Обратная перспектива - Столяров Андрей Михайлович - Страница 7

И конечно, личность Льва Троцкого, наиболее характерные, как положительные, так и отрицательные ее черты, во многом определялись его национальностью. Правда, сам Троцкий это всегда яростно отрицал, неоднократно подчеркивая: «Я не еврей, я – социал-демократ». Здесь он как бы впрямую следовал тезисам «Коммунистического манифеста», утверждавшего, что пролетариат не имеет отечества.

Однако все было не так просто.

Уже почти две тысячи лет евреи, потеряв свое собственное государство, жили в диаспоре. У народа, рассеянного по разным странам и континентам, было фактически лишь два реальных пути: либо ассимилироваться, раствориться среди окружающих его «сильных культур», забыть о самом себе, исчезнуть с лица земли, либо создать такой образ жизни, такой способ исторического бытия, который позволил бы непрерывно воспроизводить этнические особенности евреев. Собственно, такой способ был известен уже давно – это ксенофобия, неустанное и непреклонное отделение своих от чужих, акцентирование инаковости, не позволяющее перейти четкие этнические границы. Вообще ксенофобией заражены практически все народы. Высокая этническая температура – фактор, необходимый для создания национального государства. Однако евреи возвели его в абсолют: гетто в Европе возникали не только лишь потому, что христианские власти различных стран хотели изолировать от своих граждан «проклятый народ», но еще и по той причине, что сами евреи стремились жить в замкнутой конфессиональной среде. Причем замкнутость эта тоже абсолютизировалась: евреи обязаны были выполнять все предписания, которые дал им бог, светское образование исключалось – каждый еврейский ребенок отдавался в хедер, где изучали только Талмуд, запрещены были межнациональные браки, межкультурный обмен, знание чужих языков дозволялось только тогда, когда это было вызвано экономической необходимостью. Даже одежда у евреев была особая, чтобы с первого взгляда было понятно – это еврей. Чего стоил, например, один лапсердак. Или пейсы – по выражению Бунина, похожие на вьющиеся бараньи рога. Точкой сборки еврейского этноса, «точкой омега», как сказал бы Тейяр де Шарден, было представление евреев о своей безусловной избранности. Заметим опять-таки, что этнический нарциссизм («мы лучше других»), чувство культурного и нравственного превосходства над остальными свойственно не только евреям, но и практически всем народам земли, но евреи, в отличие от многих других, могли указать, что фундаментальные принципы их национальной духовности, такие как единобожие например, были признаны и исламом, и христианством. К тому же ислам признает Авраама и Моисея своими святыми пророками (как, впрочем, и Иисуса Христа), а в христианские священные тексты включен Ветхий Завет. Мистическое превосходство иудаизма, как и превосходство носителей этой «начальной истины», таким образом, налицо. Бог открылся прежде всего израильтянам, считал Иегуда Галеви, потому что они раньше других народов проявили способность к богопознанию. От них истина должна распространиться на весь род человеческий, подобно тому как кровь от сердца разливается по всему телу и дает ему жизнь.

Утратив государство земное, вещественное, территориальное, евреи сумели создать государство иного типа – незримое, религиозное, без материальных границ, империю иудаизма, гражданином которой являлся каждый еврей, в какой бы стране он ни жил.

Избранность порождала высокомерие, высокомерие – презрительное отношение к тем, кто носителем божественной истины не являлся. Не случайно возникло в Европе поверье, что еврей, провожая гоя (то есть чужака, не еврея), посетившего его дом, должен был обязательно плюнуть ему вслед. А в России во времена революции 1905 года из уст в уста передавался рассказ, что евреи, срывая портреты Николая II, кричали: «Мы дали вам бога, дадим и царя».

