Черные орхидеи (сборник) - Стаут Рекс - Страница 3

– Нет, но я абсолютно убежден…

Я вмешался, сказав Вульфу:

– Мне нужно идти на обсуждение брюссельской капусты. – И оставил их.

У меня действительно было одно дельце, но, главное, мне хотелось смыться. Хотя благодаря паре прибыльных дел в начале года наш бюджет был в порядке на несколько месяцев вперед, мне всегда противно слушать, как Вульф отказывается от предложений. И не хотелось давить на него перед этими гибридами Хьюитта. Чтобы миновать толкучку, я отворил дверь с табличкой «Вход воспрещен» и спустился на один пролет по лестнице. Эта часть была закрыта для публики. На нижнем этаже я прошел сквозь джунгли упаковочных ящиков, каких-то труб и баллонов, деревьев и кустов, не попавших на выставку. Затем свернул направо в коридор. Он тянулся по всей длине здания, но я знал, что где-то посредине есть выход. Слева вдоль стены в беспорядке стояли кадки и горшки с цветами. Справа запертые двери с табличками вели прямо к экспозициям. Пробегая мимо таблички «Ракер и Дилл», я послал ей воздушный поцелуй.

Наконец я вновь попал в основное помещение. Там стало еще теснее, чем полчаса назад, когда мы шли с Вульфом. Пробрался прямо к импровизированной сцене, огороженной веревками. Эта часть выставки представляла собой громадный зал с островками экспозиций.

Протиснувшись между двумя зеваками, ожидавшими начала представления, я расположился рядом с низеньким служителем. Он стоял возле веревок, хмурясь на всю эту зелень.

– Хелло, Пит, – поздоровался я.

Он кивнул.

Я познакомился с Питом во вторник. Он мне не понравился. Очень даже не понравился. Тусклый взгляд и унылый нос придавали ему вид необщительного человека. Но он был гостеприимен и позволял мне чувствовать себя как дома.

– Ваши пионы симпатично выглядят, – сказал я, чтобы что-то сказать.

Слева от меня кто-то захихикал и сделал замечание, для моих ушей не предназначенное, но у меня хороший слух. Я строго посмотрел на хихикавших.

– Да, мэм, пионы, – сказал я. – Вы знаете, что такое цимбидия миранда? Нет? Я знал их еще в ту пору, когда не дорос до коленок моего дедушки. А вы знаете, что такое фальнопсис?

– Нет, не знаю, но уверена, что вот это – рододендроны. Пионы! Пошли, Алиса!

Я посмотрел, как они возмущенно удалялись, затем повернулся к Питу:

– Простите, что выставил ваших посетительниц, но не их дело, если я предпочитаю называть данные растения пионами. Что вы там разглядываете? Ищете признаки пожелтения Курума?

Он дернул головой в мою сторону:

– С чего вы взяли про пожелтение? – Он уставился на меня своими тусклыми глазами.

– Просто так. К слову пришлось. Я слышал, как Дилл рассказывал, что его экспозиция заражена. Интересно, распространяется ли это на людей? И нечего смотреть на меня так. Я этой штукой не болею.

Его левый глаз закрылся, а правый продолжал смотреть.

– Когда это Дилл говорил?

– Да вот только что.

– Так. Я подозревал. – Он выпрямился, насколько ему позволял рост, и стал оглядываться по сторонам.

– Вы видели моего хозяина, мистера Апдерграфа?

– Нет, я только что пришел.

Пит ринулся с места, и я отправился следом. Но садовник свернул налево, а я пошел направо, миновал розарий и еще пару экспозиций и оказался у «Ракера и Дилла».

Толпа все прибывала. Было только четверть четвертого. Раньше чем через сорок пять минут они не станут вопить и наседать на веревки. Тогда Гарри приляжет отдохнуть, а Энн снимет туфли и чулки и опустит в воду ноги, равных которым, определенно, еще никогда не демонстрировалось на выставке цветов. Я занял позицию позади двух не слишком высоких дам. Сейчас Гарри что-то мастерил, а Энн вязала. То, над чем она трудилась, вряд ли могло мне пригодиться, но я интересовался не продукцией.

Она вязала, сидя на траве, будто на целые мили вокруг не было ни души. Как актер Гарри и в подметки ей не годился. Он не смотрел на зрителей и уж конечно молчал, потому что задумана была пантомима, но движения и взгляды его выдавали, что он ни на минуту не мог забыть о публике.

