ее. – Она похлопывала по мне, щипала, дергала, будто я не живое существо, а кусок мяса. – Если бы гости пришли через неделю, а не через два дня, ты успел бы за это время похудеть.

– Вечеринку перенести нельзя, – сердито ответил я. – И потом, я вовсе не толстый, а мускулистый. – Я приложил ее руку к своему твердому, как кокосовый орех, животу.

– Да, ты прав. Одни мускулы. Придется немного выпустить в талии.

Я заметил перемены сразу же, как только пришел домой. С появлением Теи исчез беспорядок – гора немытой посуды уже не стояла рядом с мельницей, да и сама мельница, из которой всегда сыпалась на пол мука, перекочевала к фонтану. Но если раньше что-то исчезало, то на сей раз – появилось. Только что зажженный светильник освещал три вазы в форме голубок, примостившихся среди корней. В них были воткнуты маки. Грустные личики моих любимцев укоризненно глядели на меня изо всех углов комнаты. В каждой голубке было по пять маков.

– Ты убила их, – закричал я. – Ты перерезала им горло.

– Приютила, а не убила. В саду никто не замечал их.

– Я замечал. Каждый день. Здесь они – как в тюрьме.

– Постараюсь быть добрым тюремщиком, – улыбнулась Тея, поправляя цветок.

Услышав слово «тюремщик», я подумал, что туника для меня – та же тюрьма. Мне не стало в ней удобнее после всех переделок, к тому же Тея так и не прорезала отверстие для хвоста. Плотно прижатый, он безжизненно висел, как засохший тростник. Как только Тея отвернулась, чтобы поправить еще один цветок, я поскорее набрал полную грудь воздуха, надеясь, что от этого пояс лопнет и туника разойдется по швам. Но не тут-то было. С завистью смотрел я на Икара, щеголявшего в новой набедренной повязке – зеленой, без всякой вышивки. Она была нарядной и удобной. Сама Тея надела длинную голубую юбку, состоящую из двух полотнищ, уложенных воланами и расшитых золотыми листьями. Волосы ее спереди, по обыкновению, были зачесаны так, чтобы спрятать уши, а сзади спадали на спину тремя волнистыми ручейками. Они были цвета осенней листвы, и лишь отдельные зеленые искорки напоминали об ушедшем лете. Средний палец украшало кольцо, недавно законченное тельхином. На нем, кроме голубой обезьяны, была молодая девушка-критянка, в которой легко можно было узнать Тею. Она брала из рук своего любимца крокус. Художник блестяще воспроизвел сцену, хотя я всего лишь шепнул ему, как выглядит сад в Ватипетро. Вырезав фигуры, он заполнил их крупицами лазурита. Кажется, просто веселая сценка, но строгий голубой камень придал ей благородство и грусть – ведь только в камне счастливые минуты застывают навечно.

– Великолепное кольцо, – сказала Тея, поглаживая его, будто амулет, наделяющий плодородием. Она подошла ко мне поближе, встала на цыпочки, взялась за мой рог и поцеловала в щеку. – Дорогой Эвностий, ты для меня как брат. Я так рада, что могу в знак благодарности подарить тебе тунику. Иначе я никогда не приняла бы от тебя такой драгоценный дар.

Колокольчик, зазвеневший над нашими головами, возвестил о приходе гостей.

– Надо открыть дверь, – заметила Тея.

– Я один их встречу. Мосх занимает так много места, что всем нам не поместиться на лестнице.

На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы Тея слышала, как они будут язвить по поводу моей туники.

Но тельхин, жаривший в саду мясо, опередил меня, и Зоэ уже входила в дом. Спускаясь, она подняла такой грохот, будто с лестницы летел мешок с кокосовыми орехами. Следом за ней появился Мосх. Он долго топтался на месте, пытаясь управиться со своими четырьмя ногами, и при этом чуть не скатился кубарем вниз. Сойдя с последней ступеньки, Зоэ крепко стиснула меня в объятиях. Я не сопротивлялся, но и не ответил на них. Нет, я вовсе не против дружеских объятий. Не раз мы с Зоэ резвились до самого утра в ветвях ее раскачивающегося от ветра дерева. Но сейчас на нас холодно, не мигая, смотрела Тея.

