Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 74

– Он и так уже наверняка ранен, иначе давно ушел бы на ту сторону.

– Вдруг на воде плохо держится? Словом, окопный аристократ…

Корзюков удивленно взглянул на командира группы, но, так и не поняв глубины иронии, вложенной в это определение, тоже на одном выдохе проговорил:

– Только не вздумай сам на него переть, словно леший на медведя, – а, отойдя на пару шагов, он неожиданно заключил: – Юный ты, не по войне и чину, так что поберегись. Юнгой небось служил?

«Спасибо за подсказку, – мысленно поблагодарила его Евдокимка. – Так и буду говорить всякому, по поводу возраста моего любопытствующему. Что, мол, зачислен был в экипаж юнгой…» Под крики все наседавшего Крюкова и нервные выстрелы офицера она перебежала от одного кустарничка к другому; почти не сбавляя темпа, преодолела небольшой проливчик и вновь затаилась, уже буквально в нескольких метрах от будущего «языка».

Тот сидел, привалившись левым плечом к высокому пню, рядом с которым с одной стороны валялся ствол упавшего дерева, с другой – лежало чье-то мертвое тело. Очевидно, офицер услышал какие-то подозрительные шорохи, потому что, приподнявшись на левом колене, внимательно осмотривался.

Евдокимка находилась теперь буквально в семи-восьми шагах от него, но, прижавшись к пригорку между раздвоенным стволом вербы и густым кустарником, оставалась невидимой для него. Конечно, если бы он поднялся в полный рост… Однако, судя по тому, как немец вел себя, у него была задета правая нога, и он старался ее не тревожить.

В свою очередь, девушка прислушалась к тому, что происходило позади нее. Где-то там с тыла их обходил Корзюков, но то ли слишком увлекся, то ли застрял где-то в болоте… Конечно же «снять» этого офицера Евдокимка могла бы и одна в два счета, но он нужен был живым.

Девушка вдруг отчетливо вспомнила предсмертный бред своего первого пленного – летчика, сбитого над Степногорском. Однако здешний фриц умирать не собирался, пистолет в руке держал твердо и, лишенный сантиментов, готов был стрелять, даже если воспримет ее в качестве болотного духа. И коль она все же решилась броситься на него, то лишь потому, что в данном случае самолюбие оказалось значительно сильнее страха.

Перекатившись влево от вербы, так, чтобы подобраться к немцу со стороны пня, она еще несколько секунд выжидала, а затем, когда тот, приподнявшись-таки со стоном, попытался рассмотреть, как ведет себя Крюков, в каком-то отчаянном порыве, ухватив карабин за ствол, метнулась к цели. Офицер мог развернуться к ней только через правое плечо, и именно это подарило Евдокимке несколько мгновений. Удар прикладом по запястью немца пришелся как раз в ту секунду, когда ствол его пистолета уже был направлен на нее.

– Не двигаться, – по-немецки приказала она. – Следующий удар – по голове. Руки вверх!

– Нет-нет, не надо меня бить, я сдаюсь, – как-то слишком уж обыденно, с нотками обреченности и даже безразличия в голосе произнес лейтенант. – Только подняться сам не смогу.

– Это я уже понял. Что с ногой? – поинтересовалась Гайдук, подбирая оружие пленного и негромко позвала бойцов своей группы.

– Вывихнул, выбираясь на берег, – ответил немец. – А может, перелом.

– Выясним, – сухо заметила Евдокимка.

– Все-таки сам «языка» взял?! – удивился Корзюков, появившийся первым, и тут же принялся выливать воду из сапог. – Чего ж не дождался?

– Понял, что банный день ваш сегодня явно затягивается, ефрейтор.

– Это уж точно! С прошлого вечера – сплошная мокрень.

– Сними с него правый сапог, – приказала она подоспевшему Крюкову.

– Прямо здесь перевязывать будем, что ли?

– Понадобится – перевяжем!

Как только Крюков стащил с офицера обувку, Евдокимка выхватила из-за голенища кинжал и почти молниеносно вспорола штанину пленного, словно на службе в госпитале. Этот же госпитальный опыт помог ей быстро, резким движением вправить ему вывихнутую стопу.

Пока она все это проделывала, офицер пытался рассмотреть кинжал, которым она орудовала. Тот беспечно лежал теперь рядом с его сапогом.

