Пьяный ангел (сборник) - Вейс Владимир - Страница 53

А чертежник Василий Жженов постоянно прячет свои грустные глаза. До тех пор, пока не опрокинет первые пятьдесят граммов «Таежной». А после поднимет их, и все равно хочется сразу же повеситься от тоски в его взгляде. А ведь дома у него все нормально: и жена есть, и две дочки подрастают, и кальку накладывает он профессионально.

Только что Василий заявил, что он представитель вымирающей профессии, и вообще он не тот, за кого мы его принимаем.

И спустя полчаса Жженов вернулся к тому, что он нам не пара, а самый что ни на есть Ангел Провидения.

Провокатором подобного заявления стала Толстая Марья. Это она спросила со своего высокого насеста:

– Ну, ангелы, что пить будем? «Таежная» у меня кончилась!

– Давай «Думскую», – откликнулся Женька, – посмотрим, что в ней гадостного, раз названия лучше не придумали.

– Ты ж пил ее неделю назад, – напомнила Марья.

– Это была первого созыва… Тьфу ты, розлива!

Я собрал пластмассовые стаканчики и пошел к стойке. А когда возвращался, то и услышал, как Василий еще раз повторил, что он ангел.

Обычно саркастичный Женька отреагировал вяло:

– Известное дело, и я, когда выпью, чувствую себя на седьмом небе. Это место, где как раз и обитают ангелы. Как ты сказал: Провидения?

– Он не верит, – сказал Василий, подняв на меня свои глаза.

В это время я аккуратно расставлял стаканчики на наш круглый пластмассовый столик. – Жора, ты слышал, что я ангел?

– О чем разговор, – подтвердил я, не зная, как дальше реагировать на такое заявление. И чуть пролил «Думской» из стаканчиков. Это меня расстроило. Да такое любого расстроит. Ведь всегда, кажется, что именно эти капли должны ввести в полное блаженство.

– Разговор о том, – усмехнулся Женька, – что с нами в компании пьющий ангел.

– Да ну вас, я забыл, с кем разговариваю, – обиделся, было, Василий. Но, вспомнив о своей небесной миссии, улыбнулся. – Мне пришла пора сказать, что я ангел! И домой я, наверное, уже не вернусь.

– Ладно, давай вздрогнем, небеснокрылый, – поднял стаканчик Женька, – а после расскажешь.

– Нет, я не буду пить, пока не докажу, что я оттуда!

И Василий ткнул большим пальцем в потолок.

– Во, Блаженный!

Женька отложил свою тару.

– Даю две минуты! На старт, внимание, марш!

Жженов как-то странно посмотрел на него, и я впервые увидел в его взгляде чувство собственного достоинства. Он повернулся ко мне и стал рассказывать…

Он рассказывал о своей жизни, расцвет которой, по его мнению, пришелся на последние годы жизни Брежнева. Он рассказывал о себе, а мне слышался рассказ о моей жизни. Он говорил о том, что думал, какие мысли одолевали его в это странное время, когда наше сознание, зомбированное заклинаниями о главенствующей роли партии во всем, что нас окружает, постоянно атаковал Запад, навязывая свои ценности. Молодым хотелось жить без вранья, потому что были воспитаны на примерах Николая Островского, Александра Матросова, Зои Космодемьянской, которые всячески отстаивали идеалы, даже ценой своей жизни.

Все время крутилась в голове лермонтовское: «А он мятежный ищет бури, как будто в буре есть покой»

– Я думал о том, что нельзя так жить и думал, что надо изменить этот мир! И вот он изменился!

Василий обвел рукой. Он даже ради этого жеста встал.

– Партии нет, рынок диктует свои условия, мы говорим обо всем, о чем только хотим. Но счастливы ли мы?

– Постой! – Дернул Женька оратора за край пиджака так, что Василий плюхнулся на стул. – Ты хочешь сказать о том, что все изменилось по твоей воле? Оказывается, это ты думал, думал за всех нас, и вывел страну на этот путь?

– Да, так и было. Это по моей воле все так и произошло. И теперь я вижу, что был неправ, что-то не додумал! Убиваем друг друга на глазах, дети колются шприцами, а девочки думают только о панели.

– И ты хочешь сказать, что ты все изменил, но, оказывается, ошибся?