– Тея, – сказал я, – познакомься, это мои друзья, Зоэ и Мосх.

– Тея, крошка, – закричала Зоэ, бросаясь обнимать ее с таким энтузиазмом, что я испугался, как бы она не переломала ей все ребра.

Едва улыбнувшись, Тея протянула Зоэ руку:

– Эвностий рассказывал мне о тебе.

Зоэ внимательно посмотрела на нее, будто начиная узнавать:

– Твои уши, они?..

Тея сделала вид, что не слышит вопроса.

– И о Мосхе тоже, – продолжала она и, подойдя к нему, помогла преодолеть последнюю ступеньку. – Я рада, что вы пришли.

– Какой красавчик, – воскликнула Зоэ, очень кстати заметив Икара и скрывая своим возгласом смущение, вызванное холодным приемом Теи. – Что же ты мне ничего не сказал, Эвностий? Я надела бы сандалии.

По своему обыкновению, она пришла босая, а платье на ней было таким выцветшим и грязным, что больше походило на старый бурдюк. Когда она протянула руку Икару, ее браслеты, сделанные из раковин, зазвенели, словно оловянные побрякушки, привезенные с Туманных островов. Но Икар, не обращая внимания на протянутую руку, крепко обнял ее. Лицо Зоэ расплылось в счастливой улыбке, и стали видны все три золотых зуба – прощальный подарок ее трехсотого любовника, зубного врача из Вавилона. Она погладила мальчика по голове.

– Голова меньше, чем я думала. – Обнаружив, что волосы легко приминаются под ее пальцами, она засмеялась. – Но места для мозгов достаточно. – Она подмигнула мне: – Хотя кое-чему я могла бы научить его, а, Эвностий?

Икар был в полном восторге; он не мог оторвать взгляд от ее пышных грудей, возвышавшихся, как скалы, и, казалось, он ждет, что вот-вот произойдет обвал.

– Я хороший ученик, – ухмыльнулся он.

Затем Зоэ переключилась на меня:

– Эвностий, ты что, растолстел?

– Нет, конечно, – ответил я. (На самом деле с появлением Теи я даже потерял шесть фунтов.)

– Тогда почему ты прячешь свой живот под этой, как ее, туникой?

– Лавандового цвета, – заржал Мосх. – Вышитой (ха-ха!).

– Это подарок, – вступила в разговор Тея. – От меня.

– Такие, наверное, в городе носят, – сказала Зоэ. – Конечно, хорошо идти в ногу с модой. Но, знаешь, Эвностий, мне больше по душе, когда видна твоя крепкая широкая грудь.

Вскоре выяснилось, что Зоэ и Мосх не единственные гости в нашем доме. Кто-то маленький и неприметный, как тень, сидел под лестницей. Я узнал Пандию, одну из медведиц Артемиды.

– Мы встретили ее в лесу, и она захотела пойти с нами, – извиняющимся тоном сказала Зоэ. – Она совсем не пьет, так что вы ее и не заметите.

Медведица была четырех футов роста, с короткими волосами – точнее, это был мех, но так аккуратно подстриженный, что его можно было принять за войлочную шапочку. Свою тунику из перьев дятла она подпоясала кроличьей шкуркой, на ногах были лайковые сандалии, изготовленные в моей мастерской. Голову украшал венок из шиповника, а на шею она надела ожерелье из зеленых желудей. Из небольшой дырочки, проделанной сзади в тунике, торчал хвосто-брубок. Говорят, еще до появления человека богиня Артемида посетила Крит и влюбилась в жившего там медведя. Таким образом, Артемида стала родоначальницей короткохвостых медведиц, а от Пана пошли маленькие козлоногие паниски, и два эти племени, чьи детские фигурки не меняются на протяжении всей их долгой жизни, стали смешиваться и, начиная с четырнадцати лет, давать потомство. Пандии же сейчас было не больше десяти, на которые она и выглядела.