Над Тиссой (иллюстрации Г. Балашова) - Авдеенко Александр Остапович - Страница 30

Как отнесется девушка к его признанию, не беспокоило Кларка. Примет она его любовь — хорошо. Не примет — тоже не плохо. И в первом и во втором случае по всей округе распространится слух, что герой Отечественной войны Иван Белограй приехал в Закарпатье и обосновался в Яворе ради нее, Терезии. Этого, собственно, пока и добивался Кларк.

Он взял ее за руку.

— Неужели ты не понимаешь, ради чего я примчался сюда из Берлина? Не понимаешь, да? — допытывался Кларк, сжимая руку девушки и глядя на нее умоляющими глазами.

Она молчала, теребя поясок платья.

— Скажи же, оставаться мне здесь или уезжать? — Губы Кларка дрожали, голос срывался.

Терезия освободила руку, отступила к открытому окну, засмеялась:

— Что ты выдумываешь, Иван! Нравится жить на нашей земле — оставайся.

— Нравится, — подхватил он. — Очень нравится.

— Ну и живи себе хоть сто лет. Пойдем, познакомишься с мамой.

Надо это ему или не надо, сейчас же спросил себя Кларк. Нет, решил он, пока в этом нет нужды. И потом, кто его знает, какими глазами посмотрит на него мать Терезии. Лучше подождать.

— В другой раз, Терезия, познакомлюсь с твоей мамой. Сегодня спешу. Надо оформляться на работу в железнодорожное депо. Слесарем. Через год буду машинистом, вот увидишь. Теперь… — он ласково посмотрел на Терезию, — имею право жить и трудиться на закарпатской земле. — Он взял руку девушки, быстро приложил ее ладонь к своей щеке: — До завтра!

Терезия вышла из дома вместе с ним.

— Не провожай, не надо, — запротестовал Кларк.

— Да я не с тобой… мне надо к маме.

— А, на Чортово гнездо идешь? — засмеялся Кларк. — Могу укоротить тебе дорогу. Седлай моего скакуна, живо!

Не ожидая согласия Терезии, он подхватил ее, усадил на велосипедную раму, вскочил в седло, оттолкнулся от земли и помчался по крутому спуску к Тиссе.

Ветер хлестал Терезии в лицо, из глаз струились слезы. Правильные ряды виноградников сливались в сплошной зеленый массив.

— Тише, Иван! — закричала Терезия. — Останови!

Там, где скрещивались дороги, ведущие на брошенные земли, к Чортову гнезду, и на город Явор, Кларк резко затормозил, соскочил на землю и, подхватив ошеломленную Терезию на руки, прижал к себе и поцеловал в губы. Через секунду, оставив Терезию одну на перекрестке, он уже мчался по направлению к Явору.

Терезия провожала глазами Ивана до тех пор, пока он не скрылся за деревьями. Вздохнула, покачала головой, улыбнулась и пошла к Тиссе.

Никогда еще закарпатский край не казался Терезии таким прекрасным, как сегодня. В долинах, на обрывистых берегах Тиссы, на лугах, на обочинах дорог, в полях, даже в расщелинах каменных деревенских изгородей — всюду пылает зеленое пламя весны.

Черешни, яблони, груши сбегают по южным склонам холмов, по просторным террасам. Они стоят по колено в воде на той, заливной стороне Тиссы. Они разбрелись по задам колхозных усадеб. Они толпятся под окнами домов. Стражами застыли по обеим сторонам автомобильной магистрали. И все деревья, молодые и уже дряхлеющие, словно окутаны белым дымом.

Поле, на котором работала бригада матери, раскинулось у самой Тиссы. Над ним стоял веселый гул гусеничного трактора, тянувшего за собой длинную цепочку железных борон.

Терезия издали разглядела хорошо приметную фигуру матери. Статная, в длинной черной юбке и просторной кофте, она стояла среди других колхозниц на вершине дамбы и, приложив руку к глазам, смотрела на Тиссу. Терезия неслышно подкралась к матери, обхватила плечи и смеющимися глазами приказала колхознице молчать. Мать повела глазами налево и направо, увидела крепкие, ладные девичьи руки, лежавшие на темном, в белую горошинку сатине.

— Терезия!.. — проговорила она, жмурясь и морща губы в улыбке.

Терезия прильнула грудью к спине матери, положила на ее плечи русоволосую, в тугих косах голову:

— Как же это вы меня узнали, мамо? В Тиссу, как в зеркало, смотрели, а?

