Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович - Страница 20

Деникин, Романовский, Марков через объявление в газете организовали собрание офицеров в театре. Пришли... около двухсот человек. Одеты «под пролетариев» и с такими же замашками. Ни один не записался в армию. Кричали: «Мы, русские офицеры, призваны защищать границы государства, а не честь отдельных генералов!»

   — Так чего же не защищаете? — спросил их Марков. — Мы не против.

   — Вы своими объявлениями призываете нас к бегству неизвестно куда! — выкрикнул какой-то горластый в рваной солдатской шинели.

   — Мы никого не заставляем силой, — ответил Марков. — Вольному воля. Но те, кто не с нами, будут вынуждены стать нашими противниками.

Они надеялись, что этого не произойдёт.

Вечером зашёл Деникин с пакетиком сладостей: «Ксеничка прислала с праздником поздравить».

Сергей Леонидович по обыкновению сидел за пасьянсом, карты не сходились, короли постоянно не находили себе места. Он чертыхался, а шёпотом матерился. Дети окружили дядю Антона, одаривавшего их конфетами, затем Марианна увела их спать, и Деникин с непривычно виноватым видом начал объясняться по поводу предстоящей свадьбы.

   — Решили 7 января, — сказал он, — после Рождества и Нового года. Только, знаете, Сергей Леонидович, такое время, что нельзя делать праздник.

   — Какой праздник! По стакану горилки, чтобы стало горько, — и всё.

   — Понимаете, Сергей Леонидович, придётся вообще без всяких угощений и застолий. Иначе нас не поймут. Мы посоветовались с Николаем Степановичем Тимановским[22] и решили — только скромное венчание в маленькой церкви. Кроме жениха и невесты, будут присутствовать лишь вы и он с адъютантами.

   — Правильно решили. Горилку в рукаве принесём.

   — Объясните Марианне Павловне, чтобы она поняла обстановку.

   — Она всё понимает больше моего. Даже пасьянсы у неё сходятся. Вот с мужем сестры что-то не так.

   — На этот случай у меня газетка, — сказал Деникин, доставая большевистские «Известия». — Сначала юмор: «Положение крайне тревожное. Каледин и Корнилов идут на Харьков и Воронеж. Комиссар Склянский доложил Совету Народных Комиссаров, что Дон мобилизован поголовно, вокруг Ростова собрано 50 тысяч войска».

   — Прекрасно, — сказал Марков. — Нам бы так неплохо повоевать.

   — А вот это неприятно: «Генерал Д. Потоцкий арестован военно-революционным комитетом деревни Позднеевки и отправлен в Петропавловскую крепость». Он же ваш свояк. Не надо говорить Марианне?

   — Она мужественная женщина. Да и если сразу не убили, то, может быть, обойдётся.

Венчание генерала Деникина и Ксении Васильевны Чиж состоялось 7 января в мрачный холодный вечер, в маленькой городской церкви, где священник даже остерёгся зажечь паникадило. Горели восковые свечи, присутствовали лишь священник, новобрачные и два генерала с адъютантами.

Вышли из церкви. Молодые... Да. В общем, молодые сели на извозчика, генералы и адъютанты взяли другого.

   — Не спеша на Ермаковский, — скомандовал Марков и вынул из-под куртки бутылку. Родичев достал стакан.

Пили за молодых, закусывали хлебом и салом. Где-то вдалеке изредка стреляли.

   — Вот и салют, — сказал Тимановский.

   — У нас такая артиллерия, что можно и батареей салют давать, — напомнил Марков. — 6 орудий.

   — Если бы вы знали, как мне последние два орудия достались, — вспомнил Тимановский. — Казаки мне их пропивали. Почти сутки пили. 5 тысяч рублей обошлись пушечки. Но, правда, в порядке. Казаки любят хорошее оружие.

Из-за угла вдруг выскочили несколько человек с винтовками. Один выстрелил куда-то наугад, выбросив в ночь пламя и напугав лошадей.

