Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 26

– Я это, ох, как чувствую.

– …причем радуюсь обычно до слез.

– Вот если бы меня не стало, вы, конечно, плакали бы до смеха. Но учтите, – ехидно улыбнулась Корнева, – что без взаимности в таких случаях не обходится.

Евдокимка понимала, что между этими людьми сложились какие-то особые отношения; но вот куда капитан и Вера больше склонялись в своих чувствах – к тайной любви или к откровенной неприязни, – этого она пока что не постигала. Ей не верилось, что медсестра по-настоящему влюблена в эскулап-капитана, но очевидно было, та просто мстила этому офицеру за то, что тот видел в ней только медсестру, не желая видеть женщину.

– Не о том думаешь, Корнева. Лучше думай о том, как нам теперь без еще одной машины обходиться. Опять выпрашивать надо. Неизвестно только, у кого.

Ворон открыл глаза и потянулся клювом к руке девушки, присевшей рядом. Евдокимка ничем помочь ему не могла, но и птица тоже понимала, что обречена. Она слегка ущипнула человеческую руку, потом просунула клюв в полусогнутую ладошку Евдокимки и затихла, теперь уже навсегда.

– А скольких раненых из-за этого потеряем, – невнятно как-то сокрушался главврач, едва совладав со своей вставной челюстью. – Да к тому же опять эта чертова эвакуация. В который раз бежим. Куда, спрашивается? – беспомощно вопрошал он, внимательно присматриваясь сквозь толстые стекла очков к тому, чем занято внимание молоденькой санитарки. – Мы бежим, а они бомбят; мы отступаем, а они…

– Ты, новенькая! Как тебя? – не желал выслушивать его риторические стенания эскулап-капитан.

– Евдокия Гайдук.

– Ты ворона, падальщика этого, в покое оставь.

– Птица все-таки, – оправдываясь, произнесла курсистка.

– Его, воронья этого, знаешь, сколько вокруг госпиталей каркать будет? Потому что настало его, воронье время…

– И быстро иди на склад, – появилась на крыльце дородная, необъятная какая-то сестра-хозяйка. – Обмундируйся да пообедай. Ты у нас росленькая, телом Господь не обидел, так что одежку подобрать будет несложно.

Евдокимка разжала кулак и выпустила из него клюв птицы.

– Дома хоть знают, что ты служишь в госпитале? – спросил капитан, когда курсистка приблизилась к крыльцу.

– Нет пока что.

– И разрешения у родителей ты, понятно, не спрашивала. Вот так вот, взяла, и сама все решила: наврала, год себе приписала… А я хотел уберечь тебя от этого ада.

– Для кого? Для немцев, что ли, вы беречь ее собирались, эскулап-капитан? – вклинилась в их разговор медсестра Корнева, почти вплотную приближаясь к начальнику госпиталя.

– Почему сразу… для немцев?

– Да потому, что не завтра, так послезавтра, здесь уже будет располагаться фашистский госпиталь, по дворам станут шастать наглые «гансы» и прочие швабы. А они свидетельств о рождении не спрашивают, сгребают и насилуют.

– Кор-не-ва! – интеллигентно поморщился Зотенко. – Ну, зачем так сразу?

– Что «Корнева», что «Корнева»?! И вообще, что вы так смотрите на меня, эскулап-капитан? Словно не понимаете, что для этой украинской дивчины служба в госпитале – возможно, единственный способ вырваться из другого, более страшного ада – ада окружения и фашистской оккупации?

– Да нет же, я не только ради того, чтобы уехать из города… – попыталась было объяснить Евдокимка.

Но медсестра жестко пресекла эту ее попытку:

– Ты, эскулапка, иди себе, иди… Игнатьевна подберет для тебя все самое лучшее. Да и весь этот разговор – не для твоих непорочных ушек.

– Хорошо, хорошо, иду. Только вы из-за меня тут не ссорьтесь, – курсистка повертела головой, чтобы одновременно видеть реакцию и капитана, и медсестры.

– Можно подумать, что без тебя мы здесь не каждый день бодались! – неожиданно «успокоила» ее Вера.

