Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан - Страница 87

Они держали миссис Льюис за руки — две крошечные далекие фигурки. Но она знала их походку: как топает Карло, как скачет длинноногая Снегурочка, — и смотрела им вслед, словно родная мать. На мгновение Каролине захотелось побежать за ними, догнать, обнять, снова и снова… Но она понимала, что лучше обойтись без прощания.

Поезд помчится дальше, вскоре Карло и Снегурочке предстоит оставить позади еще одного дорогого человека, войти в другую жизнь.

Она долго и громко рыдала в номере.

Она проклинала эту добрую старую няню Лалу, которая забрала ее детей. Она будет, наверное, о них заботиться, но никогда не сможет полюбить так, как любила Каролина, — да и никто не сможет. Но все-таки это лучше, чем чужие люди. Впрочем, Каролина понимала, что у себя Лала детей не оставит. За ней самой тянулись старые «хвосты», а это, как объяснил товарищ Сатинов, было крайне нежелательно. Значит, она отдаст детей кому-то еще. Она что-то говорила о детдоме в Тбилиси, но это только так, для виду. Надо обеспечить детей законными документами, чтобы их можно было усыновить в установленном порядке.

Прошлой ночью дети все не могли уснуть, хотя были измотаны и рады, что удалось лечь в настоящую постель. Они звали мамочку и папочку.

Обе няни баюкали их, обнимали, кормили их любимым печеньем, пока в конце концов дети не обняли их в ответ и не погрузились в сон.

Потом обе женщины сидели в ванной. Каролина, нахмурившись, рассказывала мельчайшие подробности о детях: что они любят, что не любят, какую еду, какие книги, чем увлекаются. В конце она с каким-то отчаянием прошептала:

— Рассказывайте им о Подушке, рассказывайте о Кролике. Это все, что у них осталось в жизни!

Лала ее поняла.

— Я знаю, как ранимы дети, Каролина. Я так долго заботилась о Сашеньке…

— Какой она была? — спросила Каролина. — Она была похожа…

Она посмотрела в сторону спальни, но больше не могла говорить. Никаких подробностей. Подробности — это любовь, а сейчас не до сантиментов.

Обе женщины обнялись, все в слезах. Потом каждая легла возле ребенка, им удалось уснуть в теплом гостиничном номере, окна которого смотрели на Дон, где когда-то ходил под парусом Петр Великий.

Собрав вещи, Каролина села на автобус и вернулась в свою маленькую деревушку. Перед глазами у нее стояли три фигуры, бредущие к вокзалу. Они тянули Лалу в разные стороны, вероятно, смеялись, судя по тому, как Карло запрокидывал назад голову и как скакала Снегурочка. Няня поняла, что видит Карло и Снегурочку Палицыных в последний раз. Очень скоро они станут другими детьми, с другими именами, будут жить в других семьях.

— Прощайте, мои любимые! — вслух сказала она.

— Благослови вас Господь. Пусть моя любовь вас не оставляет, куда бы вы ни поехали, кем бы ни стали.

Когда она вытерла слезы и опять посмотрела в окно, их уже не было видно.

О том, что ждет впереди ее саму, она не имела ни малейшего представления. Оставались в суровой России такие добрые женщины, как Каролина, когда даже самые достойные люди становились жестокими и отворачивались от друзей. Такие личности были редкостью, но они были. Именно они хранили неугасающий свет любви.

49

Стоял разгар лета, в эту пору Тбилиси благоухал выпечкой, аромат которой доносился из уличных кафе.

В кафе «Библиотека» Лала Льюис как раз наливала вино одному из постоянных посетителей, когда дверь распахнулась.

Вошел древний старик с восковым лицом, на котором, однако, выделялись аккуратно подстриженные седые усы, в поношенном грязно-коричневом костюме, с маленьким кожаным чемоданом. Мелкими шажками, которые, вероятно, давались ему с трудом, он двинулся к кассе. Тенгиз, заведующий, не поверил своим глазам, глядя на этот призрак: что это? Чудо? Неужто из мертвых и впрямь можно воскреснуть?

