Мираж - Рынкевич Владимир Петрович - Страница 12

Командиры 2-го и 3-го батальонов организовали отступление. Первыми пропускали носилки с ранеными. Солдаты 7-й роты Заботин и Гришуков несли Борисова, раненного в живот. Как ни старались офицеры, а там, где грязная истоптанная дорога спускалась к болоту, возникла толпа. «Только носилки! — кричал Дымников. — Только раненые! Мёртвые подождут!» Телегу с телами убитых офицеров отводили в сторону, таща лошадь за уздцы. Лошадь храпела, разбрасывая пену, пытаясь встать на дыбы. Кованые ободья колёс глубоко вдавливались в мокрую мягкую землю, телега раскачивалась, и трупы зашевелились, будто оживая: чья-то рука свесилась вниз и болталась, чья-то Окровавленная голова повернулась на сторону...

— Меня... туда, — с трудом проговорил Борисов, увидев телегу, и забылся, закрыв глаза.

На тонувших в грязи брёвнышках гати люди спотыкались, носилки прогибались до предела, казалось, они вот-вот очутятся в болоте вместе с грузом.

Когда Борисова перенесли через болото и остановились перекурить, положив носилки на траву в редкой пятнистой тени кустарника, раненый очнулся и попросил пить. Но при ранении в живот пить нельзя, и Заботин, смочив платок водой из фляги, приложил влажную ткань к губам Борисова. У того вдруг будто силы появились — внимательно взглянул на Заботина, сказал спокойно, деловито:

   — Алёха, посмотри мой живот.

   — Чего смотреть, Коля? Повязку наложили. Кровь остановили. Заживёт.

   — Посмотри, говорю. Подыми рубаху, сыми повязку.

Заботин, пересиливая себя, выполнил просьбу товарища, с ужасом смотрел на отвратительное месиво крови, кожи, мяса, ещё чего-то.

   — Белое вылезает? А? Алёха. Есть белое?

   — Чего-то есть.

   — Хорошо видно?

   — Видно, Коля.

   — Тогда прощай, Алёха. Попа бы надо. Перекрести меня — сам не могу. Кончилась моя жизнь. Я эти раны в живот знаю. Провожал ребят с ними. Теперича и сам вот... У тебя баба есть, ребёночек, а у меня никого на свете не было. Одна матушка осталась... Отпишите... Не подымайте меня больше. Не жгите живот... Зачем живот жгёте?..

Борисов начал бредить, дыхание у него участилось, он захрипел, попытался поднять руку, дёрнулся и затих навсегда. Но на телегу, перевозившую убитых, ему попасть было не суждено: застряла в болоте, а тела офицеров оставили в церкви.

Отступали, соблюдая порядок. Остановились на открытом сухом лугу, несколько возвышавшемся над местностью. Впереди — хороший обзор, лес далеко на горизонте. Кутепов приказал здесь занять оборону. Проверили состав рот, полковник сам проследил за отправкой раненых в город. Немцы не преследовали полк. Можно было накормить солдат и отдохнуть.

Дымников, поужинав из солдатского котла жидкой пшённой кашей, курил папиросу, наблюдая, как среди редкого кустарника солдаты ставили палатку для офицеров. Ему опять вспомнилось словечко «тикать». Сегодня утром уцелел, а завтра? Лучше в Питере с кредиторами разобраться. Да их, может быть, уже и нет — сбежали от большевиков? Господин полковник не стал русским Бонапартом ни там, в Питере, ни здесь... Если уж следовать аналогии, то в нынешнем Аустерлице роль Наполеона играли немцы. Однако надо отдать должное командиру полка. Только его личное мужество позволило 1-му батальону сдержать немцев, и преображенцы не бежали, утопая в болоте, а отступали в полном порядке, и немцы их не преследовали.

И теперь, после трудного боевого дня, Кутепов не искал отдыха, а стремительно шагал от роты к роте, что-то выяснял, что-то приказывал. Разогнав свиту с поручениями, полковник направился к офицерским палаткам, когда перед ним вдруг оказался солдат. Рядовой Заботин преградил дорогу, и на лице его вместо хитрой придурковатости проступала злая горечь.