Теперь Женька вскочил на ноги, да так резко, что столик тряхнуло, все наши стаканы повалились, и водка потекла. Но никто из нас не стал суетиться вокруг лужиц на столе.

– У моих родителей были, на смерть, хорошие деньги на сберкнижке и они превратились в ничто!

Женька схватил Василия за грудки.

– Ты знаешь, что мой отец из-за этого повесился? А мать вскоре ушла следом за ним! И ты, нагло придумал сказку о своей исключительности, а теперь жалеешь, что даже тебе, Всемогущему, не удалось избежать ошибки! Моя старшая сестра все бросила в Таджикистане и приехала жить сюда, что бы ее не убил кто-нибудь из вовчиков или юрчиков! А брат спился! Он работал на сахарном заводе, зарплату выдавали спиртом. Вместе с ним пропойцей стала и его жена-учительница!

Женька замолчал, отпустил рубашку Василию. И сел.

Рядом уже стояла Толстая Марья с тряпкой в руках:

– Вам лучше уйти, чего тут митинги устраивать?

– Но я изменю все!

Василий не видел Марью, он смотрел на Женьку с состраданием. А тот заорал Толстой Марье:

– Налей ему что-нибудь покрепче! Заткни его хлебало! Ангельское!

Я никогда не видел Женьку в таком состоянии гнева.

Он был готов убить Василия.

Мне тоже досталось в жизни. Пока я горбатился на Каракумском канале, расширяя и углубляя его за полторы тысячи рублей в месяц, половину которой отдавал бригадиру (а тот, по эстафете – до самого министра мелиорации в Москве), в самом пекле Советского Союза, моя благоверная путалась с кем попало! Ребятишки, прекрасные, наивные тоже пошли по кривой. Вон сейчас мой старший не вылазит из тюрем. Он мне еще в школе так и заявил: «Вы дураки, прожили свою жизнь на одну зарплату! Я буду иметь все!» Вот и имеет, только за решеткой! А младший бросил институт и стал перекупщиком всякого дерьма, безвылазно живя в долгах и угрозах.

Но я не думаю, чтобы во всех моих бедах виноват Василий. Он, тихий страдалец с вымученным взглядом, не причем.

Толстая Марья принесла выпивки. Василий взялся за стакан, как за спасательный круг. Он залпом выпил и выдохнул:

– Я виноват во всем! Но я все и исправлю! Вы будете жить при коммунизме!

– Хрущев долбанный!

Женька уже отошел и слегка потрепал Василия по плечу. И отдернул руку.

– Вот черт! Что это ты за барахло на себя натянул?!

– Я же сказал: это крылья!

Василия развезло. Он, шатаясь, поднялся и стал раздеваться. Сбросил свой пиджак, рванул рубаху так, как это делает насильник в американском фильме (наши киношники только учатся) и она обвисла клочьями. Майки на нем не было. Но сзади выпирали крылья. И то, что случилось дальше, было невероятным!

Василий взмахнул этими крыльями и слегка приподнялся над полом. Сзади него раздался визг. Это одна из полупьяных дамочек, мечтавшая выйти отсюда под ручку с мужиком, свалилась в глубокий обморок. Но эту же участь постигла и Толстую Марью. Та просто плюхнулась за свой стойкой со звуком упавшей бочки с пивом. Женька застыл на стуле с отвалившейся челюстью. Лишь я, воспринимая все происходящее за розыгрыш, встал, чтобы дотронуться до крыльев Василия. Из чего они?

Василий же, не обращая ни на кого внимания, сильнее захлопал своими крыльями, они подняли его над столиком, и он по касательной полетел к двери.

В это время в кафе заходил знакомый нам сержант милиции Непробудко. Увидев надвигавшуюся на него сверху массу непонятного очертания, он схватился за кобуру. Но что-то у него там заело, а Василий двинул ему ногой по скуле так, что доступ к открытой двери стал свободным. Он сложил крылья, выскочил за дверь и снова взлетел.

Я бросился за ним, перескочив через милиционера.

Василий летел, на первый взгляд, неуверенно, его шарахало из стороны в сторону. Но он ловко увернулся от проводов трамвайной линии и был уже на высоте крыши четырехэтажного дома.

Непробудко оклемался и стал стрелять в улетающего ангела. Попал он или не попал, неизвестно, потому что солнце висело как раз над крышей дома, и вмиг все потемнело.