30

Заметив неподалеку колодец, водитель, невысокий, чахоточного вида мужичок, взял ведро и, предупредив майора, что нужно подлить в радиатор, направился к «журавлю». Тем временем на испещренном выбоинами шоссе появилась очередная колонна беженцев: вслед за тремя грузовиками тащилось несколько доверху нагруженных подвод, рядом с ними устало брели старики, женщины и дети.

– И что же вы предлагаете, господин Смолевский? – особист с трудом вспомнил фамилию собеседника, быстро потеряв интерес к исходу беженцев.

Юродивый стоически выдержал на себе очередной пронизывающий взгляд майора и спокойно ответил:

– Как вы в будущем намерены нейтрализовать Вегерова и городского голову – это меня не интересует. Но коль уж вы спросили моего совета… На вашем месте я немедленно уходил бы дальше, на восток, – повел он подбородком в сторону хвоста удаляющейся колонны. – Полагаю, ваш чин и статус позволят вам пройти любые тыловые посты. Если, конечно, вы окончательно отказались от намерения остаться по эту сторону фронта.

– Лично у меня никогда подобного желания не возникало, – резко отреагировал Гайдук. – Но был приказ. Впрочем, вас, Гурька… – иронично осклабился майор, произнося кличку конюха, – это не касается.

– Стоит ли реагировать столь болезненно? Что такое война, как не время вселенского выбора?

– Не пытайтесь убедить меня в том, что вы еще и великий философ. Попробуйте ограничиться лаврами великого актера. В течение стольких лет играть роль городского сумасшедшего – это, знаете ли, случай в мире искусства уникальный. Как, впрочем, и в мире разведки. В принципе я должен тут же арестовать вас, господин Смолевский.

По ту сторону шоссе готовились к эвакуации какие-то учреждения. Там суетились и спорили между собой люди, занимавшиеся погрузкой всевозможных коробок и ящиков, матерился водитель машины, мотор которой никак не заводился, и, словно бы предчувствуя беду, испуганно ржали кони.

– Вряд ли мой арест способен изменить отношение к вам местных органов и руководства, господин майор, – молвил Гурька, насмешливо наблюдая за этой суетой. – Подумаешь: разоблачить местного юродивого в минуты временного просветления его разума, которое и раньше случалось не так уж и редко! Я уж не говорю о том, что сама попытка арестовать меня будет связана с определенным риском, – просунул он руку под борт френча, где за брючным ремнем покоился наган.

Воцарилась неловкая пауза, в ходе чего майор сумел изменить и тон беседы, и свое настроение:

– Ладно, отставить горячку. В самом деле, не время… Вопрос по существу: почему вдруг вы решили помочь мне, господин Смолевский? Почему предупреждаете об опасности? Ведь, при любом раскладе, я для вас – идеологический недруг.

– Когда в тридцать седьмом в органах появился донос, где я разоблачался, как скрытый враг и симулянт, именно вы, господин «идеологический недруг», спасли меня от неминуемого расстрела, убедив своих коллег, что они имеют дело с душевнобольным.

– Причем душевнобольным, «получившем не только ранение, но и душевную травму в борьбе с классовым врагом», – уточнил Гайдук.

– Вот именно. Тогда я был немало удивлен вашим заступничеством, поскольку понимал: вы-то прекрасно знали, что я действительно симулирую. Для меня до сих пор остается загадкой, почему вы поступили таким образом.

– То есть своим сегодняшним поступком вы намеревались отблагодарить меня за спасенную вам жизнь?

– Естественно. В этом городе и в этом мире найдется не так уж много людей, которые когда-либо приходили мне на помощь. Однако вы ответили всего лишь вопросом на вопрос.

– Отгадка проста: вместе с вами изобличалась бы известная вам Анна Альбертовна Жерми.

– Наша Бонапартша? – вскинул брови Смолевский. – Этого я не знал. Для меня конечно же не было секретом, что госпожа де Жерми находится под особо пристальным вниманием чекистов. Но о том, что ее имя связывают с моим – видит бог, не ведал.

– Так вот, когда Бонапартша работала в Одессе и пребывала в краткосрочном замужестве, мне, бездомному, пришлось какое-то время квартировать у нее. И даже оказаться одним из героев ее романа, возможно, в какой-то степени виновным в разводе с супругом.