Высокомерие Троцкого отмечается практически всеми исследователями. Уже Джон Рид в своей знаменитой книге писал: «Худое, заостренное лицо Троцкого выражало злобную мефистофельскую иронию». Или вот Второй съезд Советов, сразу после большевистского переворота, 26 октября: «На трибуну поднялся спокойный и ядовитый, уверенный в своей силе Троцкий… На его губах блуждала саркастическая улыбка, почти насмешка». Джон Рид вообще подчеркивал постоянную насмешливо-презрительную гримасу на его лице. Холодность и надменность были неотъемлемыми чертами характера Троцкого, которые тот, вероятно, сознательно культивировал, чтобы подчеркнуть свое отличие от остальных. Социал-демократ П. А. Гарви, видевший Троцкого в эмиграции, позже заметил, что тот внушал окружающим «пафос дистанции», обладал «холодным блеском глаз за своим пенсне, холодным металлическим тембром голоса, холодной правильностью и отчетливостью речи». Также во многих воспоминаниях отмечается «безразличие Троцкого к приятелям и друзьям, склонность отдаляться от них. Правильнее было бы сказать, что у него не было друзей в обычном смысле этого слова (исключая Раковского и Иоффе, с которыми, впрочем, он тоже недолго дружил). Троцкий буквально излучал сознание своего превосходства; на его лице читалась уверенность, что он не может тратить время на сентиментальную ерунду».

Вероятно, прав был один из авторов, утверждавший, что «евреи, внешне преодолевая еврейство, все-таки остаются евреями». Еврея не изменит ничто. И, вероятно, прав был Йозеф Недава, который писал, что «считавший себя законченным интернационалистом, Троцкий тем не менее носил в себе неизгладимую печать национальной принадлежности, фатальным образом никогда не мог вполне освободиться от своего еврейства. Отталкиваемый им иудаизм оказался его неизлечимой болезнью». И дальше: «…Судьбу Троцкого можно рассматривать как типичную еврейскую судьбу».

Вот с такими исходными данными Лев Троцкий вступил на путь революционной борьбы.

Впрочем, первая половина его жизни ничего из ряда вон выходящего собою не представляет. Троцкий вступает в г. Николаеве в молодежный революционный кружок, арестовывается полицией, проводит около года в тюрьме, оказывается в эмиграции, где устанавливает знакомства с российскими и европейскими социал-демократами, участвует в революции 1905 года, избирается в Петроградский совет, после чего приобретает некоторую известность в России, затем опять арест, ссылка в Сибирь, между прочим в Березово, где закончил свой жизненный путь светлейший князь Меншиков, далее – удачный побег из Сибири, снова длительная эмиграция, работа в социал-демократических европейских кругах. Действительно – ничего особенного. Можно сказать, типичная биография тогдашнего российского революционера. Из ссылки в Сибири успешно бежал в свое время Бакунин, бежал тот же Парвус, кстати также входивший в период революции 1905 года в Петроградский совет, несколько раз совершал побеги молодой Джугашвили, бежал из Киевской тюрьмы знаменитый народник Лев Дейч.

Правда, у Троцкого обнаруживается явный талант оратора и публициста. Он довольно быстро налаживает сотрудничество с рядом европейских и российских газет. Статьи его охотно печатают – они темпераментны, образны, остроязычны, схватывают злободневную суть. Однако это успех в узких кругах. До европейской известности, которой обладал, например, Плеханов, ему еще далеко. Примерно то же и с его ораторскими способностями. Троцкий в этот период, несомненно, приобретает черты яростного трибуна. Забыты прежние юношеские неудачи. Уже первая проба сил в эмигрантской среде – выступление против народнического кружка Чайковского – с очевидностью демонстрирует, что взошла новая пламенная звезда. Причем тут же становятся ясными и особенности его полемической энергетики. Для Троцкого главное – не переубедить, не привлечь, а полностью сокрушить оппонента. Ради этого используется практически все – ирония, темперамент, злая насмешка, град цветистых метафор. Впрочем, это типовые особенности революционных споров тех лет. Нынешняя политкорректность тогда была не в чести. Если посмотреть, например, статьи и выступления Ленина, можно увидеть, что он тоже в выражениях не стеснялся. Для него любой оппонент – это враг, это противник, которого требуется разгромить. Данная мировоззренческая специфика, вероятно, накладывает отпечаток на всю последующую политику партии большевиков. А Лев Троцкий с первой победной дискуссии, происходившей в лондонском Уайт-Чепеле, возвращается в приподнятом настроении. Как он позже напишет, «тротуара под подошвами совсем не ощущал». Еще бы – такой публичный успех!.. С этого момента устная речь становится его стихией. Он чувствует себя в ней как рыба в воде. И однако это опять-таки не более чем заявка на будущее. Среди российских социал-демократов сильных ораторов вполне достаточно. Здесь и Ленин с его железной логикой, и Плеханов, у которого поистине европейский ум, и блестяще образованный Луначарский, и Зиновьев, и Мартов…