– Откуда у вас это оружие, сержант? – спросил он, покорно позволяя Аборигену обуть себя.

– Оттуда же, откуда всякое другое, трофейное.

Затихшая было на той стороне реки перестрелка неожиданно вновь возобновилась, но теперь уже в ход пошли легкие пушки и минометы. Мало того, какой-то шальной немецкий пулеметчик открыл огонь по плавням левого берега, словно бы решил уложить всех тех своих соплеменников, что уцелели во время переправы. И морякам вместе с плененным лейтенантом пришлось залечь за пнем да за поверженным стволом старой ивы, спасаясь от его яростных очередей.

– Но вы обратили внимание, что на лезвии выгравировано «фон Штубер»? А на рукояти – родовой герб? – спросил офицер, переждав третью очередь сумасшедшего пулеметчика.

– Дался вам этот кинжал, – проворчала Евдокимка. – Давно нужно было выбросить его, оружие все-таки эсэсовское.

– Почему же эсэсовское? Это – родовой, ритуальный кинжал оберштурмфюрера барона Вилли фон Штубера. Он принадлежит моему земляку, я лично с ним знаком.

– Принадлежал, – уточнила Гайдук. – Красноармеец, подаривший его мне, утверждал, что взял кинжал в виде трофея у убитого офицера.

Услышав это, лейтенант приподнялся на кистях рук и каким-то странным, явно оценивающим взглядом осмотрел Евдокимку с ног до головы. Даже после того, как Корзюков, ухватив немца за щуплый затылок, резко ткнул его лицом в почерневшую осеннюю листву – «Лежать, мразь; ты нам живым нужен!» – он все же сумел извернуться и вновь, теперь уже глаза в глаза, взглянул на Евдокимку.

– Ну что, что? – проворчала девушка, с напускной суровостью. Пряча свое женское естество, она тщательно следила за тем, чтобы в любой ситуации оставаться как можно грубее и нахрапистее.

– Как давно это произошло? Когда именно вы получили этот кинжал убитого барона фон Штубера?

– Вас это интересовать не должно.

– Не обижайтесь, сержант. Просто это оружие имеет свою историю, которая может показаться вам любопытной.

– Хорошо, допустим, это произошло в конце июля.

Лейтенант покачал головой и загадочно ухмыльнулся:

– В таком случае обязан вам сообщить, что барон жив. Я виделся с ним дней десять назад, в управлении разведки штаба нашей полевой армии.

– И что же из этого следует? – жестко спросила Евдокимка, чеканя каждое слово.

– Многое, – неопределенно как-то, с явной растерянностью, произнес лейтенант.

Пора было двигаться к своим, однако Гайдук тянула с отходом. Теперь уже ей не терпелось до конца прояснить всю эту историю с кинжалом некоего барона фон Штубера, причем сделать это здесь и сейчас, а не в штабе батальона или бригады…

– За бутылкой коньяка оберштурмфюрер поведал, что во время своего десантирования в тыл русских он был в красноармейской форме, поэтому русские приняли его за своего.

– Оберштурмфюрер? Он что, эсэсовец?

Они хорошо понимали друг друга, как выяснилось. Однажды к ним в госпиталь доставили плененного разведчиками офицера-эсэсовца, который к тому же оказался инженером-гидротехником. По своей наивности, он уже продвигался в ближайший тыл своих войск, чтобы принять под опеку Запорожскую гидроэлектростанцию. Раненый да к тому же контуженый, немец плохо соображал, что с ним происходит, и все уверял Евдокимку, выступавшую в роли переводчицы, что русские должны ценить его, поскольку он намеревается спасать их знаменитую электростанцию. За те четыре дня, пока инженер под охраной находился в госпитале, Евдокимка успела основательно поупражняться в немецком и даже конфисковать у раненого немецко-русский разговорник.

– Вы правы, – сказал тем временем пленный. – Барон является старшим лейтенантом войск СС.

«Только этого мне сейчас не хватало!» – процедила про себя Евдокимка, осознав, что никакое оправдание, что, мол, «откуда ж мне было знать, кем тот раненый, которого я перевязывала, был на самом деле?», в данном случае не пройдет. Что такое «особый отдел», она уже знала.