   — А ну, стой! Предъявляй документы.

   — Пьяные солдаты-грабители, — сказал Тимановский, слезая с брички.

Извозчик в страхе крестился.

   — Вот мои документы, — сказал Тимановский, распахивая шинель и показывая георгиевские кресты. — А вот ещё один.

И достал револьвер.

   — Да мы чего? Мы проверяем, — забормотали солдаты.

   — А который стрелял? — спросил Тимановский.

   — Да вот этот с испугу.

   — Кру-гом! — скомандовал полковник. — Бегом марш!

И солдаты побежали.

   — В бою они все будут бежать от нас, — сказал Марков. — Только их много, и бежать далеко. Много времени потребуется и много крови.

Новый, 1918 год в Артиллерийской роте встречали торжественно и в присутствии высокого гостя. Генерал Марков пришёл, когда ещё не накрыли стол и спорили, как правильно готовить глинтвейн. Юнкерам было неудобно, но Марков их успокоил: «Я могу быть полезным и при надрывании стола».

Состоялось торжественное примирение юнкеров двух училищ: «михайлонов» и «констапупов». Константиновец Марков утвердил прекращение традиционной вражды. За глинтвейном он произнёс речь, запомнившуюся участникам на всю жизнь. Для многих жизнь оказалась короткой.

   — Легко быть честным и храбрым, — сказал генерал, — когда осознал, что лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорблённой России. Сегодня для многих последняя застольная беседа. Не надо тешить себя иллюзиями. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Поэтому не будем ничего желать себе — нам ничего не надо, кроме одного: «Да здравствует Россия».

На станции Лозовая холодный ветер гнал позёмку по перрону, трепал клёши матросов, что-то грузивших в бронепоезд, в стороне у вокзала солдат играл на гармошке к выкрикивал нелепые частушки:

   — А ну, полундра! — кричали матросы, расталкивая солдат, поворачивая трёхдюймовку к платформе и вкатывая её по подложенным для подъёма доскам.

Поручик Линьков бесцельно слонялся по перрону, искал знакомого — Руденко, но на перроне его не было.

   — Вот до чего дожили, господин поручик, — прилепился к нему какой-то мужик с мешком. — Старые люди говорят: пришло последнее время, конец света. Оттого и с поездами так. Ни свистка, ни звонка, ни билетика...

   — Трудное время, — согласился Линьков и отстал от мужика.

Все последние дни он думал о разгоне Учредительного собрания. Зачем Ленин сделал это? Первые честные свободные выборы в России. Первый настоящий выборный народный орган. А Ленину и Троцкому нужна диктатура. Во имя чего? Учредительное не допустило бы гражданской войны. Каждый получил бы своё. А теперь только ненависть. За что теперь сражаться Линькову? За диктатуру небольшой группы политиков? Разве смогут они наладить жизнь народа, эти журналисты, прожившие полжизни в эмиграции?

Перебраться на ту сторону? Говорят, Корнилов — за республику. И сражаться против этих ребят, сваливших самодержавие и надеющихся на лучшую жизнь?

Олега Руденко всё не было. Он в это время сидел в кабинете только что расстрелянного начальника станции, и с ним вели беседу руководители железнодорожной Чека. Начальник, черноволосый, тощий, со сверкающими угольками глаз, убеждал:

   — Ты пойми, моряк, мы тебе доверяем.

   — Доверяете, а начальником бронепоезда сажаете какого-то неизвестного в штатском.

   — Он знает паровоз, железную дорогу, сам старый большевик...

   — Вся команда — моряки.

   — Ты будешь комиссаром.

   — И не только комиссаром, товарищ Спивак, — напомнил второй чекист, — нам нужны сведения о настроениях команды.

   — Во первых строках замечу: у меня не команда, а экипаж. И настроение одно — бить контру. Калединскую, корниловскую и всякую.

   — Среди ваших моряков много эсеров, — сказал Спивак. — А они сейчас начинают поднимать голоса. И за Учредилку.