   — Господин полковник, — начал он решительно, однако кутеповский командирский взгляд его несколько смутил, и вместо приготовленных слов прозвучали другие, должно быть, нелепые, а, возможно, как раз самые необходимые, самые сильные. — За что, господин полковник? За что?

   — Отставить! — нервно скомандовал Кутепов. — Идите в роту и несите службу.

Но Заботин уже заставил себя собраться, преодолеть солдатскую робость и постарался говорить спокойно и размеренно:

   — Я как член полкового комитета и по поручению товарищей спрашиваю по закону. Сколько наш полк потерял сегодня людей? — Не получив ответа, Заботин продолжил. — Потому как мы солдаты равноправны, то имеем право знать. Полковой комитет имеет право.

   — Потери точно ещё не подсчитаны.

   — Подсчитаны, господин полковник. Во всех ротах.

   — Точно ещё не подсчитаны, — повысил голос Кутепов, во на сей час я имею сведения: убито 1500 нижних чинов и 15 офицеров.

   — За что, господин полковник? Привели, погубили полторы тысячи народу и ушли. За что они погибли?

   — Вы... Члены полкового комитета должны знать, что мы закрыли прорыв немцев, задержали их наступление, дали возможность ликвидировать армейские склады, чтобы не достались немцам...

К ним уже подошли офицеры и несколько солдат. Кутепов резко отмахнулся от них и продолжал:

   — Мы спасли армию!

   — Какую армию? — Заботин уже почти кричал, забыв о дисциплине.

Солдаты пытались его утихомирить:

   — Брось, Алёха... Господин полковник весь бой под огнём... Снаряд перед ним разорвался...

   — 8-я и 11-я армии были бы окружены, если бы не мы и семёновцы! Так и объясните своему полковому комитету, — резко сказал полковник.

   — Армию? — возмущённо переспросил Заботин. — Какую армию? Она бежит, наша армия. Её больше нет! Никто не хочет больше умирать ни за что, как наши солдаты сегодня. Как Борисов... — Вдруг, коротко вздохнув, как всхлипнув, он зашагал прочь.

«Телеграмма

Комитет 11-й армии Юго-Западного фронта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов

9 июля 1917 г.

Начавшееся немецкое наступление разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперёд героическими усилиями сознательного меньшинства, определился резкий и гибельный перелом.

Большинство частей находится в состоянии возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи. Уговоры и убеждения потеряли силу. На них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Члены армейского и фронтового комитетов и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер. Сегодня главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командиром 11-й армии, с согласия комиссаров и комитетов, отданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду, пусть она содрогнётся и найдёт в себе решимость беспощадно обрушиться на тех, кто малодушием губит и продаёт Россию и революцию...»

«Краткая боевая аттестация командующего Лейб-Гвардии Преображенским полком полковника Кутепова:

Обладает опытом двух кампаний; зарекомендовал себя в последних боях Петровской бригады выдающимся командиром полка. Трижды ранен. Характера твёрдого. Выдающийся. Вполне достоин к назначению на должность командира бригады вне очереди.

17 августа 1917 г.

Командир Петровской бригады генерал П. Тилло Командир 1-го Гвардейского корпуса генерал В.З. Май-Маевский».

1917. ОКТЯБРЬ

С утра Кутепов занимался с интендантами подсчётом запасов продовольствия. Результат оказался безотрадным: муки, круп, картофеля едва хватало до зимы, Решил послать в Петроград, как стали говорить, «делегацию». Приказал включить в состав командируемых поручика Дымникова и члена Полкового комитета солдата Заботина. Потом приказал молодому денщику Катакову, заменяющему заболевшего опытного Степана, принести обед из столовой на свою квартиру при штабе и достать хорошего самогона. Сидеть у окна, смотреть на бордово-жёлтые узоры украинской осени под бледно-солнечным небом и вновь и вновь думать о несуществующем будущем?