Пьяный ангел (сборник) - Вейс Владимир - Страница 34

И еще многими другими, русскими, туркменами, азербайджанцами, евреями, молдаванами?

Может быть, звучавшая из какого-то динамика песня туркменского бахши (певца) расскажет мне о том, как за небольшое время можно было разрушить жизнь, устои которой казались незыблемыми? Но что можно понять из постоянно повторяющегося рефрена про туркменбаши, что в переводе означает «Главный туркмен»? Неужели это про того же золотого Ниязова?

Ясно одно: мир за столь короткое время необратимо изменился! Бред! Бред и еще раз бред!

Я почувствовал страх перед будущим. И теперь вся эта выходка с машиной времени показалась мне детской блажью.

Неожиданно я вспомнил о работе. Там меня ждет завотделом Косовороткин, гнилой мужик, вступивший в партию только для того, чтобы к старости дорасти до заместителя редактора и уйти на пенсию с Почетной грамотой Верховного Совета Еще я подумал о своем столе с облезшим светлым лаком, о старой пишущей машинке, за которой прятался телефонный аппарат из черного эбонита. Такие мастодонты связи еще показывают в фильмах про войну с фашистами. У них массивный корпус и тяжелая трубка, которой можно убить человека. Почему то подумал о Лере Ковалевой, полненькой и веселой девушке. Она всегда радостно встречает меня и, откладывая другую работу, принимается перепечатывать мой очередной опус. Я знаю, после нее не будет ни одной ошибки, мне не надо будет расставлять запятые, делать выделения и подчеркивания. Лера сделает все, как надо! И я подумал, что надо вернуться, взять ее с собой в модуль и увезти ее куда-нибудь далеко-далеко!

Гав-гав-гав!

Гав-гав-гав!

Гав-гав-гав!

Последний материал, который отпечатала мне Лера, я написал про буровиков Небитдага. Я был у них неделю. Почти в центре Каракумов! Зной, пыльные бури, еда с песком на зубах, ночью холод, когда люди надевают на себя сибирские ватники, а утром из-за пазухи телогрейки выползают пригревшиеся за ночь змеи… И неважное питание, и воровство бурового мастера, приписывающего наряды, да поставщика продуктов, которые делят навар на двоих… А если серьезно проверить наряды, то может получиться, что буровики добрались уже до противоположной стороны земного шара. Где это? В Новой Зеландии?

Материал, больше критический по содержанию, мне завернул Косовороткин со словами: «Ты, в каком штате Америки побывал? Это же не про нас! А про Техас!» И засмеялся, довольный собственным каламбуром.

Гав-гав-гав!

Гав-гав-гав!

И только после этого я подумал о своей матери. Она жида в доме, который должен быть разрушен. Что с ней, где она? Нет, надо вернуться, забрать мать, увезти в то прошлое, где она была счастлива с моим отцом, вернувшимся с войны. Пусть даже с одной ногой!

А лучше я смотаюсь в прошлое, на эту войну, и выхвачу отца прямо перед самим ранением!

Гав-гав-гав!

И здесь до меня дошло, что я настолько сильно снизился над двориком, что почти коснулся собачьей будки, и огромный пес алабай с короткими ушами и обрубленным хвостом просто выходит из себя, рвясь на цепи. Я резко сдвинулся ближе к двери веранды.

3

На крыльцо дома вышла туркменка.

– Отур, кучук! (Успокойся, собака) – крикнула она и посмотрела на ворота.

Она была в красивом облегающем ее стройное тело легком платье, а на плечах по ходу наброшен газовый платок. Была как две капли, похожей на Майку из двадцать седьмой квартиры.

Женщина еще раз огляделась и повернулась к двери веранды, с которой начинался вход в дом. Во всех своих движениях она повторяла Майку! Она или не она? Конечно не она. А вдруг машина напортачила?

Я приоткрыл модуль сдвижной по окружности дверцей, выглянул и крикнул:

– Майя!

Женщина оглянулась, всплеснула руками, и с криком «Шайтан! (Дьявол)» свалилась на крыльцо, закрыв голову руками.

