Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан - Страница 71

Никогда еще слова этой старой песни не были такими уместными, такими берущими за душу.

— Ваня, мы все должны обговорить. Возможно, это наша последняя ночь вместе. Что мы им скажем? — выдавила она из себя.

— Чем меньше, тем лучше, — ответил Ваня. — Они должны забыть о нашем существовании. Снегурочка помнит больше, но Карло всего лишь три годика. Он даже…

Больше он не мог говорить. Сашенька схватила Каролину за руку.

— Каролина, давай паковать чемоданы. Нужно положить теплые вещи, чтобы дети не простыли.

Они вернулись в спальню Снегурочки, Сашенька стала подавать Каролине вещи девочки. Каждый раз она подносила одежду к лицу, вдыхала запах сена и ванили.

«Я дала детям жизнь, — уговаривала себя Сашенька, — но они — не моя собственность. Теперь они должны жить без меня, как будто меня никогда и не было».

28

Старый Разум, водитель, всеми порами источая «аромат» перегара, приехал на рассвете, чтобы отвезти Ваню в Москву на вокзал. У ворот он посигналил, Сашенька вышла в своем розовато-лиловом пеньюаре.

Стояло ясное, бодрящее прохладой раннее утро. Роса на траве сверкала, как алмазная россыпь, распустились цветы на декоративном кустарнике.

Дети уже проснулись. Карло прыгал на кровати.

— Мама, можно я тебе что-то скажу…

Ваня всю ночь пил, от него за версту несло водкой.

Сашенька видела, как он зашел в детскую, поцеловал детей. Она знала, муж многое хочет им сказать: дать совет, пошутить, предупредить о возможных ошибках, подсказать народную мудрость — все, чему хочет отец научить детей перед отъездом. Но дети были слишком возбуждены и не могли даже усидеть у отца на коленях.

— Я не хочу целовать папочку, а ты, Снегурочка?

— Карло указал пальчиком на отца, одетого по полной форме комсостава НКВД: сапоги, фуражка, по три ромба в малиновых петлицах, кожаная портупея и кобура.

— Мы будем целовать только маму и Каролину. Папочка страшное чудище! Папочка съест нас! — кричала Снегурочка, прыгая как ягненок. Дети скакали вокруг отца, а Сашенька — со слезами на глазах — смотрела, как Ваня по очереди ловит детей и на мгновение прижимается к ним лицом, губами, носом.

— Ой, папа, ты совсем небритый и колючий! Больно! — захныкал Карло. — Мне больно!

— Я не хочу целовать твое колючее лицо, — заявила Снегурочка. — Лучше поцелуй мою дорогую подушечку. Возьми ее с собой!

— Ты хочешь, чтобы я взял твою любимицу? — растроганно уточнил Ваня.

— Да, чтобы ты вспоминал обо мне. Но обещай прислать ее назад, папочка!

Губы его дрожали, когда он брал эту маленькую розовую подушечку и клал в карман, потом схватил дочь и прижал к себе.

— Папочка, пусти! Ты странно пахнешь! — И она унеслась прочь, перепрыгнув через два небольших холщовых чемодана, которые стояли у двери.

Ваня пошел к машине; по его небритым щекам струились слезы. Карло побежал за отцом.

— Папа! Я люблю тебя, — сказал он, — всем сердцем. Давай я пожалею тебя, потому что ты плачешь.

Ваня остановился, поднял сына на руки, Карло вытер отцу слезы своим плюшевым кроликом.

— Почему ты грустный, папа? — спросила Снегурочка с веранды.

— Я не люблю уезжать от вас, — ответил Ваня, осторожно опуская сына на пол. — Я скоро вернусь, но когда меня рядом нет и вы не знаете, где я, — посмотрите на звезды, как я вас учил, и увидите Большую Медведицу — это я.

Сашенька проводила мужа до дверей. Он обнял ее, оторвал от земли, прижал к себе так крепко, что у Сашеньки с ног свалились тапочки.

— То, что я на тебе женился… — он едва мог выговорить слова, — лучшее… из принятых мною решений. Не волнуйся, гроза пройдет, а если нет, мы же все уладили.

Он повернулся к Каролине и низко ей поклонился.

Каролина опустила глаза и вскинула вверх свой костлявый подбородок; когда она протянула ему свою руку, он торжественно, как будто стоя на параде, пожал ее.

