Мираж - Рынкевич Владимир Петрович - Страница 10

   — Налегайте на яблоки — в бою некогда будет лакомиться. Готовы?

   — Мы, все офицеры, с нетерпением ждём, господин полковник.

   — Теперь скоро. А пока отдыхайте.

Глядя вслед полковнику, направившемуся со своей свитой к выходу, Леонтий удивлялся: ведь полковник и вправду верит, что он, Дымников, так и рвётся в бой — не дай бог, без него Берлин возьмут. А ему вся эта суматоха с переходом в Тарнополь, с подготовкой к наступлению — лишь невыносимая разлука с Марысей. Проходя между торговыми рядами, он остановился не у яблок, а около огромной корзины с жёлтой черешней. Какой-то особый сорт — крупная, янтарно-желтая с розовым оттенком — цвет обнажённого тела Марыси. Казалось, даже запахом её повеяло: горячий мускус и тонкие духи из Варшавы. Взял веточку с двумя ягодами — еле пахнет травой.

   — Берите ягоду, пан офицер, — говорила торговка — молодая черноглазая и черноволосая украинка, — ой, и сладка ж черешня. Кушайте на здоровье.

   — Почём продаёшь?

   — Такому гарному пану офицеру так отдам.

Её яркие губы расслабленно раскрылись в призывной улыбке.

   — Так уж и всё мне дашь?

   — Всё, пан офицер, — сказала девушка, многозначительно понизив голос, и взволнованно вздохнула.

Леонтий ещё не решил, пойдёт ли с ней, когда его кто-то сзади хлопнул по плечу. Он повернулся и увидел штабс-капитана Меженина рядом с неизвестным молодым брюнетом в фуражке и френче «под Керенского».

   — Ты, Лео, как всегда, выбрал самую красивую.

   — Самую красивую черешню, — сказал Леонтий, разглядывая незнакомца. Тот, хотя и смотрел на него, на торговку, на черешню, но, судя по взгляду, ничего этого не видел, погрузившись в какие-то свои мысли.

Меженин познакомил:

   — Помощник военного комиссара правительства по 8-й армии Виктор Борисович Шкловский[11].

Механически пожав руку и, по-видимому, оторвавшись, наконец, от какой-то своей мысли, сказал Меженину:

   — Бессмысленно копаться в дилетантской философии толстых и Достоевских. Искусство — не смысл, а приём.

   — А если меня интересует смысл? — возразил штабс-капитан.

   — Где Игорь, там обязательно Толстой и Достоевский, — добродушно упрекнул Дымников. — Если тебя интересует смысл, то какой смысл торчать на рынке, если совсем рядом настоящий ресторан?

На завтрак им подали кислое местное вино, жареную курицу и много всяких овощей. Помощник комиссара продолжал всматриваться в глубину своих мыслей и некоторые из них подбрасывал собеседникам. Сказал, что Толстой, Достоевский, а вместе с ними и Блок — это нафталин, что литературное произведение различается не содержанием, а тем, в каком порядке расставлены слова, что поэзия — это только слова, и совсем не важно, что они означают... Что касается Блока и символистов, то они трупы. Новый великий поэт — Маяковский.

Маяковского Леонтий видел в «Бродячей собаке», но такая поэзия его не увлекала, и, воспользовавшись винной паузой, он спросил о предмете более близком:

   — Зачем вы так стремитесь на фронт? Собираете материал для литературы?

   — На фронте я с 14-го года. Был шофёром на грузовике. Подвозил боеприпасы на передовую и на морозе голыми руками чистил карбюраторы. Материала много, но использовать его не буду. Пишу о другом.

   — О приёмах литературы, — попытался объяснить Меженин.

   — Искусство как приём. Так будет называться книга. Даже здесь я урывками работаю. Думаю, кое-что записываю, — сказал Шкловский и похлопал по нагрудному карману френча, туго набитому бумагами.

   — Но всё же зачем на фронт? Наступление обречено.

   — А почему Лавр Георгиевич покинул пост командующего Петроградским военным округом и повёл в бой 8-ю армию? — спросил Шкловский и, не дожидаясь ответа, объяснил сам. — Потому что он хочет победить Германию. Вот и я тоже этого хочу. Я имел честь беседовать с Корниловым, и он почти прямо признался, что без него наступление сорвётся, а с ним возможна победа. Вот и я так думаю.