Алабай прекратил лаять и застыл на месте.

– Правильно, замри, – сказал я, и, заметив, что собака на короткой цепи мне не угрожает, поставил модуль на землю.

Женщина была без чувств.

Я взял ее на руки и вошел на веранду. Здесь стоял топчан, застеленный кошмой. Все как у городских туркмен.

Как только я аккуратно положил ношу на топчан, женщина тотчас же открыла глаза и спросила на чистейшем русском языке:

– Кто вы?

– Я?

– Вы, появившийся из воздуха и назвавший имя моей мамы?

– Мамы?

– Да, мою маму звали Майей. Так кто же вы?

– Я человек. Зовут меня Владимир. Я из прошлого. Но почему маму звали? Она здесь?

– Она умерла.

– Так вы ее дочь?

– Да, я Джанет. Мама рассказывала, что ходила в школу вместе с Владимиром, который однажды бесследно исчез. Так вы вернулись… как дух?

Но я не слышал ее вопроса:

– Исчез?

– Да, но вы выглядите таким молодым. Что с вами произошло?

– Я уже говорил, что прибыл…

В это время раздался шум подъезжавшей машины.

– Уходите, это мой муж! Будет плохо, если вас застанут здесь со мной одной в этом доме!

– Да, я понимаю. Я ухожу! Но мне важно знать, что произошло здесь? Мы можем поговорить в другом месте?

– Я смогу выйти после ухода мужа, и мы можем встретиться в сквере перед… бывшим русским театром Пушкина. Это недалеко отсюда.

– Уж я то знаю. Хорошо, улетаю!

Я вышел и сел в модуль, а в этот момент мужчина, открыв ворота, возвращался в мерседес, чтобы подъехать к дому. Меня он так и не увидел, хотя алабай ожил и усердно сообщал ему о моем посещении надрывным лаем.

За час ожидания в сквере на меня напало малодушие. Я захотел мгновенно убраться отсюда. Я думал, что могу выбрать другое время или времена, чтобы без потрясений проследить за изменениями в стране, в родном городе.

Но, назначив свидание, я не мог оказаться в глазах женщины, пусть даже совсем неизвестной мне, болтуном. Поэтому терпеливо ждал, изучая строение модуля. Первое, что я открыл, это то, что я мог встать, шагать по нему в любую сторону, словно по длинному коридору. Здесь было свое пространство. Стенки модуля каким-то образом подчинялись моим мыслям и желаниям. Еще было много полезных устройств, назначение которых можно было узнать только экспериментальным способом.

Я завис над кустом роз. В скверике было не многолюдно, но кто-нибудь обязательно проходил мимо. В основном престарелые люди и мужчины. Встречались и туркмены, и русские. Но очень старые русские.

Прохожие были заняты своими делами, никакого праздного времяпрепровождения! На углу высилось полукруглое здание с высокими ступенями. Что-то вроде какого-то управления или банка. Напротив, перед бывшим универмагом, стояло высотное здание, всем своим видом показывая, что это гостиница. Широкий подъезд для машин, стекло, вывеска латинскими буквами сообщала, что это, действительно отель. А самого театра не было. Здание, построенное в пятидесятых годах по оригинальному проекту одного из ленинградских архитекторов, было стилизовано под банальное восточное кафе. Исчезла доска объявлений о спектаклях. Убрали еще много чего! Да, мир перевернулся и в сторону какой-то регрессии на западный манер.

Почему развалился СССР? Может тому виной громкое, самодовольное вранье глупых партийных чиновников? Мы с верными друзьями на кухне нередко говорили о кризисе власти Брежнева. Говорили вполголоса, и нас устраивала половинчатая мысль о том, что так вечно продолжаться не может!

Наконец появилась Джанет в длинном платье, закрывающем всю ее фигуру, то во мне вспыхнула какая-то надежда. На что? Не знаю!

Может быть, я ожидал от нее такого рассказа об этом мире, который объяснит все без особых потрясений? Если Джанет так внешне повторила свою мать Майю, то, может, все остальное в их жизни прошло без потрясений? Именно эта надежда на разрешение конфуза и удерживала меня здесь.