Мать освободилась из объятий дочери, поправила на черных, с синеватым отливом волосах сбившийся на ухо полушалок, строго посмотрела на Терезию:

— Как узнала?… Вот когда народишь Ивана да Петра, Стефанию да Ганку, тогда и сама научишься отгадывать с закрытыми глазами дух своих детей.

Колхозницы засмеялись. Смеялась и Терезия.

Мать внимательно посмотрела на розовощекую, с сияющими глазами дочь.

— Ну, какая еще у тебя радость? — спросила она.

Терезия молчала. Сказать или не сказать, что приехал Иван Белограй? Нет, при всех нельзя. Потом скажет, вечером, когда мать вернется домой.

Из терновника вышли два пограничника. Один из них был старшина Смолярчук, другой — солдат Степанов. Они поднялись на дамбу, поздоровались.

Смолярчук был частым гостем в селе. Колхозницы давно уже привыкли к тому, что шахтерскому сыну, Андрею Смолярчуку, интересны все их колхозные дела, большие и малые.

— Поглядываем вот, — объяснила колхозница, — на своих заграничных соседей и радуемся.

Всюду, куда только доставал глаз, лежали удивительно плоские, словно выглаженные гигантским утюгом, затисские земли — восточный краешек Большой Венгерской низменности. На этой зеленой скатерти, в ее правом углу, у самой Тиссы, поднимались кущи садов и алели черепичные крыши белых домиков; ряд осокорей, таких же шатровых, рвущихся в небо, как и на этой стороне, выстроился у подножия дамбы. Все остальное — равнина, равнина без конца, без края: нежнозеленые озимые поля, буро-пепельная обветренная и подсушенная солнцем зябь, шелковисто-черная весенняя вспашка, густотравные цветные луга, болотный кустарник, мох, молодая поросль осоки, цветущий терновник, маленькие озера паводковой воды. И всюду, далеко и близко, — красноколесные, попыхивающие синим дымом тракторы, плуги, сеялки, возы с семенной кладью, большерогие волы.

Венгры, которые работали ближе к Тиссе, давно заметили советских колхозников, стоявших на дамбе. Поравнявшись с ними на своем тракторе или на паре коней, впряженных в плуг, они снимали шляпы, махали платками.

— Значит, опять соревнование, Мария Васильевна? — улыбнулся Смолярчук.

— Выходит, что так. — Мария Васильевна уголком темного платка вытерла обветренные губы. — Только им догонять придется. Поздновато спохватились. Мы еще осенью свою часть Чортова гнезда вспахали, а они только начинают…

— Вы не жалейте своих соседей, мамо, — сказала Терезия, — догонят!

— Я не жалею их, дочка, а радуюсь, на них глядя… Девчата, по местам!

Покинув дамбу, рассыпавшись по всему полю, колхозницы лопатами, железными граблями, увесистыми рогачами выравнивали те впадины, выемки, канавы и старые ложа водостоков, которые не одолела тракторная борона.

Смолярчук не отходил от Терезии.

— Пойдем, — позвал он девушку.

— Куда? — удивилась она. — Нам с тобой не по дороге.

Старшина покачал головой и тихо сказал:

— Нет, Терезия, сегодня нам с тобой по дороге. Тебя хочет видеть начальник заставы.

— Иди, раз приглашают, — сказала мать. — Зря пограничники не побеспокоят.

— Ты не знаешь, зачем я понадобилась вашему начальнику? — Терезия беспечно, веселыми глазами смотрела на Смолярчука.

— Знаю. Были у тебя сегодня гости?

— Были. Только не гости, а гость.

— Кто он такой?

Терезия, шагавшая в ногу со Смолярчуком, остановилась.

— Иван Белограй! — ответила она и с недоумением спросила: — А что?

— Да так… Он нас интересует…

— Пусть мой гость вас не беспокоит. Гвардеец! Приехал из Берлина. Вся грудь в орденах и медалях.

Смолярчук слушал, глядя в землю.

— Давно ты его знаешь, Терезия?

— Порядочно. Больше года.

— А где ты с ним встретилась?

— Амы до сегодняшнего дня пока не встречались.

— Не встречались? — удивился Смолярчук. — Как же вы познакомились?

— По письмам.

— И много вы писем послали друг другу?

Терезия засмеялась: она поняла наконец, почему старшина заинтересовался Иваном Белограем.

— Много будешь знать, хлопче, скоро состаришься, — сказала Терезия, стараясь свести весь разговор к шутке.