   — Вы масон?

   — Нет, я еврей и хочу, чтобы Россия вместе с союзниками победила Германию. Если войну выиграют немцы, в России всё будет очень плохо. У нас многие мыслящие люди разделяют это мнение. Знаете, кто назначен комиссаром вашего фронта к Брусилову? Борис Савинков[12].

   — Он же заядлый революционер, бомбист, преступник! — удивился Леонтий.

   — Его считали преступником, а он боролся против монархии. Теперь он действует во имя победы армии свободной России.

   — Многие... мыслящие, — безнадёжно вздохнул Меженин. — Их очень мало, этих многих, а солдат 10 миллионов, и почти все они не хотят воевать.

   — Вот я здесь для того, чтобы убедить солдат сражаться.

   — А ты, Игорь, куда?

   — Мне приказано сопровождать Виктора на позиции нашего полка.

   — Почему не к нам?

   — У вас Кутепов, — сказал Шкловский, — прекрасный командир. За ним солдаты пойдут в бой.

   — Ты, Лео, тоже ведь хочешь, чтобы Россия победила?

   — Сейчас, после такого завтрака, я хочу только Марысю.

   — Что тебе мешает? Она же здесь.

   — Как здесь? Где?

   — Я её встретил возле штаба. Просила передать тебе привет, если увижу. Сказала: примчалась за коханым. Я думал, ты знаешь.

   — Здесь? Возле штаба? Господа, честь имею. Я побежал.

Ночью они почти не спали. Он умел довести женщину ласками до нервических слёз, и Марыся плакала, приговаривая, что кохает его, а он уходит в бой, может, на смерть. Такой молодой, красивый.

   — Не плачь, Марысенька. Меня не убьют — я счастливый.

   — Ваш Кутепов злой, глаза, как у цыгана, женщин не любит. На меня даже не смотрел. Он всех вас на смерть поведёт и не пожалеет. Ой, Леочка, коханый! Зачем такая война? Солдаты побегут, а вас, офицеров, немцы побьют.

   — Наши не побегут... Они у нас... верные, — бормотал Леонтий в полудрёме. — И Кутепов... он хороший командир... И другие...

   — Говорили, какой-то новый генерал приехал из Петрограда.

   — Новый... Какой ещё новый?.. Корнилов... На 8-ю армию... Наша... ударная сила... Давай поспим, милая...

   — Когда же они нас разлучат?

   — Завтра... или послезавтра... — бормотал Леонтий, засыпая.

   — И семёновцы пойдут?

   — И семёновцы, и артиллеристы... Я хочу в артиллерию... Я же константиновец... Знаешь, с закрытой позиции...

Утром Леонтий долго спал, и Марыся побежала на рынок за молоком, пышками и ягодами — покормить коханого. Там её ожидал молодой человек в полувоенной маленькой фуражечке-конфедератке, в поношенной поддёвке, но при этом с самоуверенным панским лицом. Для разговора он повёл девушку подальше от торговых рядов, от толпы.

Чем-то Марыся ему не угодила — он выговаривал что-то строго, а она оправдывалась.

   — Когда начнётся? — спросила она, прощаясь.

   — Секрет, но тебе скажу, чтобы приготовилась. Жди шестое июля.

   — Сюда немец придёт?

   — Немец — лайдак. За ним придёт Комендант! Наш Начальник!

1917. ИЮЛЬ

Батальоны стояли за Тернополем, в деревне Глина. Дымников приходил из города утром и заваливался спать до обеда. 6-го за обедом офицеры по обыкновению обсуждали события в Петрограде и фронтовые слухи. Леонтий ел молча, почти не вникая в суть обсуждаемого, полковник Кутепов вникал, хотя тоже, как обычно, молчал.

В газетах — телеграмма премьер-министра князя Львова[13]: «Безответственное выступление элементов крайнего меньшинства встречено населением крайне враждебно».

«Крайнее», «встреченное крайне» — это мятеж большевиков. Рабочие и часть солдат, обманутые демагогической агитацией Ленина и Бронштейна-Троцкого, пытаются свергнуть Временное правительство и захватить власть!