— Спасибо, Каролина! — Он рывком обнял и няню.

Разум уже развернулся. Ваня забрался в машину, они уехали. Сашенька проводила их взглядом, вбежала в дом и бросилась на кровать. Неужели это все вот-вот кончится? Она до сих пор не могла поверить.

Сашенька попыталась представить, где сейчас Беня Гольден, где Мендель, но не смогла. Она превратилась в эгоистку: сейчас для нее не существовало никого, кроме нее самой, Вани и детей. Никого. Она должна была жалеть Беню, которого любила, Менделя — но она их не жалела. Пусть они умрут, лишь бы она осталась со своими детьми.

— Что случилось? Мамочка плачет. Ты грустишь, потому что папочка уехал? — спросила Снегурочка.

— Мама, мама, хочешь я тебе что-то скажу? Я тебя поцелую и приголублю, мама, — заявил Карло. Его карие глаза затуманились, как у киношного соблазнителя, он крепко поцеловал мать в губы.

— Любимые мои!

— Да, мама.

— Вы скоро отправитесь в путешествие, в большое путешествие.

— С тобой и папочкой?

— Нет, Снегурочка. Думаю, что нет. Но вы же любите Каролину, верно? Вы поедете с ней, и никому не рассказывайте про свою семью, про то, что слышали дома.

— Мы уже это знаем, — очень серьезно ответила Снегурочка.

— Папа всегда говорит: «Не болтай!»

— А ты с папочкой? — спросил Карло, его глазки заблестели.

— Мы, Карло, вероятно, приедем позже. Когда… вернее, если сможем… Но мы всегда будем неподалеку, всегда…

— Конечно же, будете, глупая! — заметила Снегурочка. — Мы всегда-всегда будем вместе!

29

В воскресенье после обеда Сашенька отвезла детей назад в Москву. И началось… Охрана на Грановского была, как всегда, приветлива, но появился новенький.

Что таил в себе его взгляд? Знал, что Ваня в Сталинабаде? Знал — почему? Ванины родители с другими старичками сидели на стульях внизу: почему Ванин отец не отложил газету? А что значит этот хитрый взгляд отца Андреева — неужели его сынок, член Политбюро, что-то ему сказал? «Поосторожнее с этими Палицыными. Какое-то время не позволяйте нашим детям играть с их детьми. Понятно?» Вахтер приветливо помахал рукой, но не поздоровался, не помог занести сумки. А всегда помогал. Ему что-то известно?

Молодой мужчина в габардиновом пальто и мягкой фетровой шляпе не сводил с них глаз, когда они приехали. Чекист? Сторожа сказали: за ней следят. Им что-то известно.

У дверей квартиры маршала Буденного уборщица мыла лестницу. Информатор.

Началась агония. Какая нелепость! Уверенность, сменившаяся отчаянием, крепла внутри — она находила все новые подтверждения своим догадкам, уверенность со скрипом точила ее изнутри, как старая ржавая пила.

Было воскресенье, она лежала в кровати. Под ложечкой засосало. Язык занемел. Ее вновь обуял страх, она испугалась, что потеряет детей, что умрет. Но она не боялась расстрела: люди, ставшие революционерами, не должны бояться смерти. Когда она ездила с агитбригадами в гражданскую, то ежеминутно была готова встретиться со смертью лицом к лицу, если ее схватят белые. Это и значило быть большевиком. Но когда у нее появились Снегурочка и Карло, она почувствовала, что смерть стала подкрадываться к ней как вор в ночи, как разбойник, чтобы украсть ее детей.

Она искала в груди опухоль, боялась воспаления легких и туберкулеза — что значит этот кашель?

«Пожалуйста, пожалуйста, — молила она судьбу, — дай мне время окружить их любовью и лаской. Подари мне несколько лет, чтобы я увидела их взрослыми, счастливыми, увидела внуков».

Когда начались репрессии, она наблюдала, как исчезают родители, а за ними их дети, они больше не играли во дворе дома на Набережной, а теперь на Грановского. Но те родители были отступниками, вели себя необдуманно, нечестно, подло. Они казались настоящими коммунистами, но в действительности «носили маски». На первом месте стояла партия, а они где-то допустили ошибку. Она всегда обещала себе, что с нею подобного не произойдет. Но каким-то образом с ней произошло именно это.