Англичанка в первое мгновение просто смотрела на хромого старика, потом глаза ее широко открылись, а рот распахнулся в беззвучном крике. А затем она завизжала, словно шестнадцатилетняя девчонка, и рванулась вперед, почти не касаясь ногами дощатого пола. Она спешила обнять своего мужа Самуила Цейтлина, человека из «бывших». В 1937 году его арестовали и приговорили к смертной казни, однако Сталин одним росчерком пера смягчил его участь, и Самуил отправился в один из колымских лагерей. И вот несколько месяцев назад, вопреки всякой вероятности, классовый враг Цейтлин получил полное помилование.

— Господи Боже! — воскликнула Лала по-английски.

— Самуил! Ты жив! Жив!

Она бросилась в его слабые объятия, чуть не сбив с ног. Ей и в голову не приходило, что он мог остаться в живых. Она быстро налила ему коньяку, он выпил одним глотком и вздохнул.

— Слава Богу, ты все еще здесь, дорогая Лала, — произнес он, падая на колени посреди кафе, целуя ей руки и ноги.

— Пошли наверх, — сказала она, помогая ему подняться и не желая привлекать лишнее внимание.

— Ты свалился как снег на голову. С тех пор как закончились репрессии, кое-кто вернулся, — их прозвали «счастливыми покойниками».

— Если бы ты только знала! Ты никогда бы не поверила в то, что я видел по дороге на Колыму — как люди относятся друг к другу…

Лала усадила его за стол пустого кафе, принесла коньяку, тарелку с лобио, горячий хачапури. Он рассказал свою удивительную историю. Он работал в лагерном магазине. Однажды в его каморку вошел вохровец и отвел Самуила к начальнику, где заключенному Цейтлину предложили расписаться в получении личных вещей, изъятых у него при аресте. Ему выдали старый костюм и туфли, а затем сам начальник пригласил его к столу и угостил настоящими телячьими котлетами — любимым блюдом, которое некогда барону Цейтлину едва ли не каждый день готовила на Большой Морской экономка Дельфина. После сытного обеда Самуила отвели к парикмахеру (между прочим, бывшему дворянину). И наконец, получив небольшое пособие, он отправился в долгий путь назад — в Тбилиси.

Как только он немного пришел в себя, Лала с Тенгизом помогли ему подняться наверх в спальню.

Тенгиз принес горячей воды. Когда заведующий ушел, Лала раздела Цейтлина, обмыла теплой губкой его слабое тело.

Самуил сидел на краешке кровати, не сводя с нее глаз, в которых стоял вопрос. Она понимала, он хочет спросить про Сашеньку — но не может решиться.

Вздохнув, он прилег на кровать, закрыл глаза и тут же заснул. Лала легла рядышком, положив голову ему на плечо. В эту минуту она любила его так сильно, что ни о чем не жалела. Ей казалось, что она просто выдумала свое рождение и детство в Англии. Вся ее жизнь была в России, рядом с Цейтлиными. Ее собственная семья уже много лет не получала от нее даже весточки.

Вероятно, они думают, что она умерла, — и англичанка Одри Льюис была мертва.

Она больше тридцати лет любила Самуила, вместе они прожили двадцать; его семья стала ее семьей. Она похоронила и молча оплакивала его.

Лала никогда не винила Самуила в том, что он оставил ее в России, — вместе они были счастливы.

И какое счастье, что ее саму не арестовали и она продолжала работать в кафе, живая и здоровая, не теряя надежды на то, что он вернется! И вот он вернулся, ее Самуил, живой, вернулся из лагерей, из царства мертвых. Она целовала его глаза и руки, вдыхала его мужской, с примесью дыма, запах. Он почти не изменился.

Он открыл глаза, как будто все еще не веря, что он здесь, улыбнулся и снова провалился в сон.

Лала погладила его по щеке. Как и когда она расскажет ему о героизме его дочери, о том, что произошло на вокзале несколько недель назад, о том, как они с Сашенькой спасли Снегурочку и Карло?

Часть третья

Кавказ, Лондон, Москва, 1994

1

— До поезда осталось три часа двенадцать минут и восемнадцать секунд, — прокричала Катенька Винская, вбегая в спальню родителей в розовой ночной рубашке. Она чуть не поскользнулась на задравшемся желтом ковре и кинулась открывать коричневые, в потеках, шторы. Она бросила на себя взгляд в зеркало и увидела, что улыбается; позади нее в комнате царил полный беспорядок, повсюду были разбросаны вещи, саквояж собран наполовину.