Разумеется, я ревновал, но он раздражал меня и без того. Он был примерно моих лет и мазал чем-то волосы, чтобы они блестели. И еще он кокетничал. Одной из причин, по которой я обратил внимание на Энн, был случай во вторник, во время завтрака: он накрыл ладонью ее запястье, а она выдернула руку, что отнюдь не было приглашением попробовать еще разок. Время от времени он все же предпринимал попытки, но она не обращала на них внимания, хотя и не догадывалась, что делает это для меня – ведь мне пока не удалось поговорить с нею. Правда, она разрешает Хьюитту водить себя обедать и дарить орхидеи, что не слишком приятно, но не думаю, чтобы она особенно интересовалась едой – с такими-то ногами!

Вдруг Гарри вскочил и завопил: «Эй!» Это было первое слово, которое от него услышали.

Все, включая меня, уставились на него, застыв от удивления.

– Вы, Апдерграф! – вопил Гарри. – Убирайтесь оттуда!

Это был тот самый приятный молодой человек с серьезным подбородком, хозяин Пита. Он стоял в углу у края экспозиции. Срезав за веревкой веточку пиона, а может, лауреллии, он держал ее кончиками ножниц.

– Я об этом доложу! – не унимался Гарри.

Толпа задвигалась, забурлив от негодования. Секунду я думал, что увижу суд Линча в качестве бесплатного развлечения на этой небывалой выставке цветов, но дело кончилось тем, что две женщины и какой-то мужчина бросились вдогонку за Апдерграфом. Хотите – верьте, хотите – нет, но Энн даже ни разу не взглянула в ту сторону и не пропустила ни петли в своем вязанье. Прирожденная актриса.

На моих часах было двадцать пять минут четвертого. До великой сцены оставалось больше получаса. Я не мог оставлять Вульфа так долго одного и с великим сожалением потащился прочь. Возвращаясь прежней дорогой, я поискал глазами Пита, думая рассказать ему, как его хозяин был уличен в преступлении, но того нигде не было видно. Идя коридором, чтобы сократить путь, я заметил там особу, явно не относящуюся к регулярным посетительницам цветочных выставок. Она стояла возле двери с табличкой «Ракер и Дилл», симпатичная маленькая штучка в сером пальто с ярлычком фирменного магазина на Четырнадцатой улице на воротнике, в маленькой голубой шляпке и с зажатой под мышкой голубой кожаной сумочкой. Когда я приблизился, она взглянула на меня с сомнением.

– Потерялись, сестренка? – поинтересовался я.

– Нет. – Она доверительно улыбнулась. – Я жду одного человека.

– Меня?

– Вовсе нет.

– Прекрасно. Еще неделю назад это было бы возможно, а теперь я уже несвободен.

И я пошел дальше.

Наверху я обнаружил Вульфа все еще в обществе Дилла. Без сомнения, вопрос о поисках злоумышленника, погубившего экспозицию Дилла, так или иначе затрагивался, поскольку они яростно спорили о дезинфекции торфа и стерильных посудинах для рассады. Я присел на свободный кусочек скамейки. Вскоре Дилл пошел прочь, а Вульф направился к стеклянному колпаку. Он вновь погрузился в созерцание. Через несколько минут подошел Льюис Хьюитт с перекинутым через руку пальто. Озираясь по сторонам, будто что-то искал, он осведомился у Вульфа:

– Я не оставлял здесь трость?

– Я не видел. Арчи?

– Нет, сэр.

– Черт побери, – досадовал Хьюитт, – я оставляю свои трости повсюду, но именно эту мне не хотелось бы потерять! Ну ладно. Хотите рассмотреть поближе одну из этих красоток?

– Охотно. И даже без осмотра я с удовольствием купил бы одну.

– Не сомневаюсь, – хихикнул Хьюитт. – Плен позавчера предложил мне десять тысяч за штучку. – Он вынул из кармана ключ и склонился над колпаком. – Боюсь, я выгляжу скрягой, но не могу решиться расстаться ни с одной.

– Я не занимаюсь выращиванием цветов на продажу, – заметил Вульф. – Я любитель, как и вы.

– Знаю, – согласился Хьюитт, приподнимая один из горшков так осторожно, словно он был сделан из сияния звезд и ангельского дыхания. – Но, мой дорогой, я просто не могу их от себя оторвать.